Миг бытия - Белла Ахмадулина

Позвольте прочесть несколько стихотворений, посвящённых Владимиру Высоцкому.

Твой случай таков, что мужи этих мест и предместийбелее Офелии бродят с безумьем во взоре.Нам, виды видавшим, ответствуй, как деве прелестной:так — быть? или — как? что решил ты в своём Эльсиноре?

Пусть каждый в своём Эльсиноре решает, как может.Дарующий радость, ты — щедрый даритель страданья.Но Дании всякой, нам данной, тот славу умножит,кто подданных душу возвысит до слёз, до рыданья.

Спасение в том, что сумели собраться на площадьне сборищем сброда, бегущим глазеть на Нерона,а стройным собором собратьев, отринувших пошлость.Народ невредим, если боль о Певце — всенародна.

Народ, народившись, — не неуч, он ныне и присно —не слушатель вздора и не покупатель вещицы.Певца обожая, — расплачемся. Доблестна тризна.Так — быть или как? Мне как быть? Не взыщите.

Хвалю и люблю не отвергшего гибельной чаши.В обнимку уходим — всё дальше, всё выше, всё чище.Не скаредны мы, и сердца разбиваются наши.Лишь так справедливо. Ведь если не наши — то чьи же?

Московских сборищ завсегдатай,едва очнётся небосвод,люблю, когда рассвет сохатыйчащобу дыма грудью рвёт.

На Беговой — одной гостинойесть плюш, и плен, и крен окна,где мчится конь неугасимыйв обгон небесного огня.

И видят бельма рани блёклойпустых трибун рассветный бред.Фырчит и блещет быстролётныйпереходящий в утро бег

Над бредом, бегом — над Бегамиесть плюш и плен. Есть гобелен:в нём те же свечи и бокалы,тлен бытия, и плюш, и плен.

Клубится грива ипподрома.Крепчает рысь младого дня.Застолья вспыльчивая дрёмаостаток ночи пьёт до дна.

Уж кто-то щей на кухне просит,и лик красавицы ночнойпомерк. Окурки утра. Осень.Все разбредаются домой.

Пирушки грустен вид посмертный.Ещё чего-то рыщет в нейгость неминуемый последний,что всех несносней и пьяней.

Уже не терпится хозяйкеуйти в черёд дневных забот,уж за его спиною знакиона к уборке подает.

Но неподвижен гость угрюмый.Нездешне одинок и дик,он снова тянется за рюмкойи долго в глубь вина глядит.

Не так ли я в пустыне луннойстою? Сообщники души,кем пир был красен многолюдный,стремглав иль нехотя ушли.

Кто в стран полуденных заочность,кто — в даль без имени, в какойспасительна судьбы всеобщностьи страшно, если ты изгой.

Пригубила — как погубила —непостижимый хлад чела.Всё будущее — прежде было,а будет — быль, что я была.

На что упрямилось воловьедвужилье горловой струны —но вот уже и ты, Володя,ушёл из этой стороны.

Не поспевает лба неумностьрасслышать краткий твой ответ.Жизнь за тобой вослед рванулась,но вот — глядит тебе вослед.

Для этой мысли тёмной, тихойстих занимался и старели сам не знал: причём гостинойвид из окна и интерьер?

В честь аллегории нехитройгость там зажился. Сгорячауже он обернул накидкойхозяйки зябкие плеча.

Так вот какому вверясь рокугость не уходит со двора!Нет сил поднять его в дорогуу суеверного пера.

Играй со мной, двойник понурый,сиди, смотри на белый свет.

Отверстой бездны неподкупнойя слышу добродушный смех.

И стихотворение, посвящённое Блоку, — я преднамеренно но выбрала его для чтения.

Бессмертьем душу обольщая,всё остальное отстранив,какая белая, большаяв окне больничном ночь стоит.

Все в сборе: муть окраин, гавань,вздохнувшая морская близь,и грезит о герое главномсобранье действующих лиц.

Поймём ли то, что разыграют,покуда будет ночь свежеть?Из умолчаний и загадоксоставлен роковой сюжет.

Тревожить имени не стану,чей первый и последний слогнепроницаемую тайнубезукоризненно облёк.

Всё сказано — и всё сокрыто.Совсем прозрачно — и темно.Чем больше имя знаменито,тем неразгаданней оно.

А это, от чьего наитьятуманно в сердце молодом, —тайник, запретный для открытья,замкнувший створки медальон.

Когда смотрел в окно вагонана вспышки засух торфяных,он знал, как грозно и огромнопредвестье бед, и жаждал их.

Зачем? Непостижимость таинств,которые он взял о собой,пусть называет чужестранецРоссией, фатумом, судьбой.

Что видел он за мглой, за гарью?Каким был светом упоён?Быть может, бытия за граньюмы в этом что-нибудь поймём.

Все прозорливее, чем гений.Не сведущ в здравомыслье зла,провидит он лишь высь трагедий.Мы видим, как их суть низка.

Чего он ожидал от века,где всё — надрыв и всё — навзрыд?Не снёсший пошлости ответа,так бледен, что уже незрим.

Искавший мук, одну лишь муку:не петь — поющий не учёл.Вослед замученному звукуон целомудренно ушёл.

Приняв брезгливые проклятьябылых сподвижников своих,пал кротко в лютые объятья,своих убийц благословив.

Поступок этой тихой смертитак совершенен и глубок.Всё приживается на свете,и лишь поэт уходит в срок.

Одно такое у природылицо. И остаётся намсмотреть, как белой ночирозы всё падают к его ногам.

Артист и поэт