Пуля для Зои Федоровой, или КГБ снимает кино - Федор Раззаков

Во второй половине тридцатых Лепешинская вышла замуж за ленинградского кинорежиссера Илью Трауберга (брата Леонида Трауберга, который вместе с Г. Козинцевым снял трилогию о Максиме, а в 1939 году поселился в одном доме с Федоровой и Рапопортом), но этот брак продержался недолго. Вот тогда Лепешинская и обратила внимание на Райхмана, за спиной которого могла быть совершенно спокойна за свою жизнь и карьеру. Ведь в руках у чекиста была неограниченная власть, а у его отдела в Большом театре была весьма обширная агентура, впрочем, как и в других культурных учреждениях Москвы. Не случайно и Кузнецова хотели назначить администратором именно в Большой театр – ведь он тогда был центром средоточия иностранных граждан, приезжавших в Москву. Вторым центром был «Мосфильм», но там в основном вращалась местная богема.

Балерин Большого театра, работавших на чекистов, было так много, что под них специально было создано подразделение, где они числились (в нем работала и жена Судоплатова – Эмма). Их задействовали в самых различных акциях, но в основном связанных с иностранцами. Вот, к примеру, одна такая история из предвоенного времени, рассказанная нашей знаменитой разведчицей Зоей Воскресенской:

«На машине ВОКСа (Всесоюзное общество культурных связей. – Ф. Р.) я прибыла в германское посольство. Одновременно со мной подъехали две машины с солистами балета Большого театра. Запомнилась народная артистка Семенова, она приехала после спектакля, усталая, непричесанная, лицо ее без грима блестело от крема (выдающаяся русская советская балерина Марина Семенова в 1925–1929 годах танцевала сначала в Ленинградском театре оперы и балета, затем перешла в Большой театр, была одной из любимых балерин И. Сталина. – Ф. Р). Появились еще две молодые танцовщицы, был, кажется, и Чабукиани (Вахтанг Чабукиани – с 1929 по 1941 год был артистом балета Ленинградского театра оперы и балета. – Ф. Р). Балерина Тихомирова была в каком-то затрапезном платье.

Встречал гостей посол Вернер фон Шуленбург. Он был, как положено, во фраке, и его окружали балерины, приехавшие из Берлина…

Всех пригласили к столу. С немецкой стороны дипломаты были без жен. Один из них говорил по-русски. А с советской стороны переводчиком пришлось быть мне. Чувствую, в меня впился взглядом сидевший визави, как он потом представился, военный атташе. Он был – мы это знали – главой немецкой разведки в Москве (Эрих Кёстринг. – Ф. Р)…

После обеда, далеко не парадного и не рассчитанного на гурманов (блюда были пресные), разговор завязался натянутый, с паузами. Военный атташе несколько раз выбегал, его куда-то вызывали. Один раз, возвратившись, он что-то прошептал послу Шуленбургу, что было уж совсем бестактно с точки зрения дипломатического протокола.

Перешли в зал, где разносили кофе, мороженое и ликер. Военный атташе завел патефон английского происхождения марки „Хиз мастере войс“. На крышке патефона была изображена собака, слушающая звук из граммофонного раструба. Начались танцы. Шуленбург пригласил меня на тур вальса.

На меня напало смешливое настроение. Мой партнер был внимателен, вежлив, но не мог скрыть своего удрученного состояния.

– Не кажется ли вам забавным, господин посол, – спросила я, – что мы танцуем с вами в балетной труппе Большого театра?

– Действительно забавно, – усмехнулся Шуленбург. – Такое, к сожалению, случается лишь раз в жизни, а я к этому не готов.

– Вы не любите танцевать? – спросила я с наивностью в голосе.

– Признаться, не люблю, но вынужден, вынужден, – еще раз подчеркнул Шуленбург.

И я вдруг почувствовала какой-то иной смысл в его словах, высказанных с горечью.

Танцуя, мы прошли по анфиладе комнат, и я отметила в своей памяти, что на стенах остались светлые, не пожелтевшие квадраты от снятых картин. Где-то в конце анфилады как раз напротив открытой двери возвышалась груда чемоданов.

В это время к нам не подошел, а подбежал запыхавшийся военный атташе:

– Господин посол, вам надо отдохнуть, я похищаю у вас даму.

– Я тоже устала, – ответила я.

Шуленбург ушел в какую-то боковую дверь, а военный атташе сопровождал меня в зал и принялся расспрашивать, в каком отделе ВОКСа я работаю. Я ответила, что в скандинавском. Он подробно интересовался нашими планами, какие намечены вернисажи, какие предстоят гастроли. Я отвечала наобум, что бог на душу положит. У меня не было времени „запрягаться“, и вынуждена была „быстро ехать“.

Военный атташе снова куда-то исчез. В это время балерина Семенова сказала, что пора бы и честь знать и время отправляться домой. Вышел Шуленбург, гости благодарили за прием. Появился военный атташе, подошел ко мне и злорадно съязвил:

– Мне сейчас сообщили, что театр Станиславского не собирается выезжать с гастролями в Финляндию, как вы изволили мне сказать.

– У вас старые сведения, господин генерал, – ничуть не смутившись, ответила я.

– Сведения самые последние и самые достоверные, – настырно повторил военный атташе.

– А я утверждаю, что именно так. Сегодня днем шеф ВОКСа профессор Кеменов подписал мой план.

Мы распрощались.

Меня ждала машина ВОКСа. В зеркало я видела, что военный атташе, стоя на крыльце, записывал номер этой машины.

Возле моего дома меня ждала другая, служебная машина, на которой я поехала на Лубянку и, как была, в вечернем бархатном платье со шлейфом, пришла к генералу Федотову. Мои наблюдения в германском посольстве и всякие подмеченные детали вполне удовлетворили специалистов нашей контрразведки. Из моего доклада было ясно, что германское посольство готовится к отъезду и вся эта „культурная“ акция с Берлинским балетом сфабрикована для отвода глаз.

Шуленбург и его аппарат готовились покинуть Москву…»

Что касается еще одного чекиста, упомянутого Судоплатовым, – Виктора Ильина, то он в 14-летнем возрасте участвовал в гражданской войне на стороне Красной армии. А после войны стал политруком в дивизии особого назначения при Коллегии ОГПУ. Но в 1926 году Ильина уволили из органов по слабости зрения. Но, как говорится, бывших чекистов не бывает. Судя по всему, Ильин относился к их числу. Он хоть и работал в Высшем совете народного хозяйства СССР секретарем замначальника Военно-промышленного управления, но и чекистскую службу, видимо, не забывал. Поэтому в 1932 году его устроили в руководство кинематографического главка – налаживать агентурную сеть в среде киношников. Судя по всему, делал он это весьма споро, за что после чего в январе 1933 года его вернули в штатные сотрудники ОГПУ – рядовым оперуполномоченным. Причем трудился он на «культурном фронте» – агентурил среди киношно-театральной и литературной богемы (лично «вел» агента «Гейне» – Александра Демьянова, которого, как мы помним, устроили рядовым электриком на «Мосфильм»). А в 1937–1938 годах его перебросили на разработку меньшевиков и троцкистов. Он и там отличился, но все же главным его коньком была творческая элита. Поэтому в 1939 году Ильин был назначен заместителем начальника 3-го (вскоре он станет 2-м) отдела Секретно-политического Управления НКВД, занимавшегося работой с творческой интеллигенцией.