Иуды и простаки - Владимир Бушин

Право, окажись на той встрече Маяковский или Николай Островский, они едва ли могли бы сказать лучше. Но, разумеется, они уж наверняка не позволили бы себе в конце речи такого угодничества, как Аксёнов: «Я благодарен партии и лично Никите Сергеевичу за то, что я могу с ним разговаривать, могу с ним советоваться». Видимо, только регламент помешал добавить: «Могу смотреть на него, могу дышать с ним одним воздухом, могу здесь, в Кремле, воспользоваться тем же сортиром, что и дорогой Никита Сергеевич».

Впрочем, что ж, Аксёнов был не одинок. Вот что писал Хрущёву дня через три после встречи бурный гений Эрнст Неизвестный: «Дорогой Никита Сергеевич! Я благодарен Вам за отеческую критику. Она помогла мне… Никита Сергеевич, я преклоняюсь перед Вашей человечностью, и мне много хочется писать Вам самых теплых и нежных слов (так в тексте. — В.Б.). Никита Сергеевич, клянусь Вам и в Вашем лице партии, что буду трудиться не покладая рук». И трудится! И не покладает.

Да что Аксёнов, что Неизвестный! Сам твердокаменный титан Солженицын после встречи на Ленинских горах 8 марта 1963 года, почтительно не решаясь обеспокоить самого Хрущева, писал как высшему арбитру — B. C. Лебедеву, его чиновному помощнику. Речь шла о пьесе «Олень и шалашовка», которую решительно отвергал Твардовский: «Я хочу еще раз проверить себя: прав ли я или Александр Трифонович. Если Вы скажете то же, что он, то я немедленно забираю пьесу из театра „Современник“… Мне будет больно, если я в чем-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич Хрущёв». Ему будет больно… Вот так и в 45-м году говорил он следователю: «Мне будет больно, товарищ Езепов, если я вас огорчу». И закладывал друзей, даже родную жену, будто бы антисоветчиков.

Но вот что рассказывает об Аксенове его великий друг Евгений Евтушенко на страницах «Литгазеты» в ароматной статье «Фехтование с навозной кучей». Оказывается, после участия во встрече с Хрущёвым 8 марта 1963 года, на которую попал на сей раз сразу после возвращения из Латинской Америки, он в кругу друзей в каком-то темном подъезде гвоздил высокопоставленных собеседников: «Банда! Эта банда способна на всё!» и т. д. Вот так марксистское единство…

А позже в Коктебеле, оказавшись в общественной столовой, изрядно тяпнув и, как видно, не успев закусить, вскочил на стол и с этой горней высоты обрушил свой гнев на простых работяг, стоявших с подносиками в очереди: «Вы знаете, кто вы такие? Вы жалкие рабы!.. Вы рабы!.. рабы!.. рабы!» Вот вам и дружба поколений… Так он выражал протест против ввода наших войск в Чехословакию. Но при чём здесь посетители дешёвых забегаловок? Если ты против, то у тебя, писатель и собеседник властителей, больше ответственности и больше возможности для протеста, чем у рядового работяги.

Евтушенко назвал этот приступ антинародного недержания «речью, достойной Перикла». Но, во-первых, Перикл, когда пил, то хорошо закусывал. Во-вторых, никогда не произносил речей в нетрезвом виде. В-третьих, он уважал своих соотечественников, в том числе, демос. А наш оратор в том, что на высоких трибунах лебезил и угодничал перед властью и тут же тайно проклинал и поносил ее, он своей вины и стыда, конечно, не видит: «Этот социализм нас всех сделал ханжами». Кто же ещё!

Словом, несмотря на любовь к Хрущёву, бесчисленные издания-переиздания и бесконечные заграничные вояжи за счет Союза писателей, Аксенов внутренне давно был готов к добровольной депортации за океан. Видно, гены работали. В биографическом словаре говорится: «В 1979 году Аксенов заявил о выходе из Союза писателей». Что-то не могу я вспомнить о таком лихом заявлении. Где заявил? Кому? И потом: заявление — это одно, а выход — совсем другое. Вот Инна Лиснянская действительно заявила, что выйдет, если будут приняты меры против участников альманаха «Метрополь», и вышла, когда меры были приняты. Позже мне довелось написать письмо секретарю Союза писателей Ю. Верченко с просьбой восстановить Лисянскую.

Аксёнов же, обретя благодаря альманаху, который он и организовал, ореол бунтаря-страдальца, в 1980 году проворно слинял в Америку. Этой автодепортациии удивился один только Хрущев, правда, уже на том свете.

А в США этого бунтаря давно поджидали другие бунтари: Солженицын и Неизвестный, вскоре к ним присоединился и Евтушенко. Какой роскошный букет русской культуры образовался за Атлантикой! Вот бы ещё Керенского туда. Но, увы, к тому времени он уже по душам беседовал с Хрущёвым.

После истории с убого франдерским «Метрополем» и автодепортации Аксенова в США я редко о нем слышал и не читал его. Но так как вокруг этого имени всегда было много суеты, звона и шухера, я, не дав себе труда разобраться по существу, почему-то считал беглеца писателем квалифицированным, осведомленным, даже не без зачатков скромности. Но стал читать «Сагу» и глазам своим не верил. Здесь такое буйство мозговых извилин, такие ужимки, кульбиты и антраша совести, такие закидоны по части антисоветчины и секса… Это, право же, настоящая энциклопедия своего рода.

И охват фактов, событий, лиц — широчайший: от мировой политики до интимных подробностей быта. Например, уверяет, что при создании ООН Сталин требовал, чтобы ее членами были все советские союзные республики — от России до Эстонии. Лютая чушь!

А в 1946 году, говорит, Тито «предложил Сталину полный вход Югославии в СССР на правах союзной республики и вход всей клики в состав Политбюро». А Сталин будто бы ужасно перепугался. Разумеется, это всего лишь прихотливая игра извилин, и она сама себя разоблачает: в состав ПБ входили отнюдь не все «клики» всех союзных республик, а лишь редкие представители этих «клик». Другое вопрос, что была тогда идея объединения Югославии и Болгарии, но именно Сталин посоветовал этого не делать.

А вот совсем из другой оперы: божится, что Берия «любил кончать» несимпатичных ему людей «лично в своем служебном кабинете, неожиданным, в ходе дружеской беседы, выстрелом в висок из браунинга… После чего вызывал своих служащих и говорил: „Неожиданный финал. Плохо с сердцем, и смените ковер!“» И такие, как Барщевский и его супруга-сценарист, ведь уже довольно пожилые люди, верят, что это святая правда. Она им так нравится! Хоть подумали бы: какое там сердце, если кровь на ковре?

Из третьей оперы. Желая высмеять одного ненавистного ему человека, автор вкладывает ему в уста такой пассаж из времен дореволюционной молодости: «Хорошо помню эту аптеку. Я там покупал такие штучки по десять копеек, две штучки в пачке. Не всегда, к сожалению, был мой размер». Друг любезный, да были ли они до революции? Ведь такая резина — дело не простое. А уж если были, то наверняка стоили не дороже гроша.

И вот при всем этом человек заявляет, что чувствует себя «как бы лишь регистратором событий». Беспристрастным и точным регистратором! Что ж, посмотрим ещё…

В связи с бандитским нападением Америки на Ирак ходил такой анекдот. Американка говорит мужу: «Джон, помоги разобраться. По телевидения говорят то Ирак, то Иран. Как же в конце концов правильно?»— «Драгоценная, — ответил муж, — ты еще не самая большая дура в нашей прекрасной стране: тут разница всего в одну букву, а наш президент путает не только Ирландию с Исландией, где тоже лишь одна буква не совпадает, но даже Ливан и Ливию, Австрию и Австралию, Францию и Филиппины».

Русско-гваделупско-американский писатель Аксенов нередко оказывается в одной компашке с этой американкой. Судите сами. Казалось бы, как писатель в его возрасте да ещё пишущий о войне может путать Катынь и Хатынь, хотя и тут разница всего в одну букву. Представьте себе, путает! Считает, что Катынь, Катынский лес, где немцы в июле 41-го года расстреляли пленных польских офицеров, находится не под Смоленском, а в Белоруссии, где была деревня Хатынь, в которой те же немцы в марте 43-го года расстреляли и сожгли в сарае 149 крестьян, в том числе 75 детей.

Хатынь, как недостойный внимания пустячок, у Аксёнова и не упоминается, хотя его персонажи, включая одного из главных — Никиту Градова, воюют в Белоруссии. А ведь таких сожженных и расстрелянных деревень и сел там оказалось 433. Всего же в республике фашисты уничтожили четверть населения. Но об этом, говорю, в трех томах — ни слова. А маловероятный по обстоятельствам романа расстрел евреев описан и несуразно показан в фильме со всей дотошностью. Вот до чего доходит гваделупское безразличие ко всем, кроме своих.

Об упомянутом Градове сказано: «В Белоруссии, в Катынском лесу, когда он увидел черепа с одинаковыми дырочками в затылках, он понял, что немцы не врут, что это всё тех же „рыцарей революции“ дело» (2, 381).

Во-первых, непонятно, где он мог видеть эти черепа. Ведь трупы были зарыты. Во-вторых, что за тупоумный довод — «одинаковые дырочки»? Разве такие «дырочки» не могли сделать немцы? В-третьих, если уж видел «дырочки», то мог бы знать и о том, что на месте расстрела, в могилах были обнаружены гильзы патронов производства немецкой фирмы «Геко». Наконец, если не Градов, то его создатель мог бы знать запись в дневнике, сдаланную Геббельсом 8 мая 1943 года: «К несчастью, в могилах под Катынью было найдено (сформированной немцами комиссией Красного Креста) немецкое обмундирование… Эти находки надо всегда хранить в строгом секрете. Если об этом узнали бы наши враги, вся афера с Катынью провалилась бы» (Вацлав Краль. Преступление против Европы. М., «Мысль», 1968. С. 243). И вот что ещё позже говорил Геббельс, которому верят же писатель и его персонажи: «Очень важно не дать замолкнуть Катыни. Поэтому донесения, связанные с Катынью, должны подогреваться и сегодня». Аксёнов по указанию Геббельса и подогревает сегодня. Наконец, полезно было бы вспомнить слова о Катыни и «вождя бриттов», которого уж никак не заподозришь в симпатии к СССР: «Это дело было триумфом Геббельса». Ну а главное-то, ничего этого в Белоруссии Градов видеть не мог, ибо Катынь, повторяю, под Смоленском.