Джентльмен что надо - Нора Лофтс

— Марта говорила мне, что на Рождество в полночь все животные становятся на колени. Но это неправда, папа, в прошлое Рождество я до поздней ночи не спал, чтобы самому убедиться в этом, — сказал Уолтер.

— Не думаю, чтобы животные имели хоть какое-то представление о времени, — сказал Ралей, — однако это забавно.

— Это то же самое, что рассказ о том, как двумя рыбами и пятью хлебами накормили пять тысяч человек, — очень серьезно заявил Уолтер, — я в это никогда не мог поверить.

Ралей рассмеялся, а Лиз кинула на него недовольный взгляд.

— Что за дурацкие разговоры в рождественский вечер, — сказала она. — Ты должен верить, что Бог может сделать все.

— Тогда он мог бы поставить животных на колени.

— С какой стати? Может, он сознавал, как нехорошо и глупо с твоей стороны так поздно не спать, и поэтому не позволил им опуститься на колени. А сейчас займись своим ужином и перестань болтать.

Лорд Комптон обратился к хозяину:

— Странную вещь я услышал перед самым нашим отъездом. Строго между нами, но меня торжественно заверили, что Харингтон, крестник королевы, отправил шотландскому Якову рождественский подарок, лампу с надписью: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» [39] Подходящая надпись, но самое замечательное в ней то, чьими устами она была вымолвлена.

— Вора, — улыбаясь, сказал Кобхэм.

— Это ужасно, — сказал Ралей, — ее величество ведь еще даже не слегла в постель. Что бы она сделала, если бы услышала это?

— Ничего. Ей не до этого. Кроме того, нечего нам дожидаться, пока трон опустеет. Об этом мы и хотим потолковать с вами.

— Это будет концом эры, и мне очень жаль королеву. Таких, как она, уже не будет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ДВОР В ХЭМПТОНЕ. МАРТ 1603 ГОДА

Скипетр и корону

Пора отбросить в сторону.

Они с лопатой и косой

Сравняются во прахе, под землей.

Несмотря на холода и собственную, все возрастающую слабость, королева повелела двору отправиться в Хэмптон, а сама поместилась в двух хорошо протопленных комнатах, откуда Ралей когда-то вытащил ее на прогулку в парк. Оглядываясь назад, на тот далекий день, Елизавета думала, что тогда она была еще молодой и здоровой женщиной. Хотя и с трудом, ее величество еще могла передвигаться. Индейские порошки больше не помогали ей, потому что Елизавета все больше и больше увлекалась ими. Она не могла принимать пищу и иногда сидела целый час за столом, обхватив руками бокал с вином, и затем отставляла его в сторону нетронутым.

Ее болезнь пробудила нездоровый интерес к ней, и старые непристойные байки свободно гуляли по дворцу. Например: она родила Лестеру дочь, и теперь та замужем за французским принцем и будет претендовать на трон. Или: ее сын от Ралея был задушен при рождении тут же, в Хэмптоне. Или: Беркли и Уолсингем поимели удовольствие с ней и не требовали никакого вознаграждения за это. Но даже если до нее и доходило что-то из этих сплетен, она не подавала виду: никто не был повешен, никого за уши не пригвоздили к позорному столбу, никому не отрубили руки. Погруженная в меланхолию, вызволить из которой ее никто не мог, королева готовилась к смерти. Все думали, что она уже никогда не покинет своих апартаментов, но в один прекрасный день, когда под порывами ветра дым вздымался над огнем в каминах и колыхались гобелены на стенах, одна из фрейлин прошептала другой:

— Как она?

— Умирает, — ответила другая.

Елизавета встала.

— Я вовсе не умираю, бесстыдницы. Как вы посмели сказать такое?

— Да нет, ваше величество, не вы. Это графиня Ноттингем умирает.

— Графиня? О, леди Хоуард. Почему мне ничего не сказали? Если в такую дьявольскую погоду мне слишком холодно, чтобы выйти наружу, так, значит, со мной можно обращаться как с умалишенной? Притащите мне еще одну шаль. И, вы там, притащите сюда еще и мужчину. Лучше Ралея, если найдете его. Он, наверное, изнывает возле своей поблекшей женушки, но поищите его. Да поскорей.

Срочно призванный Ралей отложил небольшую книжку меланхолической поэзии, которую читал, и поспешил к королеве. Слова одного из четверостиший поэмы, которую он впервые читал в этот день, застряли у него в голове и преследовали его.

О, смертные! Дано вам в жизни сейСмотреть, как я лежу здесь, рыцарь прежних битв;Венчает все — и процветание, и спесь -Наш смертный час, своим путем прибыв.А вслед ему спускается тьма тьмы,И звон колоколов к вечерне кличет всех.

Проходя по галереям под порывами ледяного ветра, он подумал, что королева прожила долгую жизнь, но ничего утешительного не было в этой мысли.

Королева приветствовала своего фаворита словами:

— Вот до чего я докатилась, Уолтер, — приходится просить, чтобы мне подали руку. Проведи меня к леди Хоуард. Мне сказали, что она умирает.

— Боюсь, ваше величество, что так оно и есть.

Тело королевы, закутанное в шали, казалось, было не больше, чем тело ребенка, а рука, которую она просунула ему под локоть, стала тонкая до прозрачности, кончики пальцев посинели. Ее величество, однако, браво ступала по полу, во всяком случае, это получалось у нее гораздо лучше, чем предполагал Ралей, когда она изъявила свое желание пойти к графине.

Всю дорогу до покоев леди Хоуард она без конца жаловалась ему на плохое обращение с ней.

— Леди Хоуард всегда была мне другом, и они могли позволить умереть ей, не дав возможности поговорить со мной. Пусть только придет весна, отогреет мою кровь и мои бедные кости, и я заставлю их попрыгать, этих моих фрейлин.

Покои графини были полны людей, и у ее постели находились два врача. Ралей открыл дверь, и Елизавета, увидев, что чья-то спина загораживает ей проход, повисла на Ралее всем телом, а своей палкой нанесла удар по той спине. Жертва удара резко обернулась, и по толпе прошел ропот. Явилась королева. Все еще тяжело опираясь на Ралея, Елизавета прошла к постели умирающей. Та приподнялась немного на одном локте и проговорила:

— Прикажите всем уйти. Мне необходимо кое в чем признаться вам. Мне сказали, что вы не можете передвигаться, и я боялась умереть не прощенной.

— Все вон, — коротко приказала королева. — Уолтер, выйди и постой у двери, чтобы слышал, если позову.

Закрывая дверь, он видел, как Елизавета, не согнувшись, присела на край кровати, и услышал, как она самым нежным голосом произнесла:

— Итак, мой старый друг, какая суетная чепуха так тревожит тебя?

У Ралея комок стал в горле, когда он представил себе двух старых женщин за закрытыми дверями, одна из которых старается облегчить душу той, которая уже ступила одной ногой на свою последнюю стезю. Пусть Лиз говорит что хочет, но она недооценивает королеву. Есть в ней большой запас деликатного бескорыстия. Он сам видел, чего ей стоило нанести этот визит и сколько сочувствия было в ее словах: «Мой старый друг…»

Из комнаты не доносилось ни звука. Графиня старалась справиться со своей неизбывной слабостью, а у королевы было плохо с горлом, и ей трудно было говорить.

Ралей провел какое-то время в ожидании, когда тишина в комнате была вдруг нарушена.

— Бог простит тебя, я же — никогда! — кричала королева.

Дверь неожиданно широко распахнулась, и Елизавета появилась в коридоре. У нее был ужасный вид: глаза метали молнии, изо рта показались кровь и пена. Она утиралась рукавом платья, и когда Ралей предложил ей руку, она громко воскликнула:

— Ничего странного, что у меня изо рта течет кровь, это у меня в горле что-то лопнуло. Мне лучше. Но ты иди за мной, у меня есть много чего сказать тебе.

Прямая как палка — и такая же тощая, — она прошагала в свои комнаты, Ралей — за нею, как ему было сказано. Фрейлинам, скучившимся у камина, она прокричала:

— Пока меня не было, вы дали огню погаснуть, да? Наверно, думали, что я уже не вернусь. А я — вот она, и мне лучше, так что марш отсюда! И прибавьте шагу, но прежде прибавьте огня!

Фрейлины быстренько подбросили дров в камин и исчезли.

— А теперь, — сказала королева, бросаясь в кресло и стараясь восстановить дыхание, — я расскажу тебе, что выложила мне эта подлая женщина. Мое горло взорвалось от гнева, удивляюсь, как уцелело сердце. Если бы она не умирала уже, я бы ее прикончила.

Елизавета умолкла, задыхаясь. Ралей видел, с каким трудом дался ей этот вдох: плечи напряглись, раздулись ноздри.

— Уже очень давно я дала Эссексу перстень. — Голос ее пресекся при произнесении этого имени: его не разрешено было вспоминать в присутствии королевы, и сама она едва ли хоть раз произнесла его со времени казни. — На протяжении всех последних дней его жизни я ждала, что он пришлет мне перстень, потому что обещала ему когда-то, что если получу его обратно от него, то помилую, что бы он ни натворил. Перстень ко мне так и не вернулся, и я восприняла это как очередное оскорбление в мой адрес, подумала, что Эссекс предпочел умереть, но не использовать этот талисман. И знаешь, почему кольцо не вернулось? — Елизавета наклонилась к Ралею и тяжело задышала прямо ему в лицо. — Эссекс бросил его в окно какому-то человеку и просил передать кольцо леди Скоуп. А этот дурак отдал его леди Говард, сестре леди Скоуп, и та по своей злобности держала перстень при себе и призналась мне в этом только теперь. Теперь, когда Эссекс уже стал пищей для червей. И он умер, считая, что я не выполнила свое обещание, не помиловала его. -Заканчивая свой рассказ, Елизавета была на грани истерического припадка. Пока Ралей придумывал, как бы утешить ее, она, драматично понизив голос и тыча в него пальцем, сказала: — А кто сделал Эссекса врагом леди Говард?