Папа Сикст V - Эрнест Медзаботт

— Лукреция Борджиа, выучившая мою мать приготовлять этот яд, — говорила Роза, садясь на сухие листья, — ставила непременным условием, чтобы эта жидкость была добавлена в кушанье или в питье тому, кто должен быть отравлен, но впоследствии доказано путем опыта, что яд можно употреблять и другим способом. Достаточно положить одну каплю в мыло, духи, или цветок, и если вымыть руки этим мылом, надушить платье, понюхать цветок, человек умрет непременно. Но самая главная особенность этого яда, — продолжала, оживляясь, Роза, — заключается в том, что сообразно дозе бывает и действие. Можно убить человека сразу, как молнией, можно продлить его страдания на месяц, два, три, даже на год, смотря по надобности. О, колдунья, сожженная на Campo di Fiori, не унесла с собой секрета!

— Значит, моя прелестная Роза, — сказал Тит, — в этом пузырьке мы носим десятки смертей.

— Нет, не десятки и не сотни, а если понадобится, даже тысячи, мой ненаглядный, — отвечала Роза. — Вскоре Рим будет поражен ужасом, произойдет целая серия смертей. Будут умирать князья, негоцианты, дворяне, воины: смерть не пощадит даже дворец Ватикана.

— Страшно подумать, — сказал Тит, обнимая талию красавицы, — ты и твоя бедная мать никогда не слыхали ни от кого ласкового слова!

— Правда, Тит. С тех пор, как я себя помню, ни я, ни моя покойная мать не только не имели ни от кого ласки, но даже не видели взгляда, который бы не выражал ненависти и презрения. Между тем было время, когда моя бедная мать могла назваться совершенной красавицей. В моей памяти сохранились воспоминания раннего детства. Двух лет от роду я была невинным и беззащитным ребенком, способным обезоружить тигра; но моих преследователей моя невинность и беззащитность не обезоружила. Сколько раз моя несчастная мать, защищая меня своим телом, была ранена камнями, которыми в нас швырял народ в то время, когда мы шли по улице. С тех пор в моей груди умерла жалость к этому подлому народу, и я с наслаждением думаю, что в числе отравленных моим ядом будут и те, которые швыряли камнями и грязью в мою бедную мать пятнадцать лет; назад!

— Неужели никто никогда не проявил к тебе милосердие? — спросил Тит.

— Только один раз, когда я была еще совсем маленькой, — продолжала Роза, — какой-то старый капуцин сжалился надо мною. Около Форо на нас с мамой напали мальчишки, в это время проходил старый монах и защитил нас. Несмотря на его дряхлость и немощность, в его голосе было столько силы и величия, что мальчишки тотчас же разбежались. Я помню, монах взял меня на руки, стал ласкать и расспрашивал у мамы о нашей бедности.

— Ну, а ты что же?

— Я тогда еще ничего не понимала, мне было всего четыре года, однако тотчас же заметила, что к поясу монаха был привешен большой серебряный крест; ты понимаешь, для нас целый капитал. У меня в кармане всегда были маленькие ножницы, меня мать учила употреблять их в случае надобности, и я часто, пользуясь своим возрастом, воровала. Потихоньку вынув из кармана ножницы, я мигом отрезала крест от пояса монаха и хотя сделала это очень ловко, однако старик заметил и поймал меня на месте преступления.

— Могу себе представить, как разгневался благочестивый отец! — смеясь, сказал Тит.

— Напротив, на глазах старика показались слезы, и я помню, он прошептал: «Боже великий, с этих лет! Как велика должна быть их бедность». Потом подал крест матери моей и сказал: «Продай этот крест, потому что я не могу помочь тебе деньгами, у меня их нет, но помни: всякий грех этого ребенка падет на твою голову». Сконфуженная, мама бросилась перед монахом на колени, но он не хотел слушать ее благодарности и, уходя, сказал: «Прощай, помолись Господу Богу за грешную душу Феликса». С тех пор я никогда его более не видела.

— Хороший монах! — вскричал Тит. — Как бы я был счастлив услужить ему за то, что он помог моей милой Розе!

— О, это невозможно, — с грустью отвечала молодая девушка. — По всей вероятности, старого монаха давно и на свете нет, он и в то время был такой дряхлый; мне нигде не удавалось его встретить.

— Значит, теперь мы одни с тобой, моя прелестная Роза, — продолжал Тит, — и нас никто не любит, и мы никого не любим.

— Нет, — живо возразила Роза. — Со мной еще был один случай, который я никогда не забуду.

— Опять монах тебя спас?

— Нет, на этот раз бандит. На площади Покте напали на меня мальчишки, я страшно защищалась, публика прибавлялась все более и более, наконец, собралась целая толпа; произошел беспорядок, явились полицейские, мне скрутили руки назад и повели в тюрьму, откуда я, конечно, могла выйти только на виселицу; с нашим братом плебеем, как тебе известно, не церемонятся. Когда меня вели в тюрьму, нам встретился всадник, вооруженный с головы до ног, с двумя телохранителями, также вооруженными, он живо растолкал народ, ударил своей длинной шпагой сбира, который меня держал, толпа, разумеется, мигом разошлась во все стороны. «Беги, — сказал мне мой избавитель, — и благодари Бога, что ты встретила меня, иначе быть бы тебе на виселице. Вспоминай иногда Ламберто Малатесту».

Сказав это, он дал шпоры лошади и ускакал так, что я не успела его поблагодарить.

— Итак, из всех этих синьоров, величающих себя честными, над тобой, бедным, беззащитным ребенком, сжалились только двое: дряхлый монах и бандит, живущий вне закона. Боже великий! — говорил Тит, сжимая кулаки. — Если бы я мог отравить весь воздух, которым дышат эти мнимые христиане!

Настало молчание. Каждый из юных собеседников погрузился в думу. Тит строил планы, как бы отомстить обществу за все его несправедливости; а Роза придумывала средства пустить в ход свой страшный яд среди синьоров Рима. В это время наверху послышались чьи-то шаги. Тит первым услыхал их.

— Посмотри, кто там ходит, — сказал он своей возлюбленной.

Роза с цепкостью кошки вскарабкалась на стену, отвалила камень и вышла наверх. Перед ней стоял молодой человек, и хотя он был тщательно закутан в широкий плащ, но кардинал австрийский Андреа в нем тотчас же узнал бы кавалера Зильбера. Молча он подал Розе маленький пузыречек, куда она налила ему несколько капель яду. Спустившись снова в грот, Роза, подавая Титу кошелек с золотом, сказала.

— Видишь? Начинают приходить, за несколько капель моей драгоценной жидкости я получила целый кошелек золота.

— Столько денег! — вскричал с удивлением юноша. — Должно быть, хотят спровадить на тот свет какую-нибудь важную персону!

— А мне какая надобность, кто бы ни умер от моего яда, мне все равно. Я очень счастлива, что буду, наконец, в состоянии выкупить крест, данный мне старым монахом, — отвечала Роза.

— И ты совершенно права, моя несравненная, — сказал Тит, лаская молодую девушку, — для нас решительно все равно, кого бы ни отравили.