Принц-потрошитель, или Женомор - Блез Сандрар

Первый американский этап: Виктория, Олимпия, Салем, Сан-Франциско.

В Сан-Франциско — демонстрационный показ летательного аппарата, конференции Блеза Сандрара, интервью, газетные коммюнике, премии, пожертвования, реклама, широкомасштабное рекламное турне, организованное менеджером Барнумом.

Прибытие в Нью-Йорк, невиданная сенсация, гран-при в миллион долларов от «Нью — Йорк геральд».

Зимовка в Нью-Йорке. Конструирование нового аэроплана, рассчитанного на трансатлантический перелет. Продажа патентов, паевое участие в американской компании, которая займется серийным выпуском таких машин, и т. п.

Весной — закрытие американского тотализатора, отправление, то есть заключительный этап кругосветного полета, открытие небывалого воздушного пути из Америки в Европу, посадка в Лондоне и Париже после посещения Монреаля и Квебека, сорокавосьмичасовой перелет над Атлантикой, гран-при в десять тысяч фунтов стерлингов от Содружества британской прессы и т. п.

— Все банки заработают. Увидишь, какие силы я задействую, — объяснял мне Женомор. — Слава, богатство, честь, всенародный энтузиазм, самозабвенное ликование толп. Я стану властелином мира. Объявлю себя Богом. Целый свет поимею, все отправлю псу под хвост, вот посмотришь.

— Значит, ты не с нами? Нет? Ну и ладно, не будем больше говорить об этом. Впрочем, теперь все равно слишком поздно. Твое место уже занято канистрой с нефтью, это нам позволит отличнейшим образом экономить бензин. Машина в полной готовности. Мы отправляемся через три дня.

— Жаль, что тебя с нами не будет. Вертел бы ручку киноаппарата… Я рассчитывал, что ты прихватишь его с собой. Значит, обойдемся без кино. Тем хуже. Но все остальное просто замечательно. Только ты один и спасовал.

Я прекрасно понимаю, у тебя потребность в покое, тебе охота снова погрузиться в свои книги. Боже правый! Ты все еще не утратил желания размышлять о самых разных вещах, смотреть и видеть, взвешивать, запечатлевать, делать заметки, в которых тебе же самому никогда не разобраться. Да оставь ты эту мазню полицейским архивариусам! Ты, выходит, еще не понял, какая все это дрянь, и мир, и мысль, все пропало, а философия даже хуже дактилоскопии и прочих криминалистических штучек. Вы меня просто смешите со своими метафизическими хлопотами, это вас страх так душит, вы боитесь жизни, вас пугают люди действия, ведь действие рождает беспорядок. Но ничего, кроме беспорядка, вообще не существует, дорогой. Растения, минералы и животные не что иное, как беспорядок, и род людской в большинстве своем — он же жизнь человеческая — беспорядок, равно как и мысль, история, сражения, изобретения, коммерция, искусства; а что за беспорядок — все теории, страсти, системы! И всегда так было. Почему же вы хотите это упорядочить? Откуда он возьмется, порядок? Чего вы ищете? Истины не существует. Нет ничего, кроме действия, действия, что повинуется миллиону различных побудительных причин, эфемерного действия, подверженного влиянию всевозможных обстоятельств, реальных или воображаемых, действия, заряженного антагонизмом. Жизнь. Жизнь есть преступление, кража, ревность, голод, ложь, наплевательство, глупость, болезни, извержения вулканов и землетрясения, груды трупов. Ты тут ничего не можешь поделать, бедный мой старичок, не собираешься же ты в самом деле плодить книжонки, а?

Женомор был до такой степени прав, что спустя три дня, в воскресенье — день, назначенный для их беспримерного перелета, началась война. Первая мировая, она разразилась 2 августа 1914 года.

q) ВОЙНА

Я присоединился к своему полку в первый же день — я не скажу, как в песне, «мой славный полк», нет, это был грязный полк мужланов. Нас прозвали «Третьим полком грузчиков», поскольку мы стали самым настоящим пушечным мясом, служили затычкой в каждой бочке и нас посылали во все фронтовые дыры, где дела шли хуже некуда или легко было потерять башку. В прямом смысле слова.

Я знал, что Женомора призвали в воздушные войска, но никаких вестей от него не получал. И постоянно думал о нем. Нет, право же, у меня не было ничего общего с этими бедными парнями, что меня окружали; долгими фронтовыми ночами он один занимал мои мысли. Он дежурил со мной у амбразуры, и, когда я шел в атаку, он был рядом, мы хлебали из одного солдатского котелка. Его присутствие озаряло мою темную землянку. В патруле он подстрекал меня на уловки апачей и бандитов, чтобы нам не угодить в засаду; болтаясь в тылу, я терпел все — обиды, насмешки, тяжелую работу, думая о том, каково ему жилось в тюрьме. Это он поддерживал во мне стойкость, физическое здоровье и отвагу, не давая ослабеть, и, когда на поле боя после кошмарного ранения мне пришлось собирать себя по кусочкам, он снова был рядом, чтобы поделиться со мной своей энергией и бодростью духа. Я только о нем и думал, когда уходил с фермы Наварен, опираясь на два ружья, служившие мне костылями, пробирался среди колючей проволоки и взрывов, оставляя за собой длинный кровавый след…

Ничего не зная о судьбе Женомора, я с жадностью читал газеты. Международные новости были нелепы, эта война выглядела полным идиотизмом. И Боже ты мой, сколько пышных словес! Свобода, справедливость, независимость народов, цивилизация… Я веселился, вспоминая Женомора. Как это возможно, что народы все еще позволяют одурачивать себя подобными враками? Вот потеха! Мы и сами не церемонились там, в России, когда убивали великих князей. Ах, если б тогда у Женомора было нынешнее вооружение, все эти средства, заводы, газ, пушки, рычаги управления в мировом масштабе! Почему бы ему не показать себя и сейчас? С его участием история войны была бы припечатана самым решительным образом. Как так получается, что он все еще не возглавил это универсальное истребление, чтобы добавить ему размаха, блистательно усугубить и быстренько закончить? Плевать на человечность, он под корень скосил бы род людской. Тотальное разрушение. Конец света. Точка, проще говоря…

В один прекрасный день «Пти паризьен» сообщил мне, что некий французский летчик только что пролетел над Веной и сбросил бомбы на Гофбург, но на обратном пути его самолет рухнул на австрийские укрепления.

Интуиция тотчас шепнула мне, что речь идет о Женоморе.

Какая мягкотелость!

Отомстить императору. Использовать войну, чтобы расквитаться за давнюю семейную распрю. Месть за своих предков.

Что за мелочность!

Женомор проворонил самый прекрасный шанс своей жизни. Целый мир готов был пойти по его стопам, я мечтал увидеть, как он пустит в распыл все нации, а он занялся Францем — Иосифом!

Трус несчастный!

Я был глубоко разочарован…

r) ОСТРОВ СВЯТОЙ МАРГАРИТЫ

На войне я потерял ногу. Левую.

Как жалкий инвалид, таскаюсь на костылях.

С ума схожу от ярости.

Покатываюсь со смеху.

В тылу все без перемен. Жизнь стала еще глупее, чем была прежде.

Я отыскал Сандрара в госпитале в Каннах. Ему ампутировали правую руку. Он сообщил мне, что Шанкоммюналь убит. О Женоморе ни слуху ни духу.

Я плетусь по залитым солнцем улицам, этакий бедняга на костылях. То и дело плюхаюсь на скамейки. Листаю газеты. Ни с кем не говорю. Небо лазурно. Над морем ни клочка тумана.

Каждый четверг нас — группу ампутантов и раненых, проходящих лечение в Карлтоне, — на моторном катере отвозят на остров Святой Маргариты.

Там все зеленеет и благоухает. Есть великолепный пляж, раненые купаются и принимают солнечные ванны. Я так далеко не хожу. Купы деревьев меня не прельщают. Равно как и голубой грот. Чихал я и на лазурные морские волны, что разбиваются о крутой мыс. И на орудие 75-го калибра, установленное там на случай появления субмарин. Я не покидаю пристани и ее самых ближайших окрестностей.

Главное, там есть крутая лестница на манер сарацинской, ведущая к форту. Я карабкаюсь по ней на вершину. Старая ржавая решетка ограждает эспланаду, выбитую в скале. Здесь много солнца и хорошо пахнет тамариндом.

Решетка всегда заперта. Сквозь погнутые железные прутья видны заброшенные казематы нависающего над морем форта. Маленькие тюремные оконца проступают сквозь переплетения низких ветвей вечнозеленого каменного дуба. По одной из таких веток маршал Базен когда-то выбрался отсюда, а потом отважился спуститься по веревке в ожидавшую его лодку, чтобы бежать в Испанию, доживать там свой век среди всеобщего презрения и умереть обесчещенным.

Мирный уголок. Я там обычно забирался в заброшенную сторожевую будку и ждал, когда наступит вечер и с катера раздастся вой сирены. На эту посудину я, как правило, поспевал с изрядным запозданием. Все уже были на борту. Мои товарищи кричали мне:

— Пошевеливайся, старина, а то ужин пропустим!

Что до папаши Батистена, которому я передавал свои костыли, он, протягивая мне руку и помогая забраться на борт, бурчал: