Страна премудрых пескарей. Очерки истории эпохи - Нурали Латыпов

Готовясь к Генуэзской конференции по урегулированию вопросов, оставшихся за пределами заключённых в пригородах Парижа мирных договоров 1919-го года, Чичерин отметил: «Советская Россия нуждается в товарообмене с передовыми капиталистическими странами так же, как последние нуждаются в товарообмене с Советской Россией. Мы должны воспользоваться техническими орудиями передовых стран и их техническими силами для развития нашего производства, и уступки правящим кругам Антанты в смысле предоставления концессий их капиталистам соответствуют нашим же интересам, открывая дорогу к использованию наших естественных богатств. Мы можем прийти к соглашению с передовыми капиталистическими странами на основании интересов обеих сторон». Правда, оценивая эту позицию, необходимо иметь в виду: в отличие от нынешних либералов, большевики твёрдо сохраняли государственную собственность на ключевые производства, да и концессионеры должны были работать в строгом соответствии с законами страны и договорами.

1922.03.10 Чичерин направил Ленину письменное изложение своих взглядов по программе действий советской делегации в Генуе. Там, в частности, сказано: «Мы должны выступить с «пацифистской широчайшей программой», это один из главнейших элементов предстоящего выступления, однако её у нас нет. Есть только отдельные отрывочные моменты в первых директивах ЦК. Я тут впервые пытаюсь подступиться к этой задаче». В ответе 1922.03.14 Ленин высоко оценил проект Чичерина: «Прочёл Ваше письмо. Мне кажется, пацифистскую программу Вы сами в этом письме изложили прекрасно».

Конференция, естественно, началась с ультиматумов членам советской делегации – не только на общих заседаниях, но и в формате частных встреч Чичерина с Ллойд-Джорджем. Россия ответила встречным перечнем ущерба, причинённого ей и её собственными усилиями в интересах Антанты в Первой Мировой войне, и действиями интервентов Антанты, и деяниями зависимых от неё внешних и внутренних противников. Обсуждение взаимных претензий затянулось. Советско-английские переговоры за закрытыми дверями рождали множество слухов – в том числе о готовности Москвы подписать сепаратное соглашение с Лондоном. Чичерин способствовал их распространению. Более всего эти слухи нервировали немцев. Они надеялись выйти из послевоенной изоляции путём оказания Британии услуг по сдерживанию России. Министр иностранных дел Германии Ратенау боялся: после нормализации отношений между этими двумя державами Лондону не будут нужны тесные отношения с Берлином, и он отдаст немцев на растерзание французам. В конце концов немцы не выдержали изящного советского блефа. Когда Чичерин ночью позвонил в Рапалло – пригород Генуи, где остановилась германская делегация, немцы согласились на немедленную встречу. Об её результате Чичерин сказал: «Рапалльский договор окончательно устанавливает дружественную связь между противоположным империализму полюсом – Советской республикой – и угнетаемой победоносными империалистическими правительствами Германией. Эти дружественные отношения вполне совместимы со стремлением Советского правительства, этого всемирного носителя тенденций к миру, наладить мирные и дружественные отношения со всеми государствами». Новый договор разительно отличался от брестского. Дипломатические отношения немедленно восстановились в полном объёме. РСФСР и Германия взаимно отказались от претензий на возмещение военных расходов и невоенных убытков, договорились о порядке урегулирования разногласий. Германия признала национализацию немецкой государственной и частной собственности в РСФСР и отказались от претензий «при условии, что правительство РСФСР не будет удовлетворять аналогичных претензий других государств». Стороны признали принцип наибольшего благоприятствования (распространения на каждую из них прав и возможностей, предоставленных другой стороной третьим странам) как основу дальнейших отношений. Они обязались содействовать развитию экономических связей. Договор лёг в основу подписанного в 1925-м торгового соглашения. В ходе последующей индустриализации СССР немецкие фирмы поставляли оборудование, технологии, создавали целые предприятия. Сотрудничество двух стран в экономике и военном деле успешно развивалось до прихода к власти в Германии 1933.01.30 национальной социалистической немецкой рабочей партии: её перед этим долго затачивали на предельную антисоветскость и антирусскость, искореняя в партии всё социалистическое и раздувая национальное до уровня лютой ненависти ко всем другим народам.

На протяжении практически всего пребывания во главе советской дипломатии Чичерин вынужденно боролся со стремлением коминтерновцев экспортировать революцию, устраивать восстания там, где для них явно не было почвы. Если в 1923-м ещё казалось, что обстановка в Германии пригодна для мятежа (в ноябре почти одновременно выступили коммунисты в Гамбурге и нацисты в Мюнхене), то позднее всем, кроме откровенных фанатиков, стало ясно, что капиталисты научились смягчать многие внутренние противоречия и предотвращать перерастание недовольства в организованные действия. В таких условиях действия Коминтерна срывали мирное взаимодействие советской страны с внешним миром, не давая ничего взамен. Чичерин писал Молотову: «Ввиду чрезвычайно осложнённого международного положения, в которое мы теперь вступили, необходимо устранять всякий лишний повод к нападкам на нас, за который могли бы уцепиться наши противники или недоброжелатели». Кстати, впоследствии Молотов, занимая тот же пост, что и Чичерин, убедился: в ходе Великой Отечественной войны само существование Коминтерна служит поводом для агитаторов, разрушающих единство антигитлеровской коалиции. Организацию, созданную 1919.03.04, распустили 1943.05.15.

По сей день актуально звучат и предостережения Чичерина против попыток прямого вмешательства в междоусобные и межплеменные распри в Афганистане. Пусть он рядом с нашей Средней Азией – но любая поддержка одной из вечно противоборствующих там группировок обернётся дружным отпором всех остальных. Чичерин отметил: «Не понимаю, почему ради Коминтерна требуется рассорить нас с Афганистаном, Персией и Китаем… Все повсеместно смешивают РСФСР и Коминтерн, и несвоевременный шаг его может создать нам катастрофу. Военных сил у нас мало. Нападение на нас Афганистана может повести к катастрофе в Туркестане. Этим нельзя играть. Считать позорною бдительность ввиду этих опасностей – это действительно позорно». Кроме того, местная специфика далеко не очевидна со стороны. В частности, в июне 1921-го Чичерин в инструкции советскому полномочному представителю в Афганистане Раскольникову предостерегал от неверных оценок монархических реформ в этой стране: «В нынешней стадии развития Афганистана просвещённый абсолютизм типа нашего XVIII столетия является для него серьёзным прогрессивным явлением. Вы должны всячески избегать роковой ошибки искусственных попыток насаждения коммунизма в стране, где условий для этого не существует». Не будем цитировать здесь прочие многочисленные замечания Чичерина по поводу столь же многочисленных проектов интриг или прямых интервенций, ограничимся сокрушённым вздохом: ах, если бы в 1979-м кремлёвские старцы получили столь же разумные подсказки!

Увы, до этого времени не дожил никто из дипломатов, старательно отобранных и обученных самим Чичериным. Причём многие из них погибли ещё задолго до старости – в недоброй памяти 1937-м. Но ещё задолго до того чичеринскую команду стали теснить интриганы и откровенные проходимцы. Нарком сказал: «С 1929 года были открыты шлюзы для всякой демагогии… Теперь работать не нужно, нужно «бороться на практике против правого уклона», то есть море склоки, подсиживаний, доносов. Это ужасное ухудшение госаппарата особенно чувствительно у нас, где дела не ждут… Нельзя отсрочить международные дела. Демагогия в наших «общественных организациях» стала совсем нетерпимой. Осуществилась диктатура языкочешущих над работающими». Не зря Ильф в своих «Записных книжках» отметил: «Мало любить советскую власть – нужно ещё и работать».

В конечном счёте линия Чичерина в советской внешней политике восторжествовала. Но для этого кадры НКИД пришлось воссоздавать чуть ли не с нуля. Разгром советской дипломатии за полтора года Большого Террора – один из тягчайших просчётов Сталина: всё, что делали с этим ведомством, ему следовало проверять особо тщательно. Оправдывает его разве что его собственное продолжение чичеринской политики (до 1945-го года, когда вся обстановка в мире изменилась настолько, что значительная часть былых концепций – и не только наших – оказалась неуместна).

Чичерин – как и подобает подлинному герою – отдал себя стране без остатка. Он писал о себе: «Я должен был быть всегда готовым всё делать сам. Бремя непосильное. Так у нас люди идут в расход. Я – израсходованный». Болезни, порождённые непомерным объёмом труда, свели его в могилу в довольно скромном – даже по тогдашним меркам – возрасте. Но его наследие нам пригодится ещё и в довольно далёком будущем.