Титан - Сергей Сергеевич Лебедев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но тут, у Касатонова, стрелка была особая.
Стрелка часа “Ч”.
Раскроют в подземных бункерах многозвездные генералы особые пакеты или что у них там положено открывать, Касатонову-то не сообщают, и загудят по всей стране, по всем казармам ревуны военной тревоги. Выдвинутся армии в районы сосредоточения, уходя от удара ракет противника. Тогда-то его, Касатонова, стрелка, соединяющая одноколейку с магистральной колеей, и должна примкнуть остряки к рельсам магистрали. Примкнуть наверняка, без права на отказ. Через нее пойдут груженные танками и бронетранспортерами эшелоны.
Далеко тут до городов. Даже до станиц далеко. Бесплодное всхолмье, даже суслика не встретишь, не нравится им тут что-то, мерзавцам: мел, что ли, не тот. Только изредка вдалеке, на пределе зрения, пролетит в пеленах раскаленного воздуха косуля. Но из карабина не попасть, оптический прицел нужен.
Далеко, глухо. Потому и определен сюда на жилье Касатонов, человек умелый и проверенный. Он и ремонтник, и обходчик, и часовой. Будка – теплушка бывшая, снятая с осей. Пост № 4367СТР.
Вода – в цистерне, водолейку притаскивает тепловозик маневровый раз в месяц, он же и харчи привозит. А зимой – снег топи. Его тут, снега, мало не бывает.
Пытался Касатонов сажать картоху, так не растет. Да и невместно, не дача все-таки, охраняемый объект, и имеет Касатонов право на первый предупредительный, а потом – на поражение, СКС[3] ему выдан, оружие тыловиков, военных строителей, складской охраны да тюремных вертухаев. Просил Касатонов автомат. Так не дают, выжиги, зажимают, говорят: не по табелю.
Положено здесь по штату двоим служить, дежурить посменно по двенадцать часов. Один отдыхает, другой бдит у аппаратуры связи, выходит раз в два часа стрелку проверить, произвести осмотр. Инструкция так велит – табличка стальная, буковки в металле выбиты. Чтоб ни огонь ни взял, ни вода, ни дальний разрыв снаряда. Чтоб пережила инструкция погибшего часового и другому послужила.
Очень Касатонов эту пластину, привинченную над аппаратурой, уважал. Протирал аккуратно, чтоб краска не слезла. Не штучная вещь, фабричная, штампованная. А вроде как лично с ним разговаривает, будь, мол, начеку, Касатонов, наставление передает с самого верха, от самых башен кремлевских.
Сам он был из дальнего лесного края, куда так и не дошла железная дорога. Тянули ее, тянули, и цари, и советская власть, да болот не осилили. На самом юге только поставили станцию Зеленое, а дальше пересадка на речной транспорт. Там, в Зеленом, он впервые поезд и увидел, призывником.
Да, положено было двоим. В первые годы Касатонову всё обещали, что вот-вот и пришлют напарника. Уже, мол, выбран человек, едет, обучается, оформляется, допуск получает, инструкция-то, что на пластинке выбита, секретная, когда машинист тепловоза заходит зимой чаю выпить, Касатонов ее в несгораемый шкаф убирает. Пост особый, значит, органы проверить должны вглубь и вширь, что за человек к стрелке будет приставлен.
Очень нравились Касатонову эти слова: оформить, оформление, оформляется. Оформляется – значит, печати, подписи ставятся, бумаги заполняются, возникает лицо облеченное, доверенное, проверенное, неприкосновенное, подлежащее Уставу и секретным параграфам секретных установлений, вписанное в штат, взятое на кошт, приписанное к номерному посту, прикрепленное к части, в/ч, а через часть – к целому, к армии, подчиненное командованию, обязанное хранить верность присяге, охранять пост, привязанное к личному оружию – и имеющее право его применить, если.
Только вот никто не оформился, не добрался, не доехал, хотя Касатонов в те первые годы очень ждал. Думал заранее о напарнике, как о младшем брате, которого у него никогда не было. Будет его учить уму-разуму, следить, чтоб не филонил, стрелку вовремя проверять выходил, и чтоб инструкцию назубок, а то вдруг внеплановая проверка, бывает и такое ж…
А потом перегорело как-то. Родилось, наоборот, ревнивое, опасливое: как бы не прислали какого-нибудь губошлепа, недотыкомку, учи его мух давить, а его Касатонова, вон, на пенсию по выслуге лет.
– Нет, шутишь! – говорил он воображаемому толстомясому подполковнику в отделе кадров. – Так не выйдет, послужит еще Касатонов, – и, убежденный, ублаженный, выходил к стрелке, к спутнице своей единственной женского рода, посидеть на куске шпалы. Сидит, сидит, за степь, на дальние горы смотрит. Вершины одна к другой, заснеженные, зубчатые – Кавказ.
Не любит Касатонов горы. Вроде бы что ему до них, стоят себе и стоят, красиво ж. А его зло разбирает. Кто их поставил поперек равнины? Не пускают горы железную дорогу. Не дают прохода поездам. Свою власть имеют над пространством.
Посидит Касатонов до сумерек, а потом возьмет молоточек на длинной ручке, которым на станциях простукивают колеса поездов и тормозные буксы. Взвесит, примерится – и начнет по стрелке звонкий ритм осторожно выбивать, ускоряясь постепенно, будто состав ход набирает.
И чувствует он, обмирая от преданности и восторга, как пробуждается железное тело Железной Дороги, единое во всех землях страны и во всех ее временах. По одному суставчику он ударяет, по одной твердой косточке выпирающей, а отзывается целое, будто нравится ей, повелительнице, как он, ничтожный, ее тешит, и позволяет она в награду ухом к себе припасть. Утихнет эхо его молоточка в металле – и возвращается, преображенное, издали, промчавшееся тысячи и тысячи километров по великой стране, созданной и скованной рельсами. И поют ему рельсы обо всем, что есть и было.
О солдатских эшелонах, что шли со всех краев на Запад. Об арестантских эшелонах, что шли со всех краев на Север и Восток. О том, что нельзя верить никакой земле. Она лукава, неверна, и потому нужно положить ей на спину тяжкие насыпи, рельсы и шпалы, вбить в шпалы костыли – только тогда земля по-настоящему будет покорена.
В проклятом августе девяносто первого сказало Касатонову радио, что в столице чрезвычайное положение. А потом умолкло, будто приемник сломался.
Он трое суток просидел у пульта связи, ожидая, что загорится зеленая клавиша вызова, замигают лампочки на схеме путей и пойдут, пойдут эшелоны, поднимется мощь, что сбережена десятилетиями, о которой пишут газеты и поются песни.
Шелестели в эфире испуганные шепотки диспетчеров большой магистрали. Трижды оживала аппаратура, загоралась желтая клавиша: ожидайте вызова. Но зеленая так и не зажглась. Не пришла команда. Не двинулись военные поезда.
В третий день Касатонов, изверившись и отчаявшись, бессонница-то с ног валит, а спать-то нельзя, сам нажал клавишу вызова. Третий раз в жизни.
Дважды перед этим зимой пурги надували через полотно переметы высотой с человека, и нужен
