Почти ангелы - Барбара Пим

Теткин стук в дверь и ее появление на пороге принесли почти облегчение, хотя Дейдре и сделала раздраженное лицо, что ее потревожили.

– Тебе звонят, дорогая. Голос мужской, – не удержалась и добавила Рода, поскольку это был не Бернард, а ее мучило любопытство, кто может звонить племяннице в столь поздний час.

К аппарату Дейдре спустилась подозрительно, но, услышав голос Дигби, тут же потеплела. Они проговорили очень долго, а Рода могла подслушивать через дверь гостиной, которую специально оставила приоткрытой. Голос Дейдре звучал то возмущенно, то нежно и пообещал встретиться со звонившим завтра на ленче.

– Интересно, как это Тому понравится? – доложила Рода сестре, которая штопала рубашку Малькольма и слушала религиозную передачу по радио.

– Что? Что Дейдре идет на ленч с другим молодым человеком? Но почему ей нельзя? – с обычной мягкостью спросила Мейбл. – В конце концов, они не помолвлены.

– Это был Дигби Фокс, – сказала, входя в гостиную, Дейдре. – Просто позор, что денег на форсайтовские гранты все-таки не оказалось. Отец Джемини умыкнул их на свои лингвистические исследования.

– Как, тот маленький священник, друг мисс Лидгейт? – удивилась Мейбл. – Ну надо же! А ведь такой смешной человечек.

– Дигби Фокс – друг Тома, верно? – спросила Рода, подправляя ситуацию к собственному удовлетворению.

– Да, и мой тоже, – ответила Дейдре. – Надо пойти рассказать обо всем Тому… Я как раз ему писала.

Ей еще предстояло заполнить половину листа авиапочты, и новости Дигби послужили отличным завершением. Даже для нежных прощаний места почти не осталось. Перечитав письмо, она поцеловала его и запечатала. Приятно будет завтра пойти на ленч с Дигби. Впервые с отъезда Тома она сознательно что-то предвкушала.

Дигби отошел от аппарата, улыбаясь и напевая неопределенный мотивчик. Он видел себя таким, каким его описал профессор Мейнуоринг, – достойным, терпеливыми и выжидающим. Возможно, выйдет как в басне про черепаху и зайца: Том с узким аристократическим лицом и яркими серыми глазами и Дигби (он остановился посмотреть на себя в зеркало над стойкой для зонтов): мышиные волосы, голубые глаза, здоровые зубы…

– Ты хоть понимаешь, – сказал, выходя из кухни, Марк, – что у нас ни крошки съестного на завтрак нет?

– Нет, – рассеянно ответил Дигби.

– Все, что было, мы съели вчера да так и не удосужились сходить за покупками, – объяснил Марк. – Позвоню-ка я Кэтрин, вдруг она нас выручит. Может, пригласит к себе на пиво.

Но телефон Кэтрин звонил и звонил в пустой квартире, пока сама она пила в пабе горькое пиво с Алариком Лидгейтом. Она сделала храбрый, решительный шаг, который посоветовала бы не повторять читательницам своего журнала: пригласила его к себе на воскресный ужин, поскольку знала, каким унылым он может быть для того, кто живет один. Потом она подумала, что ему захочется пойти куда-нибудь выпить. Вот так и вышло, что они очутились в пабе за круглым мокрым столиком, и Кэтрин слушала рассказ Аларика про сундуки с заметками на чердаке.

– Том Моллоу ко мне не обращался, – говорил он, – а если бы обратился, то мне пришлось бы отказать ему в доступе, пока я сам не использую материал.

Кэтрин тактично умолчала о том, что Том считал его заметки совершенно бесполезными для своей работы.

– Да, вполне вас понимаю, но… – она подняла на него глаза – широко раскрытые и практически без тени обычного ехидства, – вам обязательно писать и использовать материал? То есть разве это не слишком утомительно?

Ее предположение настолько возмутило Аларика, что он решительно не нашелся, что сказать. Почти с тех самых пор, как он себя помнил, он намеревался «использовать свой материал». Аларик почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, и почти неимоверным усилием заставил себя встать и сходить к стойке еще за пивом.

Когда он вернулся, Кэтрин увидела у него в руках два двойных виски. Боже ты мой, подумала она, он ужасно похож на истукана с острова Пасхи или даже на мистера Рочестера в «Джен Эйр».

– И что сейчас теперь у вас на уме? – спросил он с легким сарказмом.

– Я думала, – медленно начала Кэтрин, – что не только мы, несчастные женщины, можем искать утешения в литературе. Мужчины тоже могут получить свою долю, воображая себя кем-то вроде Хитклифа или Рочестера. Интересно, часто с ними такое бывает?

– Какая чепуха, – резко ответил он. Но по каменным уступам словно бы скользнул солнечный лучик, и он вдруг улыбнулся. – Но что же мне делать со всеми этими заметками, если я не собираюсь их использовать? – спросил он.

– Да что-нибудь скоро придумаем, – весело откликнулась Кэтрин.

20

Встреча мисс Кловис с мисс Лидгейт после того катастрофичного уикенда обернулась бурной сценой. С обеих сторон было сказано такое, о чем после жалели, и обе стороны испытали извращенное удовольствие, какое получаешь, наговорив именно такого. Крайне редко мы можем сказать своим друзьям, что на самом деле о них думаем. Некоторым так и не предоставляется случай, и они, возможно, беднее, поскольку не испытали подъема, какой переживаешь, швыряя в лицо близкому человеку оскорбления и затаенные обиды, которые в других обстоятельствах показались бы смешными.

После ссоры обе чувствовали себя как выжатые лимоны, а еще были голодны. Они вместе пошли на кухню, где мисс Лидгейт все еще дрожащими руками попыталась открыть банку сардин. Посмотрев на подругу, мисс Кловис с грубоватой нежностью отобрала у нее банку.

– Прости меня, Гертруда, – сказала она. – Теперь я понимаю, что ты тут ни при чем.

Мисс Лидгейт нагнулась над хлебницей, чтобы достать буханку.

– Давай смешаем растворимый кофе покрепче, – сказала она. – Нам обеим кофе не повредит. Не могу избавиться от чувства, – продолжала она, наливая воду в чайник, – что я могла быть чуть прозорливее. Когда мы с ним ходили на ленч, он намекнул на какую-то аферу, на хитренький такой манер, – сама знаешь, как он тогда улыбается. И говорил, что придумал, где раздобыть средства. Наверное, мне следовало бы догадаться.

– Но даже если бы ты знала, что бы ты могла сделать?

– Предостеречь вас с Феликсом. Избавить от неприятного уикенда.

– Ну, молодежь несколько раз хорошо покормили, гораздо лучше, чем они обычно питаются. Должно же быть что-то хорошее.

– Джемини… Так знак Близнецов на латыни называется. Даже в его фамилии есть что-то двуличное, – с отвращением заявила мисс Лидгейт.

За стол они сели довольно притихшие.

– Наверное, это было очищение, катарсис, – сказала мисс Кловис. – На нас случившееся подействовало как развязка в древнегреческой трагедии. Все чувства из нас как бы вымыло.

– Это конец нашего лингвистического сотрудничества. А я знаю, что сделаю! – Положив вилку и нож, мисс Лидгейт бухнула кулаком по столу. – Мы вместе писали статью, но она не закончена. Я не дам ему мои материалы по ганскому глаголу! – сурово заявила она. – Без него вся статья развалится, но он его не получит!

– Да, Гертруда, – сказала, помолчав, мисс Кловис. – Понимаю, что ты чувствуешь, и ценю твою преданность. Но ты слишком большой ученый, чтобы выполнить свою угрозу. Те материалы о ганском глаголе слишком важны, чтобы лежать в столе. И их следует опубликовать вместе с исследованиями отца Джемини.

– Да, понимаю, о чем ты. Это больше любого из нас, и каким-то образом надо уметь подняться над нашими мелкими дрязгами.

– Вот именно. Floreat scientia![23] – воскликнула мисс Кловис.

Из-за стола они встали, даже не подумав убрать посуду, поскольку это было у них не в обычае.

– Меня беспокоит Аларик, – сказала мисс Лидгейт. – Я вчера вечером ему позвонила, а его не было дома. Миссис Скиннер как будто не знала, куда он ушел.

– Наверное, он ей не сказал… Возможно, решил, что нет необходимости.

– Но она говорила, что, когда уходила на вечернюю службу, он был дома, а когда вернулась, обнаружила, что он ушел и записки не оставил. Она не знала, что с ужином делать.

– Он взрослый человек, – коротко хохотнула мисс Кловис. – Я всегда думала, что однажды он сорвется с поводка.

– Не думаешь же ты, что это что-то в таком духе? – Вид у мисс Лидгейт сделался встревоженный. – Я на пятнадцать лет его старше и всегда чувствовала себя за него в ответе. Мама вечно называла его слабым.

– Может, он просто пошел в кино, – утешила ее мисс Кловис. – Но если ты так беспокоишься, давай к нему нагрянем. Он ведь должен был бы вернуться, через двадцать-то четыре часа.

– Давай. Поедем на автобусе.

Когда они сошли с автобуса и двинулись по улице, то услышали череду взрывов, – одни звучали на расстоянии, другие поразительно близко, – а потом вдруг ночное небо осветилось ракетой, которая рассыпалась дождем золотых и зеленых звезд. В холодном воздухе запахло порохом.

– Ха! Да сегодня же ночь Гая Фокса! – воскликнула мисс Кловис. – Фейерверки запускают.