Золотой камертон Чайковского - Юлия Владимировна Алейникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Покончить с собой?
Модест, эта мысль все чаще посещает меня. Расстанься я с жизнью, и прекратятся эти страдания, муки совести, неизвестность, одиночество.
Если бы не страх перед осуждением самоубийцы, я бы сделала это немедленно. А так, если мне не суждена встреча с тобой, там, за чертой жизни, то к чему все это?
Спасает только церковь. Да, да. Не сердись. Я стала потихоньку захаживать туда. А куда еще я могу пойти со своим горем?»
Та-ак. Значит, Лариса Щеголева подозревала в убийстве второго мужа детей и, возможно, сестру. Неудивительно, что ее отношения с детьми испортились на старости лет, заключил Максим, убирая письмо назад в конверт. Вопрос, могли ли детки Щеголева отравить отчима?
По идее, заваливаясь на диван и кладя руки под голову, размышлял Максим, почему бы и нет? Как бы он сам повел себя в такой ситуации? Отец умер, мать вышла замуж за его лучшего друга, ну это в принципе не трагедия. Судя по всему, приличествующий ситуации срок траура был соблюден. Жили они сперва хорошо, потом отношения матери и отчима, а соответственно, и детей, точнее его, Максима, испортились, а потом, в довершение всего, они узнали, что отчим убил отца. Заявить в милицию, набить морду, выгнать из дома, рассказать всем правду, вот первое, что приходит в голову. Но отравить отчима, причем сделать это продуманно, умышленно, исподтишка? Нет, этого бы Максим не сделал, уж скорее сгоряча по голове кирпичом дал, а потом сел в тюрьму.
Вот! А дети Щеголева в тюрьму, судя по всему, не хотели. К тому же их было двое, они могли всесторонне обсудить ситуацию, успокоить друг друга и разработать план. Вдвоем действовать всегда легче, поддержка друга, тем более брата или сестры, большое дело. Сколько им было тогда лет?
Анна Ивановна говорила, что ее сын ухаживал за Лизой Щеголевой, и дело шло к свадьбе, значит, девушка была уже взрослая, а сколько было ее брату? Максим припомнил все, что знал о семействе, и пришел к выводу, что разница в возрасте у Щеголевых-младших была небольшая.
Значит, возможность была. Мотив был, и яд тоже был. Могли и отравить. Но если так, то к нападению на Олю они никакого отношения не имеют. Камертон принадлежал им, и смысла охотиться за ним после продажи дачи нет никакого.
Такая версия Максима не устраивала. Если Щеголевы-Гудковские друг друга перетравили по-семейному, то кто и зачем пытался дважды залезть к нему в дом?
Максим достал из пачки следующее письмо, потом еще и еще. Все те же жалобы и подозрения. Лариса Валентиновна определенно не обладала ни даром дедукции, ни волевым характером. Подозревая своих близких, она так и не удосужилась проверить свои подозрения. Да и милицейское расследование зашло в тупик. Анатолий Гудковский действительно часто выступал на различных промышленных предприятиях и даже несколько раз на заводах, использующих в производственном процессе таллий, но выяснить, как и где именно отравился композитор, так и не удалось. Версию умышленного отравления милиция в расчет не брала, так что дело вскорости закрыли, решив, что покойный отравился по собственной неосмотрительности.
Гудковского похоронили, дело осталось открытым. Читать слезливые письма Ларисы Валентиновны Максиму наскучило, и остаток вечера он посвятил музыке. Она дарила ему столько радости, столько внутренней свободы, полета души, что, садясь за рояль, он обо всем забывал и горевал только о собственной несовершенной технике.
С выражением звучавшей в душе мелодии пока еще были проблемы.
Глава 16
Январь 1982 года.
Дачный поселок под Ленинградом
А может, ну его, это расследование, лежа утром под одеялом, размышлял Максим. Может, он все это себе придумал? Охота за камертоном, отравитель, бродящий во тьме вокруг дачи? Бред, если вдуматься. Гораздо логичнее вслед за милицией предположить, что в дом действительно залезли хулиганы. И Олю они ранить не хотели, а врезали с перепугу тем, что под руку попало, а потом, может, и сами испугались. Зимой дачи пустуют, это всем известно, вот жулики и пользуются, убаюкивал себя Максим. Но была одна нестыковка. Оба раза в доме ничего не пропало. Даже деньги, лежавшие у него в кабинете в верхнем ящике письменного стола, не взяли. Этот факт в версию об обычных воришках не укладывался. Значит, придется все-таки напрягать извилины и доискиваться до правды. Милиция ему не помощник.
Максим уныло вздохнул и, воткнув ноги в валенки, поплелся на кухню варить себе овсянку. Мама его с детства приучила к здоровому питанию.
Итак, если отбросить версию о том, что отравителями были дети Щеголевых, кто еще мог это сделать, жуя бутерброд с сыром, соображал Максим.
Лариса Щеголева предполагала, что дети могли подслушать ее разговор с Гудковским, разговор шел на веранде. Окна распахнуты, супруги в пылу ссоры никого не замечали. Но с таким же успехом их могли подслушать и соседи.
Например, семейство Альтов. Они были дружны со Щеголевыми, все музыканты, услышали про камертон и решили присвоить, а идею, как это сделать, им сам же Гудковский и подкинул. Они его недолюбливали, отравили, а вот камертон раздобыть не смогли. Нет. Ерунда какая-то, отмахнулся Максим. Надо разыскать бывших владельцев дачи и поговорить с ними, у матери наверняка номер их телефона остался.
Придется ехать в город.
– Телефон хозяев? Ну, конечно, остался, а зачем тебе? – доставая из сумочки записную книжку, с удивлением спросила мама.
– Да вот нашел на чердаке старые афиши, газетные вырезки, это же память об их отце, хотел отдать. Неудобно как-то выбрасывать.
– Ну, конечно. Молодец, Максим, я сейчас же позвоню Елизавете Модестовне.
– Не стоит, давай лучше я сам. Сразу же договорюсь с ней о встрече, – поспешил остановить ее Максим.
– Ну хорошо, раз тебе так хочется, – пожала плечами мама, передавая сыну открытую на нужной странице записную книжку.
Крутя диск телефона, Максим немного нервничал и смущенно посматривал на маму, он бы предпочел разговаривать с дочерью Модеста Щеголева без свидетелей.
К счастью, разговор получился деловым и коротким. Елизавета Модестовна выслушала его и предложила встретиться завтра вечером в центре города.
– Может, будет удобнее, если я привезу вам коробку домой? – предложил Максим, которому не хотелось вести важный и щепетильный разговор где-то на улице впопыхах.
– Хорошо, я живу на Московском проспекте, записывайте адрес, – легко согласилась Елизавета Модестовна. – Приезжайте к семи.
Максим легко взбежал по ступеням светлой широкой лестницы на четвертый этаж и, переведя дыхание, нажал кнопку дверного звонка. Елизавета Модестовна проживала в красивом сталинском доме с пышно отделанным фасадом и высокими потолками. Максиму такие дома ужасно нравились, особенно из-за потолков.
– Кто там?
– Максим Дмитриев, мы договаривались.
– Добрый вечер, проходите, – приветливо поздоровалась с Максимом молодая ухоженная женщина.
– Елизавета Модестовна? – недоверчиво спросил Максим. Прежде он никогда не встречался с бывшими хозяевами их дачи, поисками дома и оформлением занимались родители, и Максим отчего-то решил, что Елизавете
