Операция «Степь» - Эдуард Кондратов

Спрыгнув на пол, Надежда Сергеевна сунула ноги в туфли, бросилась к креслу, схватила сумочку… Все! Скорее назад, в зал! Если бы сейчас на пороге появился кто-то, пусть даже и не Шафрот, сердце Ильинской не выдержало бы…

О, да как же это?! Она уже затворяла за собой дверь, когда увидела, что внутренняя рама с обрывками бумажной ленты осталась открытой… Ильинская подбежала к окну, прикрыла раму, стало совсем незаметно.

Все! Бежать отсюда, из проклятого кабинета!

Но только не бежать! Необходимо взять себя в руки. — В таком состоянии показаться Шафроту нельзя.

Итак, ключ… сумочка… Хорошо бы плеснуть на лицо холодной водой… Походка, походка!.. Не надо спешить… «Все хорошо, все хорошо», — шептала она, а к горлу подступал комок, а в сердце кололо, кололо…

…Шура трусила, но уже не так, как тогда, в кабинете. «Представь, что это всего лишь любительский спектакль, — уговаривала она себя. — И у тебя роль коварной соблазнительницы кого угодно. Не думай, что это серьезно. Роль, всего лишь роль!..»

В зале было шумно. В углу хрипел граммофон, несколько пар, толкаясь боками, пытались танцевать шимми. Шафрот тяжело дышал. Ему давно хотелось расстегнуть верхнюю пуговицу френча, но он не смел: неприлично. Он пил шампанское бокал за бокалом и не пьянел. «Еще ведь ночь сидеть над отчетом, — с раздражением вспомнил он. — Проклятье! Ладно, потом, потом… Еще не сейчас, не скоро…»

— Мистер Шафрот, ваш ключ.

Ильинская с усилием отодвинула стул, села.

«Выпить шампанского… полный бокал», — вяло подумала она, но не шевельнулась.

— Да, да… — Шафрот взял ключ, небрежно опустил его в карман френча.

— Господин Шафрот, мы вынуждены уйти. Дела. Карклин и Елисеев остановились у них за спиной.

— Извините, — Шафрот встал. — Спасибо за высокую оценку моих скромных усилий. — Он сдержанно пожал руку Карклину, чуть дольше задержал ладонь Елисеева. — Завтра я отбываю московским поездом в восемь утра.

Теперь переводила только Шурочка.

— Мы знаем, — кивнул Карклин, и Шура заметила, что он изо всех сил старается на нее не смотреть. Презрение так и исходило от него: — Мы непременно проводим вас на перроне, мистер Шафрот.

Ушли совдепы… Вот и славно. Музыка? Что это? Танго? Прекрасный танец — танго!..

— Я хочу танцевать с вами, Алина… Вы позволите?

Он просит извинить, что неважно танцует. Не было возможности учиться — деловым людям всегда не хватает времени на удовольствия. Послевоенный мир только отряхивается от пепла, он еще по-настоящему и не жил… Кстати, мисс Алина может называть его просто Билли. У американцев это принято.

Шафрот испытующе смотрел сверху вниз на взволнованное тонкое лицо.

«Что ответить ему? — в смятении соображала Шура. — Наверное, надо как-то подыграть. А вот как: пусть он пожалеет несчастную девушку…»

— А я?.. Я ничего не видела. Наверное, ничего и не увижу, — тихо проговорила она и ужаснулась: до чего фальшиво! — Ни вашей прекрасной страны, ни Парижа, ни пляжей Ниццы… Скучная, серая жизнь.

Американец почувствовал, как неприятно повлажнела его рука, обнимающая гибкую спину страдающей Алины. Бедная девочка!

Умолк граммофон. Они вернулись на свои места. Зал полнился обычным ресторанным гамом.

— У меня разболелась голова, господин Шафрот, — устало проговорила Надежда Сергеевна. — Нам пора.

Злые желваки проступили на скулах шефа. «Дьявольщина, — подумал он. — Придется сесть за отчет. Так скоро…»

— Неужели вы лишите меня счастья беседовать и танцевать с вашей дочерью? — сказал он, все еще на что-то надеясь. — В мой последний, прощальный день?

— Мама! — подала голос Шурочка. — Можно я… останусь? Ненадолго…

— О-о! — Шафрот вдохновился. Сверкнула голливудская улыбка, глаза смотрели честно, они были преисполнены джентльменского благородства. — Я обещаю вам, миссис Ильинская, доставить дочь живой, здоровой и счастливой. Девушке… э-э… вашего происхождения нелегко прозябать в унылой стране пролетариев. Нужна и отдушина, не так ли?

«Ну, благодетель, погоди», — свирепо подумала Шурочка и пробормотала, все больше входя в роль обиженной жизнью:

— Мама, твоя молодость была не такой!.. Офицеры, юристы, балы, пикники… А у меня? Что у меня?!

«Комедиантка… — подумала с тоской Ильинская. — А если она… всерьез? Нет, нет, какая чушь!»

— Хорошо, — вздохнула она, и печаль ее была, увы, искренней. — Я верю слову джентльмена, господин Шафрот. Не провожайте меня, хочется в одиночестве пройтись пешком. Голова…

Бравурная полька вырвалась из трубы граммофона, когда Надежда Сергеевна покидала пирующий зал. Ее провожали глаза Шурочки и Шафрота… Впрочем, нет, Алины и Билли, которые решили сегодня… повеселиться всласть!

Шура ощущала душевный подъем: с уходом матери ей стало гораздо легче. Не так стыдно.

— Где-то есть рояль, — сказал Шафрот. — Я уверен: вы поете.

— Что вы, здесь?! — испугалась Шура.

— Спойте же, — в голосе американца прорезались нотки приказа.

«Ни за что», — решила про себя Шура. Она начинала злиться, и это, как ни странно, совсем успокоило ее.

Глаза Шафрота стали холодными. Он ждал.

«Нельзя же проваливать дело, — опомнилась Шура. — Придется петь. У, противная рожа!»

— Хорошо, — она вздохнула. — Я слышала, что вас в Самаре называют «всемогущий Шафрот». Так вот, если вы всемогущий, пусть появится гитара. Мне тоже надоела дурацкая музыка из дурацкого ящика. Я спою вам английскую балладу.

Шафрот наклонил голову. Поискал кого-то взглядом, на несколько секунд отошел.

— Всемогущим я почувствовал бы себя, если б завоевал ваше расположение, — сказал он ей на ухо, когда вернулся.

— Об этом, кстати, и баллада, — усмехнулась Шура. — Где же гитара?

Здесь, она была уже здесь: запыхавшийся человечек в синей косоворотке нес гитару через зал на вытянутых руках.

Шафрот захлопал в ладоши, и тотчас вокруг него образовалась небольшая толпа. Большинство гостей, впрочем, осмотрительно решили в столь голодное время не покидать столы.

Шура провела пальцами по струнам. Чуть расстроена… А! Неважно. Кто-то услужливо подставил стул. Шушуканье и шарканье смолкло. Она взяла первый аккорд и запела по-английски негромким, чуть вибрирующим голоском:

Любовь — в поэмах и в романах.Таких страстей в природе нет,Чтоб умирать по Дон Жуанам,Травиться чтоб из-за Джульетт.А у тебя — глаза, как сливы,И молчаливый нежный рот…О, как мне быть с тобой счастливым?Тебе семнадцатый лишь год.

Баллада была, как все баллады, длинная и грустная. Старый поэт влюбился в девушку и не надеется на взаимность. Он пишет поэму, где делает себя молодым и красивым, а девушка, естественно, в той поэме влюбляется в него. Всемогущий, он бросает к ногам любимой все сокровища мира и дарует ей, поскольку поэзия влиянию времени не подвластна, вечную молодость.