Соло на троих - Ника Сафронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ой, Гарик, я бы с удовольствием выпила чего-нибудь, но в более спокойной обстановке. Давай лучше ко мне!
Он приподнял черные брови:
– Ну я, как ты понимаешь, не против.
Мы вошли в вагон. И сразу же нас обступили. Влепили друг в дружку так плотно, что я могла своим телом сосчитать каждую родинку на теле Гарика. Он держал руку чуть ниже моей поясницы. Дышал в ухо, время от времени прихватывая мочку губами.
Ох, чуяло мое сердце!.. У меня мы займемся всем, чем угодно, но только не выпивкой! И боже мой, как я оказалась права!
Выскочив из метро, мы сразу поймали такси. На заднем сиденье дали нашим желаниям еще чуть больше свободы. Целуясь, украдкой лазили друг дружке под свитера.
Таксист шел юзом, что-то постоянно привлекало его в зеркальце заднего вида. Должно быть, уходил от погони…
Дальше был лифт. Но большего, чем на заднем сиденье, мы позволить себе не смогли.
Лестничная площадка не освещалась. Я лишь ощущала спиной холодную стену. А впереди один только жар. На лице, на губах и все ниже и ниже…
Я только шепнула:
– Погоди, ну не здесь же…
Трясущимися руками поискала ключом замочную скважину.
И тут дверь сама собой распахнулась – и на пороге возникла сияющая Марья Петровна.
– Оксаночка, мастер пришел! Старый унитаз уже сняли!
Что?!! Вот черт возьми! Черт! Черт!.. Я чуть было не набросилась на несчастную женщину с кулаками. А уж с каким видом Гарик сказал ей «здрасьте», лучше даже не вспоминать.
Ничего не подозревающая Марья Петровна за руку повела меня на экскурсию. Я еле шла, у меня почему-то подкашивались ноги. Гарик переживал по-своему. Взял сигареты и закрылся с ними на лоджии.
В ванной комнате словно Мамай прошел. Все коммуникации торчали наружу. Дверь, когда-то их закрывавшая, теперь закрывала подход к умывальнику. Посередине – расколотый надвое – валялся разжалованный толчок. А из-под ванной, как-то уж совсем ни к чему, топорщился зад в темно-синих ватных штанах.
– Это мастер, – отрекомендовала мне его Марья Петровна.
– Трубы проверяю! – пронеслось по кафелю.
– Трубы проверяет, – эхом подхватила соседка и заговорщицки подмигнула.
Я дождалась, пока мастер вылезет, чтобы взглянуть в его подлые глаза. А потом ушла к Гарику. Нужно было хотя бы в двух-трех словах обрисовать ему ситуацию. Иначе он мог бы превратно истолковать мое поведение.
Очень скоро меня окликнули. Марья Петровна, у которой со сдобным сантехником наметилось что-то вроде послепенсионного флирта, сказала:
– Оксаночка! Унитаз придется поставить не так, а вот так…
Я сначала не поняла.
– Как – так?
– Ну вот так, как он сейчас стоит!
– Боком, что ли? А как я, по-вашему, умываться буду? Мне же для того, чтобы к раковине подойти, нужно будет ногами в унитаз становиться!
– По-другому никак, – развел руками мастер. – Унитаз нестандартных размеров. По длине не поместится.
– Так уберите эту трубу! – вмешался Гарик, который явился на зов вместе со мной.
Сантехник стал доказывать, что если он уберет трубу, то посыплется весь стояк, а вместе с ним рухнет и вся городская система канализации. Гарик гнул свое. Мол, ничего страшного не произойдет и для чего-то отматывал от трубы старую присохшую паклю.
В конце концов, раздосадованный сантехник сместил унитаз и нечаянно опрокинул его себе на ногу. Соскользнув, хрупкая чаша разбилась. Повисла пауза, очень напоминающая минуту молчания. Оба унитаза покоились теперь рядышком, абсолютно не подлежащие восстановлению.
Первой опомнилась Марья Петровна, внезапно вспомнившая про оставленный на плите бульон. За ней засобирался и мастер. Взяв у меня чек на сантехнику, поехал в строительный магазин. Пообещав вернуться часа через два.
Мы с Гариком наконец остались вдвоем, но теперь нам уже было не до эротики. Во всяком случае мне. Нужно было срочно убирать из квартиры унитазную расчлененку.
Мы стащили все вниз, к мусорным бакам. Потом я еще подметала, а Гарик возился с трубой, пытаясь выдрать ее из стены. Не добившись успеха, он выпил со мной чашечку кофе и тоже уехал. Очевидно, чтобы не смущать меня и не смущаться самому, если вдруг кому-то из нас приспичит. Это было разумно, но на душе почему-то остался неприятный осадок.
«Что за день сегодня уродский! – думала я. – Сплошные обломы! На работе все через задницу – косяк на косяке!
А свидание? Бедный Гарик! Скоро на встречи со мной он будет антистрессовые таблетки таскать! А Сева!.. Эка я с ним обмишурилась! Думала, обрадуется, а он вел себя со мной, как с тринадцатилетней школьницей. Умыл так умыл! Так глупо я себя еще ни разу не чувствовала. Благо еще контракт подписала – иначе совсем была бы беда»…
Только я так подумала, зазвонил телефон. Это оказалась Чижова.
– Оксанка! – сказала она. – С тумбой ничего не получится! Они ее уже продали! Я ничего не ответила. И даже почти не удивилась. Только рухнула на стул и глухо застонала.
В двенадцать часов ночи я подошла к холодильнику, налила себе водки и выпила. За то, что этот день наконец-то закончился.
И наплевать, что теперь я буду жить без толчка! Пусть это останется на совести мужчины по вызову, который уехал с моей квитанцией неизвестно куда.
Глава 16. Я отправляюсь на заслуженный отдых
Незаметно пролетела весна. Клонилось к закату несуразное московское лето.
Этот период для нашего центра промелькнул в режиме нон-стоп. Едва отгремели фанфары по Лихоборскому, как наклюнулись сразу два новых заказа.
Во-первых, прорезался человек с «Павелецкой», чья реклама по-прежнему не работала. А моя речь его, видимо, настолько вдохновила, что отныне он желал иметь дело исключительно с нами.
Во-вторых, Ирка, наконец, встретилась с Владой. И вслед за тем к нам обратилась фирма «Топливный газ», заказавшая на столь волнительную тематику презентационный боевичок.
Из Тюмени был срочно выписан гениальный режиссер Зиськин, который вместе со сценарием привез для Лихоборского новую тумбу.
С самим Всеволодом я столкнулась еще один только раз, на открытии выставки. Я в тот момент руководила тайным проносом «маркизы», которую привезли на монтаж, когда выставка уже шла полным ходом. Задача стояла стратегически важная – избежать от фирмы-заказчика неустойки. Поэтому, умудрившись полюбовно договориться с менеджерским составом, мы с Иркой рассеивали теперь внимание руководства. Точнее, этим занималась Ирка.
Собрав вокруг себя полукруг из начальников, она что-то вещала, оживленно размахивая руками. А я и монтажники в это время прокрадывались к стенду задворками. Мы двигались перебежками. Сначала я, потом – по моей отмашке – бригада, несущая стремянку и сам козырек.
Тут-то и появился Лихоборский. Причем непонятно откуда. Окатив меня равнодушным взглядом, спросил:
– Как дела, Оксана Александровна?
– Вашими молитвами, Всеволод Григорьевич…
Он усмехнулся и пошел себе дальше, не заметив отсутствие козырька. Только глянул как-то неодобрительно на шедевр от «Гуся нехрустального».
Так мы и облапошили бедного Севу, содрав с него полную стоимость. Деньги делили, исходя слюной от вожделения.
– Я, – говорила Ирка, – однозначно займусь собой. Давно хотела подкорректировать кое-что. Жирок на бедрах согнать, грудь подтянуть. А еще вылечу сустав. А то – как погоде меняться, так нога болит невозможно.
– А я, – мечтательно закрывала глаза Полина, – выучусь на права и куплю какую-нибудь подержанную машинку.
Я аж вбок накренилась:
– Ты? За рулем? Помилуй, Поленька, на дорогах и так пробки черт-те какие!
Поля укоризненно поцокала языком.
– Ну а ты? – спросила Ирка.
– Ну а я поеду мир познавать. И начну, пожалуй, с Испании….
Так в предпоследний день августа я и очутилась на борту самолета, следующего по маршруту «Москва – Барселона».
В иллюминаторе под крылом покачивалась белая, пуховая равнина. Чуть вдалеке облака были такими густыми и такими затейливыми, что временами напоминали фигурки животных. То слоник встанет на задние ноги, то вдруг промелькнет петушиная голова…
Я закрывала глаза и видела море. В самых разных его проявлениях. Пенный прибой, вползающий на влажный песок.
Ночь. Я бреду по кромке воды, а на черном горизонте один за другим зажигаются огоньки далеких судов… Жара. Я покачиваюсь на соленых волнах. Солнце печет – и моя кожа очень скоро становится шоколадной… Ах!..
Я просто мечтала вернуться в Москву бронзовой от загара. Мне казалось, что тогда я стану похожа на какую-нибудь цыганку. Причем не из тех, что пристают на вокзалах, а на гордую неприступную красавицу Эсмеральду. Трио – Гарик, Лихоборский и Толик – корчится в невообразимых страданиях: «И днем, и ночью лишь она передо мной. И не Мадонне я молюсь, а ей одной»… На самой душераздирающей ноте, когда горбун в виде Лихоборского уже подползал к моим ногам и начинал покрывать мыски пропыленных туфель жадными поцелуями, с соседнего кресла вдруг раздалось:
