Красавица и чудовище - Татьяна Тарасова

Обычно я отводила себе на постановку шесть недель, но, как правило, ставила двухчасовой спектакль за три, реже за четыре недели Я не знаю, сколько времени на постановку такого спектакля положено на Западе, но я не могла себе позволить больше полутора месяцев. Мой день вне дома начинался с того, что я садилась в машину и включала в магнитоле музыку, которую я уже слушала тысячу раз. Но пока еду, значит, еще сорок пять минут могу поработать с ней. Почему я приезжала на каток за полчаса до репетиции? Пока разложишь все вокруг по своим местам, пока настроишься. Главное, я всегда знала, с чего сегодня начну. Я готовила каждый день примерно семь — десять минут постановки и должна была эти семь — десять минут отрепетировать сразу с несколькими составами. Так и сижу на катке с десяти часов утра до четырех или до пяти дня. Потом мы обычно оставались еще на час, обсуждали то, что сделано.

Когда я ставлю определенный кусок, я всегда иду с самого начала. В подготовке спортивных программ я могла со своими учениками разбираться с любой части, но здесь я шла только от начала, точно, как по сценарию. Нам предстояло выступать на маленькой сцене, поэтому мои несколько составов разъезжались по разным углам площадки. На «Кристалле» я выкраивала четыре условные «сцены». Все одновременно разучивают одно и то же, все очень удобно, так как при такой системе запоминание идет быстрее. Иногда собираемся вместе, когда делаем массовые сцены с участием всей труппы.

И так каждый день. Сперва мы на пару вместе репетируем, а потом, после того как они расходятся по группам, Владимир Николаевич занимается с ними по очереди, перемещаясь из угла в угол. А я сижу. Сижу и ставлю, сижу и ставлю. Выхожу на лед, что-то показываю, или сама на коньках, или в зимних ботинках. Потом, когда репетиция на льду заканчивается, иду на какое-то время в зал: новые элементы отрабатываются сперва на полу. Наконец я уезжаю домой и, пока еду обратно, снова слушаю музыку, но это уже музыка на завтрашний день. Дома у меня выключаются телефоны, я ни на что не в состоянии отзываться. Обедаю, ложусь, час-полтора после работы я должна поспать или полежать. Встаю около восьми вечера. Вновь два часа слушаю музыку. Слушаю, пока голова ее может выдержать, и наконец ложусь спать. А затем наступает утро, и, проснувшись, я опять слушаю музыку. Завтракаю — слушаю, сажусь в машину — слушаю, но обычно уже с вечера я знаю, как надо делать сегодняшний кусок. Приезжаю на «Кристалл», сажусь на стульчике на лед. И так день за днем, неделя за неделей.

Я все время повторяю: слушаю музыку, слушаю музыку, и, наверное, может возникнуть впечатление, что сидит человек и наслаждается мелодией. Нов это время я придумываю, представляю себе новую мизансцену, передо мной возникает картина, которую мне предстоит поставить. Я слушаю музыку, для того чтобы придумать движения.

В спортивной своей карьере я ставила танцы, ставила без конца, десятками, но только парам. А здесь передо мной целый ансамбль, но человек, пока живет, всему может научиться, если занят своей профессией. Я не исключение — я училась. Наташа и Володя Ульяновы мне помогали, и о них я еще расскажу. Но прежде всего я училась на репетициях Игоря Александровича Моисеева. Глаз у меня хороший, поэтому я на его репетициях многое сумела рассмотреть.

В субботу я редко репетирую, но если это и происходит, то обычно недолго. Как правило, в этот день уступаю Наташе с Володей, которые просят меня дать им возможность технически «вычистить» то, что я поставила за неделю. Они любили это делать без меня. Тогда я уезжаю на дачу, беру с собой музыку и готовлюсь к следующей неделе. Два дня отдыха, два дня подготовки к предстоящим пяти дням. Нередко со мной и следующий акт спектакля, я с ним работаю, делаю отметки его читая, что-то смотрю… А с понедельника, как я уже говорила, беру в себя музыку маленькими кусочками.

Балетная память у меня хорошо развита, но я всегда просила своих артистов относиться к моим указаниям внимательно, потому что я могу потерять движение, потерять то что мною уже сделано, поскольку уже сосредоточена на другом. То, что пройдено, должны уже помнить они и репетитор, а я иду дальше.

Ледовый театр-2

За год до Олимпийских игр в Калгари мне поступило предложение от знаменитого австралийского импресарио Майкла Эджли. Точнее, от него, еще от одного австралийца Эндрю Гилта и от самого Кристофера Дина — о совместном шоу, больше того, о совместной работе на много лет. Ближайший сезон: восемь месяцев гастролей по Австралии и Новой Зеландии. Следующий сезон: полгода в Америке и Канаде и, наконец, на третий год: семь месяцев в Англии. Такие у них родились планы на три года вперед. То, что они обратились ко мне, я считала своей большой победой. Надо ли говорить, как мне хотелось работать с выдающимися танцорами на льду — Джейн Торвилл и Кристофером Дином. К этому времени мои ребята уже съездили в Югославию, выступили с успехом во Франции, пару раз побывали в Польше и в Финляндии. Небольшой, но хоть какой-то опыт зарубежных гастролей они уже приобрели. В те годы гастроли на Западе для новых наших коллективов считались из ряда вон выходящим явлением, а получить такое предложение… я не знаю, как это охарактеризовать, наверное, чудо. С другой стороны, я так работала, что удивляюсь, отчего хребет не сломался. Я же вела не только Бестемьянову и Букина, у меня еще восемь пар выходили на лед. Мила Пахомова тяжело болела и отдала мне своих лучших — Анненко и Сретенского, попросила, чтобы я их готовила к Олимпийским играм. Сама Мила уже не выходила из больницы. Ответственность огромная, подвести ее я не имела права.

Но за полгода до Игр получить такое заманчивое предложение! И все-таки я решила: до Олимпийских игр больше ни о чем кроме спортсменов не думать. С ансамблем все закрутилось, гастроли запущены, и я от них на время отошла. Я занималась олимпийскими программами, шли очень тяжелые дни, спортсмены взбрыкивали по поводу и без. Впрочем, дни перед стартом всегда тяжелые, тем более когда он раз в четыре года, но это отдельная тема.

Эндрю Гилт дал мне на отдых всего один день. Вечером в субботу Бестемьянова с Букиным выиграли, весь следующий день я лежала пластом, отходила, а в понедельник утром Гилт пригласил меня к себе в номер. Он приехал специально ко мне, в Калгари, на переговоры. Эндрю австралиец, но у него русская жена и очень хороший русский язык, а главное, именно он позже сыграл большую роль в формировании меня как активного участника шоу-бизнеса, кем мне предстояло стать в ближайшие годы и о чем я, естественно, не подозревала. Гилт — крупный импресарио. Я очень потом к нему привязалась, во всем слушалась — хотя я мало кого слушаюсь, — к тому же человеком он был душевным, что нас с ним сближало. Рядом с ним я чувствовала себя защищенной. Эндрю, конечно, делал то, что хотел, но он нашел ко мне подход, и я, которая обычно, когда что-то мне не нравится, резко возражаю, с ним, как правило, соглашалась.