Одиночество в Сети - Януш Вишневский

Но таблицы не было!

Видимо, он позабыл скопировать ее со своего мюнхенского компьютера на ноутбук, который взял в Новый Орлеан. Немец сразу же заметил это, и было видно, что он торжествует.

И тогда Якубу в голову пришла невероятная мысль. Ведь его компьютер в Мюнхене постоянно включен. А раз он включен, значит, находится online в Интернете. А это означает, что его программа ICQ активирована. Но у этого ноутбука тоже имеется ICQ, который тоже может быть активирован, поскольку ноутбук подключен к Интернету. А подключил его Якуб потому, что уже практически не может обходиться без «колы-лайт», что на столе оказалась телефонная розетка и потому, что он тоскует по ней.

На его сообщение, что он «по рассеянности» оставил эти данные у себя в кабинете в Германии, но через минуту получит их с диска своего мюнхенского компьютера, зал отреагировал возбужденным шумом. На глазах у всех присутствующих — они могли наблюдать за тем, что он делает, на огромном экране у него за спиной — он запустил ICQ и включил опцию, открывающую после введения защитного пароля доступ к выбранным фрагментам диска его компьютера в Мюнхене. Таблица должна была быть там, так как за неделю перед отъездом на конгресс в Новый Орлеан он пересылал ее этим же способом коллеге в Варшаву. Через несколько минут таблица была в его ноутбуке, и он мог продемонстрировать ее на экране в центральной аудитории новоорлеанского центра конгрессов.

В какой-то момент у него возникло впечатление, что для большинства присутствующих в зале эта несчастная таблица, генетика и научный спор были не самым существенным. Главное же было то, что они оказались свидетелями чего-то совершенно необычного, что можно назвать мгновенным «сжатием» мира. Внезапно географическое расстояние утратило какое-либо значение.

The small planet, маленькая планета…

Для многих в зале эта рекламная формула неожиданно обрела иное, истинное значение.

Для Якуба мир сжался уже давно, потому на него это особого воздействия не произвело. Единственное, отчего он испытал волнение и чего вне всяких сомнений никто в этом огромном полном зале не заметил, был желтый мигающий прямоугольничек в нижней части окна с программой ICQ, которую он запустил, чтобы получить эту несчастную таблицу. Эта мигающая марочка могла означать только одно: она уже в Париже и пыталась войти с ним в контакт, послав сообщение. Без «сжатия» мира он никогда бы не узнал этого. Он улыбнулся, и, право же, ошибались все видевшие его улыбку и решившие, что она является проявлением «научного триумфа». Якуб улыбнулся «невежде» из Тюбингена. Он был благодарен ему.

Сразу же после доклада Якуб, отказавшись от всех приглашений на ланч, выскользнул из центра конгрессов в «Хилтоне» и поехал в такси на Лайола-стрит. Проезжая по Сент-Чарльз-авеню, он задумался над тем, как описать это состояние «возвращения в прошлое». Интересно, другие чувствуют то же самое? Что-то вроде грусти, поскольку это было так давно и уже никогда не повторится, но одновременно и необыкновенное любопытство. Словно открываешь книгу, которую когда-то читал с замиранием сердца и пылающим лицом.

Под номером 18 вместо дома стояла единственная стена, подпертая остатками балок, которые когда-то держали всю конструкцию здания. Все остальное валялось кучей обломков и мусора. Развалины были огорожены колючей проволокой, скрытой высокой цветущей белым крапивой, которая разрослась там, где когда-то был сад. Он обошел квадрат, обозначенный проволокой, прибитой к трухлявым кольям, и не нашел входа. И только на южной стороне обнаружил наполовину спрятанное в крапиве объявление о продаже «недвижимости». Датировалось оно январем. А сейчас уже был июль.

Несколько лет назад хозяйкой этого дома была стюардесса компании «Пан Американ», которая переехала сюда из Бостона, после того как ее муж вскрыл себе вены, узнав, что действительным отцом его одиннадцатилетнего сына является муж его сестры. На страховой полис мужа стюардесса купила этот дом; переезд, со всеми вещами и сыном, занял один-единственный вечер, и своего нового адреса она никому не оставила. А когда прекратила летать, так как ее вышвырнули из «Пан Американ» за хищение беспошлинного спиртного, предназначавшегося пассажирам, она стала сдавать комнаты. Сдавала их она только мужчинам. И только белым.

Ее адрес он нашел в Студенческой ассоциации сразу же по приезде из Польши на стажировку в университет Тьюлейн. Это был единственный адрес, куда можно было добраться на такси меньше чем за шесть долларов, а именно столько у него осталось, и он начал поиски квартиры с него. Дверь открыла худющая женщина с лицом, изрезанным бороздами морщин, и длинными, до плеч, серо-седыми редкими волосами. На шее у нее была грязно-желтая, в пятнах крови, фиксирующая повязка. Одета она была в лиловый халат, подпоясанный витым шнуром, какие обычно используют для подвязывания тяжелых оконных штор. По бокам халата были нашиты большие карманы из парусины. Из одного кармана торчала бутылка «Джонни Уокера».

Звали ее Робин. Она говорила тихим, ровным голосом. Комнату она ему сдала, потому что он белый и пообещал, что будет заниматься физикой с ее сыном, время от времени вскапывать ей сад, выносить по понедельникам до семи утра контейнеры с мусором, а еще потому, что на вопрос, курит ли он, честно ответил, что да, курит. Она не выпускала сигарету изо рта, и все мужчины у нее в доме тоже курили. Потом он заметил, что, когда у нее во рту нет сигареты, она громко разговаривает сама с собой, в основном ругает себя.

Его комната находилась рядом с комнатой Джима.

И сейчас Якуб пришел повидаться с ним.

Контакт между ними прервался года через три после его возвращения в Польшу. Просто письма, которые он посылал Джиму, стали возвращаться обратно.

Он наклонился, чтобы стереть зеленый мох, покрывающий номер телефона агентства по недвижимости на табличке, валяющейся в крапиве, как вдруг услышал пискливый женский голос:

— В этом доме даже крысы не желали жить. Не покупайте его. Кроме того, звонить по этому телефону бессмысленно. Агентство уже два года как переехало в Даллас.

Он обернулся и увидел элегантно одетую старушку, прячущуюся от солнца под желтым зонтиком. Вокруг нее нервно бегал карликовый белый пудель с красным бантом на голове и в широком кожаном ошейнике с золотым тиснением. Пудель лаял, но приблизиться к Якубу боялся.

— А откуда вы знаете? — поинтересовался он.

— Я живу недалеко, в Гарден-Дистрикт, и каждый день прихожу сюда с моей Мэгги, — она показала на белого пуделька, — на прогулку. Кроме того, Робин, последняя владелица этой развалюхи, была моей подругой. Это я нашла ей этот дом.

— Так, может, вы знали Джима Макмануса? Высокий худой мужчина с большим шрамом на щеке. Он снимал комнату у Робин несколько лет назад.

— Его фамилия была вовсе не Макманус. Во всяком случае не все время. На его могиле написана фамилия его матери, Альварес-Варгас, — произнесла старушка, глядя ему прямо в глаза.

Не пытаясь даже побороть дрожь в голосе, он спросил:

— На его могиле? Вы уверены? Это значит… он…

Когда он умер?

— Да, уверена. Я была с Робин на его похоронах. У него прекрасная могила. Сразу у входа в City of Dead на кладбище Сент-Луис. С правой стороны за часовней. Редко у кого есть такая могила. И все время лежат свежие цветы. Каждый день. А на похоронах никого не было. Только Робин, могильщик и я. А вы не знали? Ведь вы же были его лучшим другом.

— Нет, не знал. А вы разве меня знаете?

— Конечно знаю. Вы учили физике П. Джи, сына Робин. Он мой крестник.

— А почему… то есть как умер Джим?

— Его нашли на свалке во Французском квартале. На его теле были тридцать три ножевые раны. Ровно столько, сколько ему было лет. И у него не было левой кисти. Кто-то отрезал ее. Прямо по запястью. Но часы у него не украли.

Она говорила монотонным, спокойным голосом, все время улыбаясь Якубу, и лишь время от времени прерывалась, чтобы успокоить пуделька, который продолжал рычать, прячась за ней.

— Ну, мне пора идти. Мэгги боится вас. До свидания. Она подтянула пуделька за поводок поближе к себе и пошла. Но внезапно обернулась и сказала:

— П. Джи очень вас любил. Сейчас он живет в Бостоне у своего дяди… то есть у своего отца. Он уехал туда пять лет назад, когда Робин попала в клинку. Иногда он приезжает сюда проведать мать. Я скажу ему, что вы были здесь. Думаю, он будет рад.

Он стоял, буквально лишившись дара речи, глядя, как она уходит, поспешая за радостно тявкающим белым пудельком.

«Сколько боли и горя можно передать человеку меньше чем за две минуты», — подумал он.

Вдруг он ощутил страшную усталость. Якуб положил на траву заметки, которыми пользовался во время доклада, и сел на них, привалившись спиной к покосившемуся столбику с прибитой колючей проволокой.

Джим умер.

Умер так же необычно, как был рожден. Хотя жизнь у него была еще необычней.