Правда о штрафбатах. - Александр Пыльцын

Но однажды она не пришла в назначенное время к заветной скамеечке. Расстроенный, я все же заметил, что рядом, на песке, палочкой, брошенной тут же, был начертан… адрес: "Уфа, ул. Цюрупы…". Теперь оставалось ждать удобного момента. А у нас в Алкино тогда в ходу был такой «юморной» стишок: "Деньги есть — Уфа гуляем, деньги нет — Чишмы сидим" (Чишмы — это ближайшая, в 5–6 километрах от нас узловая станция).

Вскоре удалось вырваться. Нашел! Познакомился с ее матерью, тетками (мужская часть родственников была на фронте). И в первый же вечер (а мне нужно было вернуться до подъема) Рита предложила пойти в театр. В этот вечер давали оперу, для меня еще незнакомое сценическое действо. Ленинградский уровень культуры у моей знакомой — это я понял сразу. Первая же возможность — и тотчас в театр, да еще и в оперу!

Театральный мир мне уже немного был знаком по Дальнему Востоку, городку Облучье, где я учился с 8-го по 10-й класс в 4-й железнодорожной школе. До этого мне, мальчишке с полустанка, из всех видов искусств известно было только немое кино, в котором добровольцы из числа зрителей постоянно должны были крутить ручку динамо.

Так вот, в этом городке единственным культурным центром был железнодорожный клуб, в который иногда приезжал с гастролями из Хабаровска театр Дорпрофсожа (дорожный профсоюз железнодорожников). Город и узловая станция Облучье были одним из участков Дальневосточной железной дороги, поэтому все, что там происходило, было в ведении управления дороги и ее профсоюзов.

Театр этот приезжал специальным поездом с концертами и спектаклями. Должен прямо сказать, спектакли эти были истинно профессиональными, на самом высоком, по тогдашним моим меркам, уровне актерского мастерства, а декорации вызывали у всех зрителей просто восхищение своей достоверностью. За годы учебы в Облучье я пересмотрел уйму первоклассных постановок. Помню, как блестяще были сыграны "Дети Солнца" и "На дне" по пьесам Горького, и спектакль "Сентиментальный вальс" (не помню автора пьесы), "Дядя Ваня" по Чехову, да и многое другое.

Кукольный театр тоже воспитывал нас. Помню, поразил меня кукольный паровозик, пыхтящий дымком из трубы и гудящий, как настоящий. А куколка-мальчик, шагая вдоль путей, заметил лопнувший рельс и, чтобы остановить приближающийся поезд, разрезал ножом руку, смочил кровью свой носовой платок и им, как красным флажком, остановил поезд у самого опасного места! Мы, мальчишки, мечтали о таком подвиге и стали специально ходить вдоль рельсов и носить с собой пионерские галстуки и даже ножи.

Помню, там же, в этом клубе, я впервые увидел звуковые фильмы "Ленин в октябре" и "Великое зарево", впечатления от которых надолго врезались в нашу цепкую детскую память. Да и впервые увиденный мной цветной звуковой фильм "Сорочинская ярмарка" не оставил меня равнодушным.

Так что с искусством кино и театра я уже был, как мне казалось, хорошо знаком, но опера была для меня еще неизвестной формой сценического искусства. Я знал, что там не говорят, а поют, и не представлял, как я это восприму. Но подействовало на меня это так, как я даже в самых смелых мыслях своих и не предполагал.

Давали оперу «Травиата», где главную партию Виолетты пела местная актриса Валеева. Наверное, я никогда более не слышал подобного, вернее бесподобного, голоса, не видел такой артистичности и пластичности. Конечно, это было просто первое впечатление. А точнее — первое потрясение! В те годы уфимский театр располагал хорошими силами за счет эвакуированных из Москвы, Киева и других театральных столиц актеров. Даже знаменитый бас Максим Дормидонтович Михайлов пел в нем. А потрясла меня именно Валеева. А балет! Оказывается, Рита училась в Ленинграде в балетной школе, и для нее балет был, а для меня теперь тоже стал, божественным наслаждением. Долго не мог забыть Одетту и Одиллию из "Лебединого озера". Да всего не перечислить.

…Мне часто в жизни везло. Повезло и здесь, еще и в том, что, вернувшись в полк, я через несколько дней вдруг был командирован в Уфу на лесопильный завод на берегу реки Белой для обеспечения пиломатериалами нужд полка. В этой командировке я пробыл две недели. И чего только не пересмотрел и не переслушал за это время в уфимском театре по вечерам!

А Рита, увидев мой интерес к театру, каким-то образом доставала то билеты, то контрамарки. Похоже, во всей моей последующей жизни такого интенсивного театрального блаженства я больше не испытывал, разве только во время 5-летней учебы в Ленинградской военно-транспортной академии.

В общем, за эту счастливую командировку я получил неоценимый культурный заряд на всю жизнь и так много узнал о Рите, ее маме, об отце инженере-строителе с консерваторским образованием, лично знакомом с С. М. Кировым. Обладал он хорошим голосом и часто исполнял дома и на концертах оперные арии и романсы. Погоревал вместе с ними по случаю его голодной смерти в блокадном Ленинграде.

Понял и принял образ их жизни, узнал их привычки и увлечения. И моя влюбленность в Риту с первого взгляда уверенно и быстро переросла в большую, огромную любовь к этой хрупкой, светловолосой, сероглазой ленинградке-блокаднице. А она уже работала сборщицей на уфимском заводе телефонных аппаратов и успевала еще ходить на РОККовские курсы медсестер (РОКК — российское общество красного креста).

Мама ее, военврач, имевшая за плечами и годы гражданской войны в роли сестры милосердия, и участие врачом уже в финской войне, теперь была зачислена в штат формирующегося военного госпиталя. И Рита тоже уже числилась будущей медсестрой.

А братишка ее, 15-летний Стасик, где-то работал, зарабатывая свою трудовую хлебную карточку.

Как истый кавалер, я искал повода угостить чем-нибудь Риту. Но в то время в Уфе без карточек были доступны только конфеты-липучки, да густой горячий сладковатый напиток, называемый "хлебным суфле".

Все когда-нибудь заканчивается. Окончилась и моя «лесозаготовительная» командировка, а вместе с ней и мой "театральный сезон". Уехал я в свое Алкино, встречи стали снова редкими, а вскоре Рита сообщила, что формирование госпиталя заканчивается и через несколько дней их должны отправить на фронт.

Побежал я к своему командиру роты старшему лейтенанту Нургалиеву, и он разрешил мне съездить в Уфу, но к вечеру обязательно вернуться.

Едва застал их дома. Они были уже в военной форме и собирали свои вещички. Мне удалось помочь им погрузиться в вагон и, не дождавшись отъезда их эшелона, я попрощался со всеми: надо было успеть вернуться в полк. В первый раз увидел Риту и ее маму, Екатерину Николаевну, в гимнастерках и впервые не стесняясь поцеловал мою солдатку в губы, вытер с глаз ее набежавшие слезинки, едва сдержав свои. И, поскольку уже наступал вечер, бросился к поезду, тронувшемуся в направлении Алкино, на ходу вскочил на подножку платформы, и вскоре мы исчезли друг у друга из вида.

Несколько дней не находил себе места. Не давала покоя мысль, что вот она, еще не окрепшая после блокады девочка уезжает на фронт, а я, взрослый мужик, которому вот-вот стукнет двадцать, все еще в тылу, в запасном полку, хотя многие мои коллеги-офицеры уже убыли на фронт вместе с маршевыми ротами, которые мы здесь готовили. И уже который мой рапорт командир полка, фронтовик, майор Жидович возвращает с лаконичной резолюцией: "10 суток домашнего ареста за несвоевременную просьбу".

Домашний арест тогда для нас звучал как отказ от увольнения в те же Чишмы или в Уфу, да еще удержание (как мы тогда шутили — "в фонд обороны") 25 процентов денежного содержания за каждый день ареста.

В нарушение субординации побежал наутро прямо к командиру полка, но тот ответил еще лаконичнее: "Не спеши. Все там будем!". Однако вскоре, уже, кажется, на мой десятый рапорт судьба откликнулась: стали формировать офицерскую команду в резервный офицерский полк округа для дальнейшей отправки на фронт. А незадолго до этого было удовлетворено мое заявление о приеме кандидатом в члены ВКП(б). Так что на фронт я уже собирался если еще не полноценным коммунистом, то все-таки уже и не юным комсомольцем. Может, это событие тоже повлияло на решение командира полка включить меня в состав такой команды.

Но как непредсказуемо меняются иногда судьбы человеческие! В 1960 году, когда с того памятного 43-го прошло 17 лет, я, уже полковник воздушно-десантных войск, проходивший службу в Костроме, после операции по удалению части щитовидной железы, ложусь в ярославский гарнизонный военный госпиталь для комиссования на предмет годности, а вернее — негодности к дальнейшей службе в ВДВ. И там встречаю в больничной пижаме своего бывшего командира запасного полка, уже полковника в отставке Жидовича. Надо же оказаться в одном и том же месте, в одно и то же время! Ну, не судьба ли?

И как ни странно, он не просто вспомнил, но неожиданно для нас обоих почти сразу же узнал меня. Он, тогдашний мой командир, оказывается, вскоре тоже выпросился у начальства на фронт, принял под командование гвардейский стрелковый полк, но в первых же боях был тяжело ранен, долго залечивал свои раны в госпиталях и остался дослуживать свои армейские года до пенсии здесь же, в Ярославле.