Сестры - Георг Эберс

Сперва в соседнем помещении послышались шаги, потом в щелях перегородки показались полосы света, и она услышала, как захлопнули ставни, принялись отодвигать скамьи, раскидывать какие-то предметы на стол и, наконец, дверь отворили и захлопнули с такой силой, что ее дверь и скамья задрожали.

В это же время она услышала громкий смех и глубокий звучный голос:

— Зеркало, скорей дай зеркало, Эвлеус! Клянусь небом, я даже в этом рубище совсем не похож на тюремного узника. У меня в голове нет недостатка в удачных замыслах, одним ударом кулака я могу размозжить своего противника и никогда не упущу своей добычи. Одним словом, нужно уметь, как я, в каждом мгновении соединять и вкушать наслаждения целого дня.

Но все эти блестящие куклы, которые окружают нас, царей, всякое сильное чувство заботливо одевают пошлостью, как свое тело тканями. Голова кружится, когда подумаешь, что каждое слово — боги, сколько слов приходится выслушать! — нужно тщательно обдумывать, чтобы не остаться в дураках. То ли дело этот сброд! Он уже считает себя нарядно одетым, если на его темных бедрах мотается линючий платок! И вот когда такого голого мудреца, который все свое имущество носит на себе, обзовут собакой, то он, недолго думая, бьет кулаком, разве это не самый ясный ответ? Если же ему скажут, что он славный малый, то он без колебаний поверит этому и, конечно, будет прав.

Видел ты, как тот дюжий коренастый молодец со вздернутым носом и кривыми ногами, толстыми, как обрубки, оскалил зубы от удовольствия, когда я похвалил его кулак? Так смеется гиена! Всякий добрый гражданин назовет чудовищем такого молодца. Но что же думают небожители, вставив в его пасть такие превосходные зубы и сохраняя их ему целых пятьдесят лет — наверное, ему не меньше. Если у него сломается кинжал, он насмерть загрызет свою жертву зубами, как лисица утку. А не то заколотит своими кулаками.

— Но, господин, — возразил евнух сухо и с деловитой серьезностью, — маленький сухой египтянин с редкими волосами еще надежнее этого: при его цепкости и ловкости он неоценим. Первый бросается на свою добычу с шумом, как камень с крыши, а другой вонзает свое жало неожиданно, как ехидна. Третий, на которого я возлагал большие надежды, позавчера был казнен без моего ведома. Но и этой пары вполне достаточно. Я запретил им прибегать к кинжалу и ножу. Петлями, крючками и отравленными иглами они умеют наносить такие раны, которые нельзя отличить от укусов ехидны ни по виду, ни по действию.

Эвергет громко рассмеялся:

— Какая утонченная характеристика! Точно эти кровопийцы — трагические актеры, из которых один берет своим темпераментом, а другой обдуманностью игры. Твое суждение очень откровенно, но разве и в убийстве нельзя стать великим? Вероятно, ты одного вытащил из петли, а другого нашел на плахе? Клянусь Гераклом, я еще ни разу в жизни не встречал таких молодцов. Я не раскаиваюсь, что посетил их и запросто с ними говорил.

Возьми-ка мое разорванное платье и помоги мне переодеться. Мне нужно успеть принять ванну до пира. У меня чесотка на всем теле, точно они вымазали меня своей близостью. Там лежат мои одежды и сандалии. Завяжи мне их и рассказывай, как ты заманишь в ловушку Публия?

Клеа слышала каждое слово этого диалога. В отчаянии схватилась она за голову, она боялась понять все, что только что слышала. Спит ли она, или наяву все это? Клеа наполовину не поняла всего услышанного, но при имени Публия ей сразу все стало ясно. Точно острый клинок вонзили ей в мозг и начали вертеть его в нем. Мысль, что на него, на Публия Сципиона, Эвлеус направил кровожадных зверей, разом вернула ей ясность мысли.

Тихо подкралась девушка к широкой щели в перегородке, приложила ухо и, как путник, томимый жаждой, жадно пьет противную воду из лужи, так и она напряженно ловила каждое слово евнуха. Разговор по временам прерывался возражениями, одобрительными замечаниями и коротким смехом.

Коварный замысел мог ошеломить и придавить девушку своей чудовищной жестокостью, но чем яснее становилось для нее дело, тем определеннее и увереннее обдумывала Клеа свое положение.

Евнух назначил свидание Публию от ее имени в пустыне, в полночь, у могил Аписа.

Эвлеус повторил слова, написанные им для этой цели на черепке; в них девушка просила Публия прийти на условленное место, потому что в храме переговорить было нельзя. В заключение юношу просили написать ответ на обратной стороне.

Услышав эти слова из уст негодяя, Клеа чуть громко не застонала от ужаса, стыда и горя, но нельзя было терять времени, Эвергет спрашивал евнуха:

— Что же ответил Корнелий?

По-видимому, Эвлеус передал черепок царю, потому что тот громко рассмеялся:

— Он попадет в западню. Самое позднее через полчаса после полуночи он придет передать Клеа поклон от Ирены. Он занимается любовью и похищением девиц оптом. Носительниц кружек он покупает парами, как голубей на базаре или сандалии у башмачника.

Взгляни только, как этот простак пишет по-гречески! В нескольких словах он делает две ошибки, примитивные ученические ошибки!

У счастливца сегодня слишком удачный день, чтобы предполагать дурной конец. Он забывает скверную привычку богов — сжимать в кулак руку, которой они сначала ласкали своих любимцев. Сегодня над ним вытрясли рог Амальтеи [88], сперва он вытащил у меня из-под носа маленькую Гебу-Ирену. Впрочем, я рассчитываю получить ее завтра в наследство. Он уже получил в подарок моих лучших киренских коней и лестное уверение в моей драгоценной дружбе; далее он был награжден благосклонностью моей прелестной сестры, а это льстит сердцу республиканца более, чем думают. Наконец, его зовет на свидание сестра его восхитительной любовницы! Она, судя по словам твоим и Зои, должно быть, на редкость красива! Для обитателя нашей так неудачно устроенной планеты слишком много благ в один день. Сама справедливость требует, чтобы мы помогли судьбе и срубили эту маковую головку, пытающуюся перерасти других.

— С радостью вижу твое счастливое настроение, — смиренно вставил Эвлеус.

— Такое, какое есть, — перебил бесцеремонно царь. — Я думаю, что я насвистываю в темноте веселую песенку, чтобы ободрить самого себя. Если бы мне было знакомо чувство, называемое страхом, я имел бы основание бояться. В этом бою, который мы затеваем, я рискую короной и еще большим…

Только завтра решится, выиграна ставка или нет. Но я всетаки предпочел бы неудачу моего предприятия против Филометра и крушение надежд на обретение обеих корон Египта, чем неудачу в нашей попытке одолеть римлянина. Прежде чем стать царем, я был человеком и останусь им, даже если мой трон, стоящий пока на двух опорах, обрушится под моей тяжестью. Мое достоинство как владыки есть только драгоценнейшая моя одежда. Тому, кто осквернил бы мне ее, я мог бы простить, если бы умел прощать; но кто заденет Эвергета-человека и оскорбит это тело и ум, и осмелится встать на дороге его желаний, — того я опрокину на землю без жалости и растерзаю на куски!