Тайный меридиан - Артуро Перес-Реверте

– Уррутия.

Она, довольная, кивнула.

– Вот именно. Морской атлас Уррутии был напечатан в типографии иезуитского коллежа Саламанки в тысяча семьсот пятьдесят первом году под покровительством еще одного министра, маркиза Энсенады, много сделавшего для морского флота и навигационных исследований в Испании. А в то время, когда в Мадриде формируется «тайный комитет», падре Эскобар, друг выдающихся специалистов в навигационных науках, ученых Хорхе Хуана и Антонио де Уллоа, находится в Валенсии. Догадываешься, где именно?

– Нет. Боюсь, на сей раз я ни о чем не догадываюсь.

– В доме нашего старого знакомца, хотя я знакома с ним дольше – в доме Луиса Форнета Палау, подставного владельца иезуитских кораблей и арматора «Деи Глории».

Она явно была удовлетворена тем, какое выражение появилось на лице Коя. А потом стала медленно наклоняться над столом, пристально глядя ему в глаза, и в ее глазах он увидел волю – чистую, твердую, как черный, отшлифованный и сияющий драгоценный камень. Он понял: какое-то время тому назад мечта перестала быть мечтой. Мечта стала одержимостью – концентрированной, конкретной.

Пока она тянулась рукой к его руке, он лихорадочно искал слово, которым мог бы точно определить ее.

Он почувствовал тяжесть горячей ладони, ее пальцы переплелись с его пальцами. Нежная мягкость – и твердость, уверенность в себе. Такая уверенность в себе, что казалось, ничего естественнее этого жеста нельзя вообразить. Эта рука не собиралась ни утешать, ни ободрять, ни обманывать. В эту минуту она была откровенна – она делилась. И то слово – «одержимость», которое он все-таки нашел, казалось слишком жестким.

– «Деи Глория», Кой, – сказала она тихо, наклонившись над столом и не отнимая своей руки. – Мы говорим о бригантине, которая вышла из Валенсии в Америку второго ноября, когда тайный комитет работал уже пять месяцев, и вернулась к испанским берегам всего за несколько недель до того, как иезуитам был нанесен последний удар. – Она еще крепче обхватила его руку. – Понимаешь?.. Остальное, то есть кто или что могло находиться на ее борту, я расскажу тебе по дороге в Гибралтар. В общем, как раньше писали в журналах, продолжение следует.

VIII

Координаты по счислению

Координатами по счислению называется точка местоположения судна, определяемая по соображениям здравого смысла или по данным, в которых неизбежно содержится значительная доля неточности.

Отполированные пушечки сияли в солнечных лучах. На террасе кафе было полно народу, туристы-англосаксы вовсю фотографировали смену караула перед резиденцией губернатора, расположившейся в старинном монастыре, и явно не могли сдержать восторга от того, что у Британии еще остались колонии, откуда ей сподручно править морями. Под лениво колыхающимся знаменем на флагштоке часовой стоял неподвижно, как квадратная статуя с винтовкой «Энфилд» в проеме готической аркады, идеально вписываясь в мизансцену и декорации, а сержант выкрикивал уставные фразы на военном жаргоне, что-то про пароль и отзыв и прочее, и прочее. Наверное, насчет последней капли крови и Великобритании, которая уверена, что ты выполнишь свой долг до конца, думал, глядя на все это, Кой. Он вытянул ноги под столом, допил свое пиво и, прищурившись, посмотрел на небо.

Солнце уже прошло зенит, было очень жарко, но плюмаж облаков над горой Пеньон начал понемногу таять: левантинец переменился на зюйд, и через час-другой жара спадет. Он расплатился и через площадь пошел к Мейн-стрит. Потный сержант под прицелом десятков фотоаппаратов продолжал орать что-то воинственное невозмутимому часовому. Кой внутренне ухмыльнулся – сегодня в караул назначили глухого.

Он шел по главной улице Гибралтара. Толпа текла мимо выставленных товаров: здесь были и китайские пижамы, и майки с горой Пеньон и местными варварийскими обезьянками, платки, радиоприемники, напитки, фотоаппараты, духи, фарфор Льадро и Каподимонте… Кой заходил в порт Гибралтара в прежние времена, когда эта британская колония служила перевалочным пунктом для контрабандного марокканского табака и гашиша и еще не превратилась в туристическую мекку и финансовый тыл для заправил наркотрафика и двух тысяч англичан, обзаведшихся недвижимостью на Коста-дель-Соль.

Конечно, это туристическое безобразие творилось на всем средиземноморском побережье, но в Гибралтаре, наряду со всякими «Макдональдсами» и прочим фаст-фудом, где напитки подают в пластиковых стаканчиках, на Мейн-стрит магазинчики, принадлежащие индусам и евреям, перемежались банками и офисными зданиями с множеством скромных табличек у входа: адвокатские конторы, агентства по недвижимости, экспортно-импортные компании, общества с ограниченной ответственностью, акционерные общества, фиктивные общества – их здесь было зарегистрировано до десяти тысяч, – где отмывались испанские и английские деньги и велись самые разные дела. На границе развевался звездно-синий флаг Европейского Сообщества, и главным источником доходов стала не контрабанда, а туризм и офшорные приманки, место старых «крестных отцов» гибралтарской мафии заняли молодые законоведы, говорящие на прекрасном английском языке с андалусским акцентом, а пена старой жизни – морские волки с золотой серьгой в ухе и татуировкой на руках, последние экземпляры былого средиземноморского пиратства, томились в испанских и марокканских тюрьмах, жарили гамбургеры в «Макдональдсах» или околачивались в порту, с тоской поглядывая на те пятнадцать миль моря, что отделяют Европу от Африки, – еще лет десять назад они с девяностосильным подвесным мотором в безлунные ночи летали по волнам на своих выкрашенных черной краской «фантомах» со скоростью сорок узлов между Пунта-Карнеро и Пунта-Сирес.

У Коя от пота рубашка прилипла к спине, он перешел на ту сторону, где было чуть больше тени, и поглядывал на номера домов. Танжер сдержала слово, пусть и отчасти. По дороге из Кадиса в Гибралтар, пока он вел арендованный «рено» по петлям серпантина, взбегавшего к Тарифе и шедшего по горам вдоль обрывистого берега пролива, она закончила свой рассказ про иезуитов и «Деи Глорию».

Или по крайней мере ту его часть, которую собиралась рассказать ему: о причинах, по которым бригантина отправилась в Америку и вернулась обратно.

Потом, не сводя глаз с шоссе, она удостоила Коя изложением своей теории. Тайное расследование оказалось не таким уж и тайным. Какие-то утечки были, по каким-то признакам можно было судить о том, что готовится. Вероятно, иезуиты имели там своего информатора или же догадались о грядущих гонениях.

– Из всех членов комитета только граф Аранда не был настоящим «томистом». Он, конечно, не принадлежал к «друзьям четвертого обета», но и с Родой, Кампоманесом и прочими ярыми противниками иезуитов ни в какое сравнение не шел. Может быть, он сам и предупредил падре Николаев Эскобара, своего близкого друга… Разумеется, не прямо. Но для таких людей, искушенных в интригах и дипломатии, и молчание в определенный момент могло означать конкретную информацию.

Танжер помолчала: пусть Кой сам вообразит себе и эпоху, и персонажей. Ее левая рука лежала на левом колене, на широкой синей юбке, в нескольких сантиметрах от рычага коробки скоростей. Кой иногда задевал ее, переключаясь на прямых с четвертой скорости на пятую, или наоборот, когда предстоял резкий поворот.

– И тогда, – снова заговорила Танжер, – руководство испанских иезуитов выработало план.

И снова умолкла, заинтриговав слушателя. Ей бы романы писать, подумал он восхищенно. Мастерски владеет интригой. И потом, уж не знаю, сколько там от реальности в ее гипотезах, но такой самоуверенности я еще никогда не встречал. Умеет вываживать рыбку: знает, когда леску ослабить, чтоб не сорвалась, и когда натянуть, чтобы зацепить крючком как следует.

– Это был план рискованный, – наконец заговорила она, – успеха он совсем не гарантировал…

Но он основывался на глубоком знании человеческой натуры и политического положения в Испании. И, разумеется, на хорошем знании самого Педро Пабло Абарка, графа Аранды.

Она говорила коротко, невозмутимым тоном, словно сообщала официальные сведения; не отрывая глаз от асфальтовой ленты, которая, казалось, плавилась от жары, Танжер дала характеристику министру Карла III: высокородный аристократ, сделал блестящую военную и дипломатическую карьеру, франкоман по интеллектуальной склонности и по личным связям, разделял идеи Просвещения, прагматик, человек деятельный, порывистый и даже нагловатый. Большой ум по сравнению с членами Совета Кастилии и тайного комитета. Любил роскошь, имел дорогие кареты, великолепных лошадей, ливрейных лакеев; корриду и театр посещал в открытом экипаже; нравился простому народу, был честолюбив, расточителен и предан своим друзьям. Имел большое состояние, однако всегда нуждался в деньгах, чтобы вести привычный образ жизни, который граничил с экстравагантностью.