Ночные смены - Николай Вагнер

— Если бы не война, — закончил Алексей.

— Не надо о войне. — Глаза Нины остановились на одной точке, и Алексею показалось, что в них погас свет. Она захватила рукой волосы, потом вдруг принялась расправлять платье и снова накинула его на плечи, провела несколько раз ладонью по ноге, счищая налипший песок, как будто не зная, куда деть руки. — Война у меня отняла все… В тот день, когда я пришла из училища, на месте, где стоял наш дом, дымились горы кирпича. Лестница осталась, дверь на площадке, а квартиры не было. Маму и папу так и не нашли… — Алексей бережно взял руку Нины и поднес к губам. — Вот, Алешенька, что такое война.

Не зная, как успокоить Нину, Алексей стал рассказывать о смерти своей мамы, которая тоже умерла из-за войны, о тяжелом ранении брата и о полученном вчера письме из Мурманска, в котором друг детства Коля Спирин сообщал о гибели летного экипажа.

— А где твой отец?

— Эвакуирован в Сибирь.

— Саша говорил, что он художник.

— Художник.

— Значит, у тебя наследственное?

— Обо мне говорить рано.

— Почему?

— Художник из меня пока не получился, а вот расточником я уже стал. Момент теперь такой — нужны те, кто есть, а не те, кто будут. Чтобы стать художником, надо долго учиться. И работать, писать. А я не делаю ни того, ни другого.

— А давай, когда кончится война, поедем вместе. Я буду работать в театре, а ты поступишь в институт. Главное ведь — это талант.

— Честно говоря, я бы хотел утвердиться. Это моя мечта и, как мне кажется, самое любимое дело.

— Так и решили! — весело сказала Нина и вдруг, совершенно неожиданно для Алексея, спросила: — Скажи, тебе никогда не приходила мысль, почему мы полюбили друг друга? Подожди, подожди, не отвечай! Это, наверное, необъяснимо. Сначала мне понравился твой вид. Ты держался скромно и достойно. Даже не придавал значения шуткам Ларисы. А они были злыми. Потом я услышала, что ты художник. Это так заманчиво и необыкновенно трудно — быть художником!.. Но все-таки я знала: главное не то, что ты художник. Ты занят делом, которое сейчас всего нужнее.

Заметив, что Алексей пытается возразить, Нина заторопилась:

— Я еще недоговорила. Все решил тот поцелуй. Тот новогодний поцелуй. Он мне сказал все. Как ты думаешь, может быть, чтобы всего один поцелуй решил, кого полюбить?

— Но ведь было, — улыбаясь, ответил Алексей.

Нина весело засмеялась, откинув назад волосы и подставляя лицо солнцу.

— Было!.. — мечтательно повторила она. — Ты хочешь есть?

— А ты?

— Ужасно!

— У меня где-то был хлеб, — с готовностью ответил Алексей. — Я сейчас! — Он прыгнул вниз, достал газетный сверток и, встав вровень с обрывом, разломил кусок хлеба. — Любую половину! — предложил он, протягивая обе руки.

— Вот эту! Нет, вот эту! — смеялась Нина. — Что может быть вкуснее черного хлеба!

— «Милая, ржаную корку хлеба, — начал возвышенно декламировать Алексей, — мы с тобою делим пополам. Но зато какое голубое небо будет сниться этой ночью нам!..»

— Будет! Обязательно будет! — отозвалась Нина. — Она откинулась на спину и обвела руками перед собой. — Вот это, без единого облачка и без единого самолета. Такое, каким было создано тьму лет назад… Ты кого читал?

— Вашего Всеволода Рождественского.

— Романтично. Ты торопишься?

— Надо. Вечером — на завод, для того чтобы в небе не было ни единого самолета… с фашистским крестом.

— Вот за это тебе спасибо! — Нина порывисто поцеловала Алексея и встала. — Идем! А небо пусть остается здесь и ждет нас. Ты знаешь, я подумала, — надевая платье, сказала Нина, — война у меня отняла все, но она же дала мне тебя. Очень прошу: никогда не уходи на эту войну, потому что, если она отнимет тебя, я останусь круглой сиротой.

Алексей внимательно посмотрел Нине в глаза, но ничего не ответил. Обещать этого он не мог.

Глава восемнадцатая

Вот уже неделю Алексей работал в ночную смену, а по утрам выводил всю свою бригаду на строительство железнодорожных путей. Дорога наверняка была бы уже готова, и надобность в авральных субботниках осталась бы позади, не начнись проливные дожди. Резкая перемена в погоде лучше всяких прогнозов говорила о том, что лето сломалось и теперь жди осени. Приметы ее виделись не только в низко нависшем облачном небе, но и в утратившей яркость траве, в проступавшем все отчетливее разноцветье осин, в мятущихся под порывами ветра листьях.

О солнечном дне, проведенном за рекой, Алексей вспоминал теперь как о далеком и призрачном. И все-таки он был, этот, наверное, самый счастливый день в жизни Алексея, несмотря на тяжкую годину войны, — самый счастливый. Что бы ни делал Алексей — растачивал ли детали, бросал ли лопатой потяжелевший от сырости песок на линию железной дороги, — он думал о Нине. Ему представлялось, что не бесконечная желтая насыпь полотна тянется под его ногами, а это там, на картофельном поле, он переступает между фиолетово-зелеными кустами и подгребает вокруг них рыжеватую землю. И где-то близко, совсем рядом, ловко работает Нина. Даже в часы наибольших перегрузок, а они выпадали все чаще, перед его глазами вставало лицо Нины, и работа шла быстрее, а лишения казались не такими уж невыносимыми.

Все эти дни Алексей не смог увидеться с Ниной, хотя и обещал ей тогда на другое же утро прийти в театральный сквер. Какая уж тут встреча, если после ночной смены и работы на стройке он еле добирался домой, несколько часов спал и снова шел на завод. Потом авральная работа началась в цехе. По восемнадцать часов приходилось выстаивать у станка, чтобы войти в график и выполнять повышенный план.

Так прошло больше месяца, и только теперь Алексей работал с утра нормальную двенадцатичасовую смену и вечером мог прийти на спектакль, в котором танцевала Нина.

Накануне Алексей забежал к Юре Малевскому, попросил, чтобы он встретил перед вторым актом. О том, чтобы попасть в театр к началу спектакля, и думать не стоило. В восемь вечера он только закончит смену, в девять — доберется домой, и, хотя театр почти рядом, все равно на переодевание и ходьбу уйдет еще минут двадцать. А сейчас надо работать, притом не менее напряженно, чем вчера. Задания бригаде увеличивались от недели к неделе. Возможности людей и станков, казалось, давно достигли предела, а требования к бригаде росли. И не только, конечно, к бригаде. Весь цех, весь завод работали на таких скоростях, набирали такие темпы, что никто, даже ветераны и специалисты, побывавшие на самых современных авиазаводах Европы и Америки, не могли вообразить столь бурного и стремительного роста производства двигателей. И это было нетрудно понять: враг далеко углубился в пределы страны, рвался к Сталинграду, Кавказу. Именно сейчас, и ни месяцем или двумя позже, должен быть совершен перелом в этой невиданной по своим масштабам войне. Сейчас, а не когда-либо, Красная Армия должна была располагать большим, чем у фашистов, количеством самолетов, танков, пушек и другого вооружения. Дробин на утренней разнарядке сказал: «Либо мы увеличим выпуск винтов и обеспечим преобладание наших самолетов в воздухе, либо проиграем войну. — Он обвел всех напряженным, прищуренным взглядом и уточнил: — По крайней мере, проиграем на данном этапе. Никто за нас эту задачу не решит. Решим ее мы с вами. Я не сомневаюсь, что мы преодолеем и этот исторически важный барьер!»

Перейдя к конкретному заданию на предстоящую смену, Дробин сообщил новость, немало удивившую всех: с сего числа он не начальник участка, а начальник цеха. Хлынов переводится в заводоуправление. Начальником участка назначен бывший мастер Круглов.

Дробин еще раз выразил уверенность в том, что пятый участок, на котором работает семь фронтовых бригад, правильно оценит обстановку и сумеет выдержать новый трудовой экзамен. Дробин мотнул головой, засунул руки в карманы и, ни на кого не глядя, вышел из конторки. Его место за столом занял Круглов. Он был немногословен. Скуластое, осунувшееся лицо Круглова не выражало ни радости в связи с выдвижением на должность начальника участка, ни каких-либо признаков неуверенности в том, что эта работа ему по плечу. Можно было подумать, что его вообще никогда не касались никакие чувства, кроме строгой требовательности к себе и другим. Он был человек дела, и только оно интересовало его. Вот и теперь Круглов без каких-либо вступлений и призывов перешел к контрольным цифрам заданий по каждой бригаде, назвал номера операций, их исполнителей и строго предупредил:

— Чтобы все было исполнено точь-в-точь, ни одной деталью меньше.

Рабочие потянулись к станкам, последними переступили порог конторки Алексей и Паша Уфимцев. Уже в пролете их догнал Круглов.

— Уфимцев! — окликнул он. — Читать умеешь?

Паша замигал белесыми ресницами, попытался улыбнуться, но это у него не получилось.