Король умер. Игрок на другой стороне - Эллери Куин

Глава 2

— Как поживает твой? — осведомилась Энн Дру.

Юный Том Арчер пожал плечами. У него были печальные, серьезные глаза и такой же печальный, серьезный голос.

— Счастлив, когда думает о своем «Боскоуэне», и мрачен, когда вспоминает про поддельные «два пеноа». — Он усмехнулся. — А как твоя?

— По-прежнему, — ответила девушка. — А что такое «Боскоуэн» и «два пеноа»?

— «Боскоуэн», — торжественно пояснил Том Арчер, — это почтовая марка временного использования, выпущенная в 1846 году почтмейстером из Боскоуэна в Нью-Гэмпшире. Она бледно-голубая и с номиналом в пять центов, но стоит не меньше твоего, а может, и моего годового жалованья. У сэра Роберта из Йорка есть одна такая.

— И он, естественно, счастлив по этому поводу. А что это за «пеноа», которые его огорчают?

Арчер рассмеялся, блеснув отличными зубами.

— «Пеноа» — это голубая почтовая марка, выпущенная в 1848 году на острове Маврикий с изображением головы королевы Виктории и номиналом в два пенса. На одной из гравировальных досок не заметили ошибку, и в слове «пенса» вместо буквы «с» оказалось «о». В тот год было выпущено несколько копий с ошибкой — они отличаются друг от друга различными оттенками голубого цвета, а также плотностью бумаги. Эти марки очень ценные — особенно хорошие отпечатки, — но больше других ценятся самые ранние выпуски синего цвета на плотной желтоватой бумаге. Они стоят дороже «Боскоуэна».

— Продолжай, — попросила Энн, искусно притворяясь заинтересованной.

— Я это и делаю, — ответил юный Арчер. — Пару лет назад Роберт из Йорка напал на след одной из ранних «пеноа». Это оказался великолепный экземпляр, подлинность которого не вызывала сомнений, и сэр Роберт заплатил за него бешеную цену. А позже выяснилось, что ему всучили подделку. Таким же образом одурачили многих почтенных джентльменов. Конечно, он получил деньги назад, но ему нужны не деньги, а подлинный ранний «пеноа», о котором он все еще тоскует.

— Почему?

— Почему? — сурово переспросил Арчер. — Потому что у каждого есть своя недостижимая мечта, даже у людей с одиннадцатью миллионами долларов. Сэр Роберт мечтает заполучить по одному экземпляру каждой из десяти самых ценных марок. Шесть у него уже есть, но все ему никогда не собрать.

— Почему?

— Потому что одну из них — самую редкую марку в мире, знаменитую «Британскую Гвиану номер 13», — мистер Йорк едва ли заполучит в свои жадные маленькие лапки. На свете сохранился только один ее экземпляр.

— Как много ты знаешь! — воскликнула мисс Дру.

— Совсем не так уж много, — откровенно признался Арчер, снова блеснув зубами. — Вот мистер Йорк действительно знает много, что бы ты о нем ни думала. А у меня просто цепкий ум, и, повертевшись почти два года около сэра Роберта, я, естественно, начал разбираться в его увлечениях.

— Неужели тебе нравится годами вертеться около опытного филателиста? — невинно осведомилась мисс Дру.

— Значит, тебя интересуют мои основные принципы?

— О, дорогой, я не хотела…

— Хотела, и не думай это отрицать. Тебе незачем извиняться — это абсолютно естественное любопытство, и я очень рад, что в Йорк-Сквере есть хоть что-то нормальное. Два года назад я и в самом деле хотел получать деньги за то, чтобы вертеться рядом с кем-нибудь, кто что-то знает. Я ведь один из вечных школяров. После колледжа продолжил образование, получил степень магистра и стал работать над докторской диссертацией.

— Я этого не знала, — промолвила девушка.

— А я это и не афишировал, так как не получил докторской степени и вряд ли когда-нибудь получу. Мне хотелось стать доктором философии, но, слава богу, до меня добралась армия.

— Слава богу? — переспросила девушка, так как он произнес эти слова без гнева и иронии.

— По двум причинам, — отозвался Том Арчер. — Во-первых, старая шутка о хирургах, которых сажают управлять танком, так и осталась шуткой. В наши дни армия тратит немало сил, чтобы определить, на что ты способен. Но им не понадобилось много времени, чтобы в отношении меня вынести вердикт: бесполезен. — Он усмехнулся. — Сугубо академическое прошлое, философский склад ума, который нельзя использовать ни в службе информации, ни в разведке. Если бы не армия, я никогда этого не узнал бы и продолжал бы грызть гранит науки всю оставшуюся жизнь.

— А вторая причина?

— Армия научила меня, как поступать человеку с квалификацией «бесполезен». Делай, что тебе говорят, не более и не менее того, никогда не лезь на рожон, и армия позаботится о тебе, не позволив вступить в контакт с реальностью. А что хорошо для армии, — продолжал философ Арчер, — то подходит и для всей жизни. Вечный студент, получающий степень за степенью, может отлично прожить в мире иллюзий.

— Но у него нет армии, которая его кормит, — заметила Энн Дру.

— У меня был дядя, который оставил мне годовой доход. Не такой, чтобы на него шикарно питаться, но, по крайней мере, он позволяет мне не рыться в мусорных ведрах. Что до остального, то я продолжаю получать стипендию. Словом, мне удалось узнать, что я бесполезен и что армия — самая лучшая школа. Ты, конечно, думаешь, что служить у Роберта Йорка секретарем, ассистентом и клерком по филателистическим вопросам — не значит жить в реальном мире, верно?

— Пожалуй, да.

— Ну так теперь я тоже это знаю, — заявил Том Арчер. — А до армии не знал.

— Но если ты теперь это знаешь, — промолвила Энн Дру, — то почему не займешься чем-нибудь другим? Я не должна была спрашивать об этом, но ты сам сказал…

— Возможно, я так и сделаю, причем скорее, чем думаю. Я могу преподавать, хотя мне не хочется этим заниматься. На западе есть школа, где учат обращаться с экскаватором, — я мог бы податься туда… Забавно, как я разболтался, — внезапно усмехнулся молодой человек. — Давай теперь поговорим о тебе.

— Нет!

— Нет?

— Это… не так интересно, — с трудом произнесла Энн Дру.

— Давай попробуем. Ты уже около пяти месяцев заботишься о бедной Майре Йорк…

— Которая очень счастлива, несмотря на твои прилагательные.

Том вскинул голову.

— А я-то думал, мы условились, что лучше жить в реальном мире!

— Только не для Майры Йорк, — возразила Энн Дру.

— Ловко, — заметил Том Арчер. — Я хочу поговорить о тебе, а ты постоянно переводишь разговор на других. Ладно, я скажу о тебе сам. Ты смышленая и очень хорошенькая девушка. Тебя где-то откопала наша любезная, склонная к благотворительности Эмили Йорк, и с тех пор ты стала в некотором роде бездомной.

— Мне это не нравится, — заметила Энн, кисло улыбнувшись.

— Кое-кто из моих лучших друзей тоже бездомные. Временно.

— По-моему, ты мне тоже не очень нравишься.

— О, только не пытайся не любить меня — это еще никому не удавалось. — Том сделал паузу и быстро кивнул. — Ты ведь совсем меня не понимаешь, верно?

— Вовсе нет, — возразила Энн. — Мой отец был очень похож на тебя.

— Это хорошее предзнаменование, — усмехнулся Том. — Доктор Фрейд[7] утверждает, что… — И тут даже при тусклом свете он увидел, что сейчас не время для шуток. — Прости. Что-нибудь не так?

— Он умер, — промолвила девушка. Последовала длительная пауза, во время которой Энн словно перелистывала невидимую книгу.

— Папа обладал блестящим умом, — наконец заговорила она, — но он был абсолютно непрактичным и… ну, просто не мог справиться с обстоятельствами. Я заботилась о нем как могла. А после его смерти мне стало не о ком заботиться, кроме себя… — На сей раз паузу, казалось, заполнили непроизнесенные слова, потому что девушка продолжила, как будто не переставала говорить: — Мисс Эмили нашла меня и привела сюда.

— И тебе здесь нравится, — закончил Арчер.

Энн посмотрела на дом Персивала Йорка, затем на три таких же здания рядом.

— Мне нравится жить рядом с большими деньгами. Нравится чувство, что здесь ничего не изменится и никому не грозит нужда… — Она вздрогнула. — Прости. Я не должна была так говорить. Получилось, будто я завидую…

— Я очень рад, — отозвался Том, и девушка почувствовала, что он впервые говорит по-настоящему серьезно. — Все эти люди: бедная мисс Майра, делающая добро мисс Эмили (а она и впрямь делает добро — я это не отрицаю), сэр Роберт с его драгоценными кусочками бумаги и этот Персивал… — последнее имя он произнес как ругательство, не добавляя к нему никаких прилагательных, — представляют собой лабораторные образцы имущих. Мы, неимущие, склонны им завидовать, а почему бы и нет? Ведь трудно заставить себя чувствовать, что они заслужили то, что имеют, когда мы отлично знаем, что все это заслуживаем мы, а не они.

Энн засмеялась, чего ее собеседник не мог добиться, будучи несерьезным.