Харбин. Книга 1. Путь - Евгений Анташкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Конечно! – ответил Устрялов, и они положили на стол открытые карты.
Тельнов мельком глянул на карты Адельберга и Устрялова и, не удержавшись, закричал:
– Неловленый! Господа! Неловленый!
«Какой азартный, старый чёрт! Никогда его таким не видел!» – подумал Адельберг, но вслух сказал:
– Не торопитесь, Кузьма Ильич!
И они с Устряловым стали внимательно изучать свои лежащие открытыми карты.
Николай Аполлонович увидел, что карты у его противников распределились так, что перехода не получалось, поэтому его единственная дыра – бланковая бубновая восьмёрка – действительно оказывалась неловленой. Тельнов, сдавший нужный прикуп, набирал свои очки и закрывался, и партию можно было считать конченной.
– Ну что! Николай Васильевич! Попробуем поймать его бубновую восьмёрку? – спросил Адельберг.
– Попробовать можно, но у нас нет перехода.
Байков улыбался.
– Ловите, господа, ловите, если сможете!
Партия действительно оказалась конченной, и Байков обратился к Тельнову:
– Вот так, Кузьма Ильич! Как вы говорите: «Дети хлопали в ладоши, папа в козыря попал»?..
– С этой приметой, Николай Аполлонович, вы ошиблись, в данном случае говорят, что «мизэра парами ходят», а тут третий! Сдать бы ещё, однако у нас есть закрывшиеся!
– Ну что ж! – Профессор Устрялов, единственный оказавшийся в проигрыше, встал из-за стола и обратился к Тельнову: – На что истратите выигрыш, Кузьма Ильич? На акварели или на масло?
Тельнов не успел ответить.
– А вы рисуете? – спросил Тельнова удивлённый Байков.
– Пописываю! – ответил старик.
– Не интригуйте, Кузьма Ильич, – Адельберг бросил карты на стол, – принесите свои работы. Николай Аполлонович и Николай Васильевич их ещё не видели.
Тельнов сделал вид, что смущается.
– Ну же, Кузьма Ильич! Принесите! – снова попросил Адельберг.
Тельнов пожал плечами и вышел, а Байков сидел и тихо радовался неожиданному и столь блестящему финалу игры, потом встрепенулся и спросил:
– Саша, пока я мороковал с картами, вы говорили о чём-то интересном!
– Да, – подтвердил Устрялов. – Александр Петрович хотел что-то рассказать забавное, про какой-то случай, в сентябре восемнадцатого в Симбирске… – Он обратился к Адельбергу: – Вы что, имели там дело с Лениным?
Адельберг не спеша собрал карты и поставил на середину стола коньяк и вазу с фруктами.
– Не совсем так, конечно. Вообще-то Николай Васильевич рассказывал о том, что Ленин сильно болен и даже неработоспособен…
– Это я знаю, он даже в Кремль не показывается, а ты про что рассказывал?..
– Я рассказывал, что осенью, а дело было в восемнадцатом, в Симбирске, но, Николай Васильевич, – Адельберг поставил рядом рюмку профессора и стал наливать коньяк, – в то время, насколько мне известно, Ленина там не было, просто такая фантазия пришла в голову, что если бы он там оказался…
– А что за фантазия, Саша, расскажи!
Адельберг налил всем.
– Всю весну восемнадцатого года я провёл в Москве, разыскивал своих родителей и пытался найти генерала Мартынова, ты его помнишь, Николай.
– Конечно помню, в первые дни германской он попал к австрийцам в плен.
– Да, повоевать ему не пришлось…
– А он, насколько мне известно, здесь в десятом году командовал заамурцами? – поинтересовался Устрялов.
– Так и есть, был нашим с Николаем Аполлоновичем командиром…
– И неплохим, – подытожил Байков.
– Так вот! – продолжил Адельберг. – В конце весны, когда на Волге поднялись чехи, я решил, что пора мне двигаться на восток…
– А давайте, господа, – перебил его Байков, – помянем те времена! Много было надежд…
Тельнов всё не возвращался, и Адельберг, Байков и Устрялов подняли рюмки.
– Извини, Саша, продолжай!
– …До Симбирска я добирался долго… сами помните, какие были дороги и что творилось на железке…
– А почему в Симбирск? Ты мне этого не рассказывал! – снова перебил его Байков.
– Туда в июле 1917 года уехали родители Анны и пропали…
– Как твои?
– Наверное! Никто не знает! Выяснить не удалось! Так вот, в Симбирск я приехал как раз в разгар боёв. Суета была и полная неразбериха. Все одеты одинаково, все стреляют. Кто? В кого? Наших можно было отличить только по белым повязкам на рукавах да по остаткам формы, ещё императорской.
– А ты был в чем?
– В цивильном, конечно! В чем же я ещё мог быть, если приехал из Москвы? Носить мундир было опасно! Невозможно! Так вот, я прямо на улице прихватил валявшийся рядом с каким-то убитым револьвер и стал пробираться к берегу Волги. Наших, то есть симбирцев, красные уже теснили; у них за спинами, как говорили, маячил сам Троцкий, в своём автомобиле…
– Это там его чуть не поймали?
– Нет, по-моему, это было то ли в Казани, то ли в Свияжске… Многие, в том числе и я, кто пешком, кто как, пробивались к железнодорожному мосту. Надо было перебраться через Волгу и соединиться с отрядом Каппеля. На мосту была кутерьма, стрельба была такая, что казалось, пули летали пачками… Но удалось! Где пешком, где ползком, я добрался до конца последней фермы и ссыпался с насыпи, прямо кубарем, и тут бабахнуло… Взрывная волна была такой силы, что уложила всех на землю…
Адельберг секунду помолчал и затянулся папиросой.
– Взрыв был мощный, но мост устоял… А левый берег Волги – кто там был, тот помнит – низкий, правому, городскому не ровня, на правом возвышается Венец. Так вот, артиллерия Каппеля, всего несколько орудий, стреляла по красным из низины, с левого берега, с закрытых позиций. Красные засели как раз на Венце, на самой высокой части. Потом выяснилось, что Каппель расположил свой штаб так, чтобы видеть отступление симбирцев, то есть совсем недалеко от моста, в лощине рядом с железнодорожной насыпью. Тут вижу: к нам – а людей, тех, кто только что перешёл на этот берег, было много – скачут три кавалериста – хорошим таким галопом. Артиллерия красных в это время перенесла огонь и стала обстреливать насыпь, справа и слева.
Александр Петрович рассказывал и поглядывал на собеседников.
– Снаряды рвутся, люди падают, а эти к нам… Ну вот, в одном из них я узнал Володю Каппеля. Я поднялся. Как мог, отряхнул пыль с одежды – сами знаете, надо было выглядеть, – подхватил саквояж и пошёл навстречу. Что-то Кузьма Ильич там долго возится!
– Да бог с ним, с Кузьмой Ильичом, дальше что было? Ты мне этого не рассказывал, – спросил Байков и облокотился на стол.
– Дальше? Каппель тоже меня сразу узнал, ещё издалека, и направился прямо ко мне. Поздоровался, спросил: мол, какими судьбами? Я, признаться, и ждал, и искал этой встречи, но всё же несколько замешкался с ответом, наверное, взрывом оглушило. Он даже поинтересовался, не контузило ли меня, часом? Мне надо было как-то выходить из положения, и я спросил: «Кто взрывал, мы или красные?» Он сошёл с коня и подал мне руку: «Да им-то зачем? Им наступать! Наша работа!» – «Да! А жалко, хороший был мост!» Я тоже подал ему руку, только сначала обтер её о брюки. Мы немного постояли друг против друга, знаете ли, с каким-то одинаковым чувством неловкости.
Адельберг задумался.
– Мы познакомились за два года до этого, ещё в Могилёве. Тогда мы были оба в мундирах, нам не надо было думать, как приветствовать друг друга, что делать и о чём говорить. А тут, представляете себе, я стою в пыльной брючной паре, в туфлях, в фетровой шляпе, эдакий шпак. Каппель тоже был в штатском, только с белой повязкой на левом рукаве.
«Вот так, полковник, – сказал он тогда. – Русские люди взрывают русский мост, печально, конечно, что и говорить! Но не отдавать же его Тухачевскому. – И добавил: – Вы уж простите мне мою бестактность, но, как я полагаю, в гости к нам – вы». – «Прошу располагать мной, господин…» – не зная, как к нему обратиться, ответил я. «Подполковник! – заметил он. – В наше время, Александр Петрович, чинов не присваивают, да и не в этом дело».
Адельберг смочил губы коньяком.
– А я его хорошо помню, – всегда улыбчивый и живой, он почти никак не переменился за это время, если не считать его непривычного гражданского платья. Те же, знаете ли, жёсткие русые волосы, курчавые, и так же расчесаны на прямой пробор. То же… Никто из вас его не видел?..
Устрялов кивнул.
– …то же широкое лицо, – продолжал Адельберг, – и глаза те же – голубые, со смешинкой, та же бородка.
– Он ведь служил у красных в Самаре у Куйбышева, в штабе Волжского округа? Хотя тогда многие служили, и не только у Куйбышева! – заметил Байков и обратился к Устрялову: – Это из-за этого у него был «ледок» с Колчаком?
– Нет, уважаемый Николай Аполлонович! Не из-за этого! Сибирское правительство было кадетским, а Самарское – эсеровским. Каппель влился в Белое движение с самарцами, и почти до конца его считали близким к эсерам, хотя таковым он не являлся, – ответил Устрялов, – это я уже потом, в Сибири, узнал. Но продолжайте, Александр Петрович, прошу вас!
