Роковое совпадение - Джоди Пиколт

Опять язык жестов. И так три раза.

— Ты можешь это произнести, дружок? Я знаю, ты хочешь к маме. Скажи это.

В глазах Натаниэля блестят слезы. Калеб хватает сына за руку.

— Скажи это! — умоляет он. — Пожалуйста, Натаниэль!

Но Натаниэль не произносит ни слова.

— Ладно, — бормочет Калеб, отпуская руку сына. — Все хорошо. — Он посылает ему свою лучшую улыбку и встает с кровати. — Я сейчас вернусь. А ты пока попей горячего шоколада, договорились?

Вернувшись в свою спальню, Калеб берет телефон и набирает номер, написанный на карточке, которая лежит в его бумажнике. Звонит на пейджер доктору Робишо, детскому психиатру. Потом кладет трубку, сжимает кулак и бьет рукой в стену.

Натаниэль знает, что он во всем виноват. Питер утверждал обратное, но он обманывал, как обычно обманывают взрослые посреди ночи, когда хотят, чтобы ты перестал думать о чудовище, которое живет у тебя под кроватью. Взрослые взяли из магазина бублик, не пробив покупку в кассе, и отвезли его домой на машине, где не было детского автомобильного кресла. Даже сейчас папа принес ему наверх какао, хотя никогда раньше есть в постели не разрешалось. Мамы нет, и все правила нарушаются. И всему виной Натаниэль.

Он увидел Питера и сказал: «Привет!» — это оказалось плохим поступком. Очень, очень, очень плохим.

Натаниэль знает одно: он заговорил, и плохой человек схватил маму за руку. Он заговорил, и приехала полиция. Он заговорил, и его маму забрали.

Поэтому он больше никогда не произнесет ни слова.

К субботнему утру отопление починили. Котел работает так хорошо, что в тюрьме стало двадцать семь градусов жары. Когда меня приводят в совещательную комнату к Фишеру, на мне только майка и тюремные штаны. Я обливаюсь пóтом. Фишер, естественно, выглядит свежо даже в костюме с галстуком.

— Я смогу добиться у судьи слушания об изменении меры пресечения не раньше понедельника, — сообщает он.

— Я должна увидеть сына.

Лицо Фишера остается невозмутимым. Он рассержен, как сердилась бы я на его месте, — я непоправимо усложнила все дело.

— Часы посещений с десяти до двенадцати.

— Позвоните Калебу, Фишер. Пожалуйста, сделайте все возможное, но заставьте его привести сюда Натаниэля. — Я опускаюсь на стоящий напротив стул. — Ему всего пять лет, и он видел, как меня уводит полиция. Он должен убедиться, что со мной все в порядке, пусть даже здесь, в тюрьме.

Фишер ничего не обещает.

— Стоит ли говорить, что мера пресечения — выход под залог — изменена. Подумайте о том, что мне сказать судье, Нина, потому что больше шансов у вас нет.

Я жду, пока наши взгляды встретятся.

— Вы позвоните мне домой?

— А вы признáете, что адвокат здесь я?

Какое-то время ни один из нас не отводит глаз, но я сдаюсь первой. Сижу опустив голову, пока не слышу, как за Фишером закрывается дверь.

Адриенна видит мое беспокойство, когда заканчиваются часы посещений: почти обед, а меня так и не вызвали на свидание. Она, лежа на животе, красит ногти в флуоресцентный оранжевый цвет. По ее словам, в честь охотничьего сезона. Когда мимо проходит надзиратель с регулярным, раз в пятнадцать минут, обходом, она встает.

— Уверены, что никто не приходил?

Надзиратель качает головой и идет дальше. Адриенна дует на ногти, чтобы высох лак.

— Еще остался, — говорит она, поднимая вверх пузырек. — Хочешь, подтолкну к тебе по полу?

— У меня ногтей нет. Все изгрызла.

— Вот в этом-то и ирония! Некоторым не хватает ума ценить то, чем наградил нас Господь.

Я смеюсь:

— Уж кто бы говорил!

— В моем случае, дорогая, когда пришло время наделять телом, у Господа нашлись дела поважнее. — Она садится на нижнюю койку и снимает теннисные туфли. Вчера вечером она делала педикюр, рисовала крошечные американские флаги. — Вот черт! — ругается Адриенна. — Размазала.

Стрелки не двигаются. Клянусь, даже секундная!

— Расскажи о своем сыне, — просит Адриенна, когда видит, что я опять вглядываюсь в глубь коридора. — Я всегда хотела иметь ребенка.

— Наверное, ты бы хотела иметь девочку.

— Милая, мы, девушки, слишком дорого обходимся. А с мальчиком всегда точно знаешь, что имеешь.

Я пытаюсь подобрать слова, чтобы лучше описать Натаниэля. Это как вместить океан в бумажный стаканчик. Как мне объяснить, что это мальчик, который выбирает еду по цвету? Который будит меня среди ночи, потому что ему необходимо узнать, почему мы дышим кислородом, а не водой. Который разобрал диктофон, чтобы найти свой голос, спрятанный внутри. К своему удивлению, я настолько хорошо знаю сына, что одним словом о нем не расскажешь.

— Иногда, когда я держу его за руку, — наконец медленно говорю я, — кажется, что она уже не вмещается в мою ладонь. Я хочу сказать: ему только пять, понимаешь? Но я уже чувствую, что ждет нас впереди. Иногда его ладонь кажется слишком широкой, а пальцы — слишком сильными. — Я смотрю на Адриенну и пожимаю плечами. — Каждый раз, держа его за руку, я думаю, что это может быть в последний раз. В следующий раз уже моя ладонь будет лежать в его руке.

Она мягко улыбается мне:

— Милая, он сегодня не придет.

Уже без четырнадцати час. Я отворачиваюсь, потому что Адриенна права.

Надзиратель будит меня ближе к вечеру.

— Идем, — ворчит он, отпирая дверь моей камеры.

Я сажусь на койке, потирая сонные глаза. Он ведет меня по коридору в ту часть тюрьмы, где я раньше не бывала. Слева ряд комнатушек — мини-тюрьмы. Надзиратель заводит меня в одну из комнат.

Помещение не больше чулана, где хранится садовый инвентарь. Внутри перед окошком из оргстекла стоит стул. Сбоку на стене висит телефонная трубка. По ту сторону окна, в комнате-близнеце, сидит Калеб.

— Ох! — Мой вскрик похож скорее на всхлип. Я бросаюсь к телефону и прижимаю трубку к уху. — Калеб, — говорю я, понимая, что он видит мое лицо и может прочесть слова по губам, — пожалуйста, пожалуйста, возьми трубку.

Я снова и снова показываю, чтобы он снял трубку. Но лицо мужа остается непроницаемым. Руки крепко сцеплены на груди. Он не хочет уступить мне даже в этом.

Я расстроенная опускаюсь на стул и прижимаюсь лбом к оргстеклу. Калеб наклоняется и что-то поднимает. И я понимаю, что все это время с ним рядом находился Натаниэль, которого не было видно из-за стойки. Он становится коленями на стул. Настороженно смотрит округлившимися глазами. Нерешительно трогает стекло, как будто хочет удостовериться, что я не игра света.

Как-то на пляже мы нашли рака-отшельника. Я перевернула его на спину, чтобы Натаниэль посмотрел, как он перебирает своими членистыми ногами. «Посади его на ладонь, — предложила я, — и он поползет». Натаниэль протянул руку, но всякий раз, когда я пыталась усадить на нее рака, он ее отдергивал. Ему хотелось прикоснуться к раку, но в то же время он боялся это сделать.

Я машу рукой. Улыбаюсь. Заполняю комнатушку звуком его имени.

Я снимаю телефонную трубку со стены, как показывала Калебу.

— Ты тоже сними, — одними губами произношу я и повторяю еще раз, чтобы Натаниэль понял.

Но он качает головой и подносит руку к подбородку. «Мамочка», — жестом говорит он.

Трубка валится у меня из рук, как змея, укусившая стену. Мне даже не нужно смотреть на Калеба, чтобы он подтвердил мои опасения, — и так все понятно.

По моему лицу текут слезы. Я поднимаю правую руку: комбинация «я, т, л» — я тебя люблю. Затаив дыхание, я вижу, как Натаниэль поднимает кулачок, раскрывает ладошку, как сигнальный флажок, и повторяет за мной. А потом жест, обозначающий «мир»: два торчащих вверх пальца, мизинец и указательный, — я тоже тебя люблю.

Теперь уже плачет и Натаниэль. Калеб что-то говорит ему, но я не слышу, и сын качает головой. За их спиной дежурный открывает дверь.

Боже мой, я его теряю!

Я стучу по стеклу, чтобы привлечь их внимание. Прижимаюсь к нему лицом, потом указываю на Натаниэля и киваю. Он делает то, что я прошу: поворачивается так, чтобы его щечка касалась прозрачной стены.

Я наклоняюсь и целую разделяющее нас стекло, делая вид, что его нет. Даже когда Калеб уводит его из комнаты для свиданий, я продолжаю сидеть, прижавшись виском к стеклу, и убеждаю себя, что до сих пор чувствую прикосновение Натаниэля.

Это произошло не единожды. Через два воскресенья после этого, когда семья Натаниэля пошла в церковь, священник вошел в комнатку, где миссис Фьор читала всем рассказ о парне с пращей, которому удалось победить великана.

— Мне нужен доброволец, — произнес он, и хотя в воздух взлетели все руки, он посмотрел прямо на Натаниэля. — Знаешь, — уже в кабинете сказал он, — Эсме скучала по тебе.

— Правда?