Приемные дети войны - Гаммер Ефим Аронович

— Так значит — тебе все известно? — неловко поводя рукой по щеке, выдохнул летчик.

— Сколько ему осталось?

— Спроси у профессора Чековани. Он ведет бухгалтерию жизни и смерти.

— Я боюсь. Боюсь точной цифры. Ты скажи сам, что знаешь об этом.

— От сестер слышал… От силы — полгода… Злокачественная опухоль. Во время операции, извлекая осколок, обнаружили.

— Это я знаю. Спасибо, Дима. Его лечащий врач тоже обещает полгода. Вот что… — она потерла тонкими пальцами вздрагивающее веко. — Дима! Здесь мой номер полевой почты. Если хуже станет Сергею, немедленно сообщи. Я приеду, обязательно приеду. — И девушка протянула ему листок с фиолетовыми цифрами. — Прощай, Дима.

Он посмотрел ей вслед и увидел, как худые лопатки под груботканой шинелью судорожно заходили, как ссутулились плечи, и руки, должно быть, закрыли лицо. Он не услышал рыданий. Война отучила рыдать.

Сергей знал о своей болезни и о том, что протянет недолго. И внешне не выказывал душевной боли. Он не искал участия. Не смерть пугала моряка, а постепенное угасание на больничной койке. Он предпочитал погибнуть в бою. Сергей скрывал ото всех, что он все знает. И окружающие скрывали от него таившееся в глубине сердец сострадание. Это был добрый взаимный обман.

Моряк требовал отправки на фронт. Но врачи, будто сговорясь, твердили одно: "Рана не зажила". Сергей принял единственно возможное в этой ситуации решение; чего бы ни стоило, попасть в морскую пехоту. И он писал рапорт за рапортом главврачу госпиталя.

Он хотел обмануть судьбу.

"Судьба… Что такое судьба? Нечто метафизическое, — думалось Грималовскому. — Люди говорят "не судьба" и клянут свою участь. Люди говорят "судьба в руку" и похлопывают тебя по плечу: "Явился с того света". Сколько раз и ты, Дмитрий, смотрел смерти в глаза, но эта старуха с острой косой обходила всегда тебя стороной. Ты в изрешеченном, как сито, горящем самолете врезался в землю, ты погружался в морскую пучину. И люди говорят тебе — "судьба", а кивая в сторону Сергея, разводят руками — "не судьба".

Ты помнишь… Вы отбивались от истребителей над Керчью. Твоя очередь угодила в мессер, дымом охватило его консольные баки. Вскоре вы вышли к Анапе, к своему аэродрому. Летчик выпускает шасси, но левую "ногу" заело. И он решил садиться на "брюхо".

— Покинуть самолет! — приказывает он. А сам крепче вцепился в штурвал и пересохшими губами шепчет: "Попытаем судьбу".

Ты срываешь крышку люка. Струя воздуха вытягивает тебя, как личинку, из кабины. Дергаешь за кольцо парашюта, и снежно-белый купол раскрывается в выси. А летчик ведет самолет на посадку с неубранным правым колесом. "Это же сумасшествие! — заколотилось сердце. — Верная гибель".

А потом он сказал тебе: "Судьба". Хотел сесть на "живот", а правое шасси не убирается, левое — не выходит. Но вдруг, к великому счастью, при ударе правым колесом о посадочную полосу неожиданно выскочила левая "нога" и крепко встала на замок. Судьба".

— Надолго же ты исчез, — приветствовал Сергей появившегося в палате штурмана. — Долго мурыжил тебя терапевт. И какие симптомы?

— Симптомы выздоравливающего, — отшутился Грималовский.

— Уже остришь? Знать, на поверку дела твои хороши. А впрочем, ничего в том удивительного и нет: кровь-то какую тебе перелили…

Моряк поманил Грималовского пальцем к себе:

— Сегодня в Москве салют. Надо бы отметить такое событие. Раздобыть бы спирту… Ну хоть с наперсток, для видимости! Праздник все-таки.

Это было 5 августа 1943 года…

Два старинных русских города — Орёл и Белгород — были освобождены от оккупантов. В ознаменование этой победы Москва салютовала войскам Западного, Брянского, Центрального, Воронежского и Степного фронтов. Это был первый в истории Великой Отечественной войны победный салют. И отзвуки залпов ста двадцати орудий разлетелись во все уголки земли: к ним прислушивались американские фермеры, английские докеры, бойцы французского Сопротивления.

Глава XI

…А тогда, в сорок втором, было далеко до этого праздника. Пал Ростов. Немцы устремились на Северный Кавказ и Кубань, стремясь захватить крупнейшие нефтяные источники страны. В канун наступления Гитлер, по словам фельдмаршала Паулюса, заявил, что "если не получит нефть Майкопа и Грозного, то он должен будет покончить с этой войной"[1].

В нижнем течении Дона захватчики сосредоточили 13 пехотных, 5 танковых, 4 моторизованные, 3 кавалерийские дивизии и свыше тысячи самолетов.

Им противостояли измотанные в боях войска Южного фронта, уступающие противнику по численности, артвооружению, танкам и самолетам.

В этих условиях особое внимание уделялось воздушной разведке, следившей за продвижением вражеских соединений.

Пикировщик готовился к вылету. Вокруг него "колдовали" техники и оружейники.

Грималовский в бинокль следил за снующими в выси немецкими истребителями.

— Обстановка…

— Вот мороки будет со взлетом. — подтвердил его опасения Лобозов. — Мессеры как неприкаянные вокруг носятся…

"Мессершмитты-109" барражировали в окрестностях аэродрома. А для выполнения задания бомбардировщику не дали истребителей прикрытия.

— Придется хитрить, — решил летчик. — Пойдем без набора высоты, с прижимчиком, маскируясь на окружающем фоне.

— Попытка — не пытка, хотя в данный момент…

Грималовский махнул рукой, не сказав больше ни слова.

Он втиснулся в кабину, поправил на груди карабин парашютных лямок.

— Готов? — донеслось до него лобозовское.

— Готов. Выруливай.

— А как Варгасов?

И Толик, подтверждая свое боевое настроение, затянул популярную у авиаторов песню:

Петлицы голубые, петлицы боевые, Я вижу вас при свете и во мгле. Лети, мой ясный сокол, лети ты в путь далекий, Чтоб было больше счастья на земле…

— Лети, ясный сокол Вася Лобозов, — повеселел штурман. — Наш солист дает добро.

"Пешка" плавно скользнула вперед и почти над самыми кронами деревьев пошла в сторону от уменьшающихся вдали продолговатых камуфлированных тел мессеров.

— Не заметила геринговская саранча, — сообщил радист.

На четырехсотметровой высоте Пе-2 со включенными фотоаппаратами промчался над аэродромами Краснодара и Пашковской, выскочил на шоссе.

— Гляди, колонна автомашин! — возбужденно крикнул Грималовский.

И свинцовый дождь обрушился на головы фашистов.

Докладывая командиру эскадрильи о выполнении задания, Лобозов заметил незнакомого плотного майора, по-хозяйски расположившегося на командном пункте.

— Знакомьтесь, — представил его комэск. — Майор Степанов, военный корреспондент. Прибыл из Москвы. Хочет лететь с вами.

Выйдя в полном снаряжении на летное поле, летчики неспешно направились к самолету. Здесь их уже дожидался военкор в армейской гимнастерке и сбитой набекрень офицерской фуражке.

— Куда садиться? — поинтересовался он.

— Можно ко мне, — широко улыбнулся Варгасов. — В тесноте да не в обиде.

Лобозов глянул в полные решимости глаза майора.

— Серьезное дело вы задумали. Полетим на высоте пять тысяч метров, а запасной кислородной маски у нас нет. Рискованно. Задохнуться не боитесь?

— Что вы! — возмутился Степанов. — В нашей редакции от дыма не продохнуть: газетчики — курильщики страстные. И как видите, жив-здоров.

— Небо — не курилка. Зарекаться опасно. Ну да ладно. По местам!

Пе-2 вырулил на старт и взял разгон.