У ступеней трона - Александр Павлов

— Скажите ей, матушке, что мы отдадим за нее каждую каплю своей крови с безмерной радостью!..

— Верно! Правильно! — подхватили остальные. — Лишь бы она не отказалась от нас, а мы от нее вовеки не откажемся…

— Слышите, сударь, — шепнул Лесток Вальденкуру, опять очутившись рядом с ним. — Эта игра, надеюсь, стоит свеч…

—. Энтузиасты! — усмехнулся Вальденкур.

— Не энтузиасты, а сила…

Вальденкур хотел что-то заметить, но Лестока уже около него не было.

— А позвольте, сударь, — спрашивал его в эту минуту измайловский майор Грибков, — позвольте узнать, не ведомо ли вам, долго нам еще эту иноземщину терпеть? Может, вы осведомлены, когда ее высочеству угодно вас будет призвать и совершить сие действие?

Лесток развел руками, не зная, что ответить на этот вопрос, но его выручил Воронцов.

— Кажется, — заговорил он своим мелодичным, звучным голосом, — об этом еще у Германа Генриховича не было случая поговорить с цесаревной, но я о сем с нею говорил, и говорил не далее как сегодня. Ее высочество сие действо в долгий ящик откладывать не намерена… Точно ли так она думает поступить или еще перерешить — утвердительно не скажу, но выразила она такое свое мнение, чтобы быть сему на Крещенье. Когда войска на крещенский парад соберутся — она выйдет к ним и попросит их заступы…

Лесток поглядел на Воронцова и даже плечами повел. «Ишь, врет, шельмец, бровью даже не моргнет!» — подумалось ему.

Но он ошибался. Воронцов не врал. Как раз именно сегодняшним утром Елизавета разговорилась с ним по этому поводу и высказала намерение произвести переворот во время крещенского парада.

— Так и запишем, — заметил Лихарев. — Хоть и долгонько еще до Крещенья, ибо ноне только десятое ноября, — ну, да все ж лучше поздно, чем никогда…

— Так, значит, — снова спросил Лесток, — ее высочество может на вас, государи мои, надеяться?

— Может, может! Как на каменную гору! — гулким хором грянули все.

Важный вопрос был порешен, и снова в бильярдной зазвучали смех, шутки, начался шумный говор. Лесток высунулся в дверь и зычно крикнул:

— Вина! Да больше!

Вино тотчас же появилось, захлопали пробки, стаканы зазвенели, сталкиваясь один с другим, голоса сделались оживленнее, и скоро началась настоящая попойка.

— Так и ты наш? — спрашивал своего двоюродного брата Николай Львович Баскаков, снова только что появившийся на горизонте петербургской жизни.

— Наш, наш! — С веселым хохотом ответил за Василия Григорьевича Лихарев. — Если бы ты не пропадал столько времени, так давно бы знал об этом.

Полное лицо Николая Баскакова залило густым румянцем.

— Я не пропадал, — отозвался он, — а был занят делами.

— Амурными, конечно, — поддержал его Левашев, скрадывая под усами насмешливую улыбку.

— Почему же непременно амурными? — вызывающе спросил Николай Львович.

— Потому что ты по преимуществу состоишь на действительной службе в департаменте богини Киприды. Вот я тебя знаю, — продолжал тем же ироническим тоном Левашев, — скоро шесть лет… и за эти шесть лет слышал, по меньшей мере, о сотне твоих романов. Готов вот и сейчас спорить на что угодно, что ты нам расскажешь сейчас о новом романе…

— А вот и не расскажу! — хитро возразил Николай Баскаков, залпом выпивая свой стакан.

— Однако ты не споришь, что у тебя есть новый роман! — воскликнул Дмитрий Петрович.

Василий Григорьевич изумленно поднял глаза на своего двоюродного брата.

— Как новый роман?! — проговорил он. — А история со вдовушкой, спасенной от злодея-брата? Ведь ты же хотел на ней жениться?

Николай Львович покраснел до ушей, а Левашев и Лихарев звонко рассмеялись.

— Эх, Васенька! — укоризненно заметил Лихарев. — Не смущай ты своего братца воспоминаниями о прошлом. Охота тебе помнить какую-то вдовушку, о которой Николай и думать забыл! Наш Николенька — Дон-Жуан петербургский… У него что ни день, то новый роман, что ни час — то новая вдовушка!

Николай Баскаков стукнул кулаком по столу.

— Ан и врешь! — воскликнул он. — На этот раз у меня совсем серьезная авантюра…

— А давно ли началась?

— С месяц…

— Ну, так через неделю будет другая, и еще серьезнее! — и Лихарев, сказав это, расхохотался; рассмеялся и Левашев; даже на губах Василия Григорьевича скользнула усмешка.

— Смейтесь… смейтесь! — хмуро пробурчал Николай Баскаков, доливая рейнским наполовину опорожненный стакан. — Вам хорошо смеяться, а у меня на сердце, может, кошки скребут.

— Это все из-за авантюры этой?

— Понятно, из-за нее.

— Да кто же твой предмет?

Николай Львович задумался на мгновение и потом, оглянувшись по сторонам и видя, что кругом никто не обращает на них внимания, ответил:

— Я и сам того не знаю.

На лицах его собеседников отразилось неподдельное изумление.

— Как не знаешь?! — первый опомнился Левашев. — Да ведь ты же влюблен?

— Влюблен.

— И не знаешь в кого?!

— Представления не имею…

— Да что она — блондинка… брюнетка… шатенка?

— И этого не знаю.

Молодые люди изумились еще больше. Василий Григорьевич не знал слишком хорошо внутренней жизни своего двоюродного брата, но Лихарев и Левашев привыкли выслушивать иногда из его уст самые невероятные истории, в которых фантазия первенствовала над действительностью. Однако ничего подобного они еще от него не слыхали. И им обоим невольно пришло на ум, что Николай Баскаков просто-напросто смеется над ними, просто-напросто их мистифицирует.

— Ну, это, братец, ты дурака валяешь! — махнув рукой, досадливо отозвался Антон Петрович. — Рассказывает нам шехеразадину сказку, да и хочет, чтоб мы ему поверили.

— Не хотите верить — не верьте, — промолвил Николай Львович, — а сказываю вам достоверно, что хоть говорил я с сей дамой, хоть два раза я ее за этот месяц видел — а не ведаю, какова она.

— Да где же ты с нею видался?.. не в потемках же, не в какой-то таинственной пещере?

— Совершенная истина… Не в потемках я ее видел, а при полном свете… И не в пещере, а в Зимнем дворце… Именно во дворце, на маскараде.

— Вот оно что! Стало, твоя богиня была в костюме?

— Совершенно правильно.

— А в каком костюме? — поинтересовался Левашев.

— В костюме «пиковой дамы»…

Эта простая фраза не произвела ни на Левашева, ни на Лихарева никакого впечатления, но Василий Григорьевич, услышав ее, вдруг вздрогнул и почти испуганным взглядом уставился на своего двоюродного брата…

IV

Разбитое счастье

Василий Григорьевич провел очень тревожную ночь. Он долго не мог уснуть, вернувшись домой из берлиновского герберга, а когда наконец забылся сном, его преследовал тяжелый кошмар, ему виделась та самая таинственная дама в костюме «пиковой дамы», о которой говорил Николай. Но в то самое время, когда его двоюродный брат и не подозревал, кто скрывается под маскарадным нарядом «пиковой дамы», Василий Григорьевич с ужасом узнавал слишком знакомые черты княгини Трубецкой. Он проснулся, обливаясь холодным потом, и первою его мыслью было то же странное предположение, которое мелькнуло у него, когда Николай сообщил о «пиковой даме», которое преследовало его почти всю ночь.

— Неужели это — правда?! — шептал он, сжимая кулаки и чувствуя, как какая-то жгучая боль пронизывает его сердце. — Неужели Николай не солгал и у него действительно завязался роман с «пиковой дамой»?! Неужели Анюта разлюбила меня и изменила мне?!

Он недаром отождествлял Анну Николаевну с таинственной «пиковой дамой». Вчера он только вздрогнул, услышав из уст Николая роковую фразу, но не выдал себя; голова его была слишком туманна и от выпитого вина, и от шума, стоявшего в бильярдной герберга. Но сегодня он вспомнил, почему, когда Николай сказал о «пиковой даме», ему пришло в голову имя Трубецкой, вспомнил и почти застонал от боли, сжимавшей его сердце.

До сих пор он еще ни разу не усомнился в любви к нему Анны Николаевны. Между ними было давно уже все условлено, все решено, и не дальше как на другой день после побега из тайной канцелярии Трубецкая, и смеясь, и плача от радости, сказала:

— Ну, Васенька, чтобы раз навсегда с этим покончить, чтобы окончательно отделаться от головкинских интриг, нам нужно повенчаться. Коли ты не прочь, так мы об этом завтра объявление сделаем, а через месяц и под венец пойдем.

В первую минуту Баскаков чуть не одобрил такую поспешность, но затем пораздумал, и благоразумие взяло верх. Он пришел к убеждению, что теперь дразнить Головкина, пока Головкин в силе, пока дядя Александра Ивановича состоит вице-канцлером, — слишком опасно; что гораздо лучше выждать более благоприятное время. Кстати, тут же Лихарев и Левашев, особенно сильно сдружившиеся с ним после убийства Барсукова, посвятили его в свою тайну, он примкнул к елизаветинцам, сразу уверовал в благополучный исход кампании и решил подождать, пока на престол воссядет Елизавета.