Офицер - Андрей Земляной

— А потом… Нет, Олёк, все равно мне не поверишь! — Валерий Павлович тряхнул кудрями. — Сам бы, если бы мне рассказывали — ввек бы не поверил!..

— Да говори уже! — Ольга шутливо ткнула его в бок крепким кулачком. — Говори, а то поколочу!

Чкалов вдруг отодвинулся и пристально посмотрел жене в глаза:

— Слушай меня внимательно, Оленька. Все, что я сейчас тебе расскажу — государственная тайна, и говорить об этом никому нельзя. Даже самому товарищу Сталину, понятно?

— Сталин не знает? — изумилась Ольга. — А как же?..

— Знает. Он почти все знает, не знает только, что ты сейчас тоже знать будешь. И знать не должен, — он вынул из кармана коробку папирос и яркую, какую-то странную, похожую на леденец зажигалку.

Закурил, затянулся.

— Оль, нашим советским ученым удалось установить контакт с будущим. Не перебивай! — сказал он грубовато, заметив, что Ольга порывается что-то спросить. — Как — я сказать не могу, объяснить не сумею. Знаний, извиняюсь, не хватает. Университет надо было кончать, чтобы такое понимать. Но вот это, — он протянул ей зажигалку, — это — из будущего.

Она взяла странную зажигалку, сделанную словно бы из цветного стекла, но удивительно легкую. Внутри переливалась какая-то прозрачная жидкость.

— А куда бензин наливать? — спросила она.

Чкалов коротко рассмеялся:

— Это не бензин, а сжиженный газ. А еще я видел оружие из будущего. Прибор, в котором можно ночью видеть. Не как днем, конечно, но видно порядочно. А еще фильмы смотрел. Про будущее. Знаешь, а там здорово… — Он докурил папиросу, смял ее в пепельнице, прижал жену к себе покрепче. — Представляешь, Оль, там автомобилей на улицах — больше чем людей! А какие там самолеты летают! «Ишачок» можно в фюзеляж затолкать, да не один, а штук десять, наверное. Представляешь: один самолет может сразу сто десантников перевезти. Или два танка. Они танки с парашютами сбрасывают. Здоровенные! На море — только на самолетах летают… Летом, в отпуск — на самолете. В Египет, к пирамидам, представляешь? Четыре часа, и ты — в Египте! Здорово в будущем жить будет.

Он рассказывал, а она слушала до тех пор, пока не проснулся Игорь.[89] Ольга смотрела на мужа и верила всему, что он ей рассказывал. И пошла готовить сыну завтрак с полным убеждением, что в будущем, которое уже не за горами, будет славная, прекрасная, светлая коммунистическая жизнь. Валерий Павлович смотрел на жену, на сына и остро жалел, что нельзя рассказать всем о том, что открылось ему. Вот только о человеке из будущего он никому не рассказал и рассказывать бы не стал. Не время еще. Слишком много вокруг врагов.

Москва. Старомонетный переулок

Надежда Никитина открыла ключом дверь и вошла в длинный коридор своей квартиры. Темный и длинный, он был заставлен разной рухлядью, на стене висели два велосипеда и большое деревянное корыто. Осторожно лавируя между вещами, девушка пробралась к своей комнате.

Несмотря на поздний час, с кухни слышались громкие голоса соседок и сильно пахло чем-то кисло-горелым. Надя улыбнулась: опять тетя Маша выясняет у тети Моти и Фимы Моисеевны, кто это взял ее ершик для чистки примуса?

Грохнула дверь, и в коридор выскочила растрепанная и красная тетя Мотя. Увидев Надежду, она кинулась к ней:

— Вот ты, Надька, ты ж — власть наша! — закричала она на всю квартиру. — Что ж ты на эту чуму управы не найдешь?! Сама ж свой ершик вчерась кинула немытый, а сегодня разоряется! Это же разве дело?!

— Матрена Силантьевна… — начала Надя, но больше ничего сказать не успела.

Вслед за тетей Мотей в коридор вылетела тетя Маша и с места в карьер принялась честить ту на все корки.

— Ах ты ж, глаза твои бесстыжие! Девку-то почто в свои дела путаешь?! Наденька со службы, усталая, а тебе сразу — жалобиться! — Она замахнулась поварешкой, но, конечно, не ударила, а повернулась к Надежде и совсем другим тоном спросила: — Устала, Надюха? Есть хочешь? Хозяин убоинки принес, так я щей наварила.

Из-за закрытой фанерной двери раздался трубный бас дяди Тихона, трудившегося слесарем в трамвайном депо:

— И то дело! Надюха! Айда с нами щи рубать! А к щам и ишо кой-чего найдется…

— Я тебе, ироду ахонскому, вот сейчас покажу «кой-чего»! — взвилась тетя Маша. — Тебе б ночь-полночь — все винище хлестать! Ах ты ж!..

И с этими словами она метнулась в свою комнату.

Тетя Мотя покачала головой ей вслед, а потом повернулась к Надежде:

— Вот же ж характеру бог послал, — вздохнула она. — Истинный бог, чума!

Она прошествовала на кухню, где сразу же загремела посудой, громко охая и причитая. Кисло-горелым пахнуло сильнее.

Надя прошла к себе через комнату Фимы Моисеевны. Ее сын, семнадцатилетний Солик, еще не спал. Сидя в трусах и майке у стола, он читал при слабом свете лампочки под простым бумажным абажуром большую потрепанную книгу. Увидев Надежду, он покраснел, одернул майку и постарался спрятать голые ноги под скатерть. Надя улыбнулась, махнула рукой:

— Компривет,[90] Соломон! Что читаешь?

— Добрый вечер, — Солик покраснел еще сильнее. — Вот, «Отверженные» Гюго. Читали?

Книгу эту Надежда не читала, но содержание знала. А потому гордо кивнула:

— А как же. Очень полезная книга, — и, не желая развивать тему дальше, ушла к себе.

Надя знала, что несмотря на разницу в возрасте — почти десять лет, юноша влюблен в нее. Уже целых три года, с тех пор как ему исполнилось четырнадцать, Солик Беркович тайно вздыхал по своей соседке. Из-за этой любви он бросил занятия музыкой и записался в секцию стрельбы — в ту же самую, которую посещала и она. Очень неплохих результатов добился. А когда она задерживалась на службе, то очень часто находила на своей подушке то веточку сирени, то несколько полевых цветов — в зависимости от сезона. Летом на тумбочке мог стоять стакан спелого крыжовника или земляники, а однажды зимой она обнаружила на постели два мандарина. Надя долго бы гадала, откуда взялись эти фрукты зимой, но Фима Моисеевна похвасталась, что Солику в школе на елке дали три мандарина в подарке. «А Солик у меня такой хороший мальчик! Один мандаринчик мне отдал!»

Надя улыбнулась и зашла в свою комнату. Маленькая, похожая на пенал, узкая комнатка с одним окном — зато своя, собственная. И не проходная, как у Берковичей, а угловая, тихая. Правда, холодноватая: места для печки не хватило, но Надя аккуратно платила Фиме Моисеевне свою часть за дрова, и та топила печь посильнее, чтобы тепла хватало на обе комнаты.

Надежда щелкнула выключателем, и сорокасвечёвая лампа под уютным шелковым абажуром осветила спартанскую обстановку комнатки. Этажерка с книгами, табуретка, тумбочка узкая, девичья кушетка, заправленная солдатским одеялом — вот, собственно, и все. На оклеенной газетами стене висели портрет Сталина, фотографии матери, отца и погибшего в гражданскую брата. На вешалке поместились драповое пальто, которым ее премировали за первое место по стрельбе в московском «Динамо», два легких ситцевых платья и одно крепдешиновое, а заодно — летний комплект формы. Вся одежда была аккуратно выглажена, повешена на плечики и обернута газетами от пыли и моли.