Особый отдел и пепел ковчега - Николай Чадович

В течение нескольких часов он совершил целую серию преступлений. Его жертвами последовательно стали криминальный авторитет Шрубко вкупе с двумя телохранителями, патрульный милиционер и охранник рынка.

И если первое убийство имело явно заказной характер, то милиционер и охранник просто подвернулись под горячую руку. Тем не менее на долю каждого из них достался контрольный выстрел в правый глаз.

– Выпендривается, сука, – пробормотал Цимбаларь.

Кондакова они застали не в палате, а в больничной столовке, где в свободное от приёма пищи время ходячие пациенты смотрели телевизионные передачи, играли в шашки-шахматы и предавались ожесточённым политическим спорам.

Именно по полемическому задору выздоравливающих можно было легко отличить от тяжелобольных. Тех волновали не мировые проблемы и не судьбы страны, а исключительно состояние собственной пищеварительной и мочевыводящей системы.

Кондаков, слегка осунувшийся, но по-прежнему энергичный, играл с каким-то недорослем в «Чапаева», то есть щелчками посылал свои шашки в стан врага, дабы нанести ему невосполнимые потери.

Увидев входящих коллег, насильно облачённых в белые халаты, он вскочил и распростёр объятия.

– Ну слава те господи! Все живы… А говорили, что бандитская собака откусила Ване половину задницы.

– Нет, это я ей полхвоста откусил, – возразил разобиженный Ваня. – Кстати, какому такому господу ты сейчас возносил хвалу?

– Обыкновенному… – Несколько озадаченный Кондаков опустил руки. – Иисусу Христу… А что такое? Опять антирелигиозной компанией запахло?

– Нет, дело в другом. Просто мы приняли иудейскую веру и с сегодняшнего дня должны славить исключительно бога Яхве. Перед сном и рано утром.

– Ты, случайно, не свихнулся? – Кондаков подозрительно прищурился. – С некоторыми заложниками такое случается.

– Я в сто раз здоровее тебя! – Ваня с вызывающим видом подбоченился. – Лучше глянь, что висит на шее у нашей красавицы.

Напялив очки, Кондаков стал рассматривать амулет, конфессиональная принадлежность которого не вызывала сомнений.

– Семисвечники, шестиконечные звёзды, – бормотал он. – Ну это понятно. А как же вы…

– Не беспокойтесь, Пётр Фомич, – прервала его Людочка. – Обрезание мы не делали, в микву[1] не окунались и ни единого слова Торы до сих пор не выучили. Ваня, как всегда, преувеличивает… Зато вещь, которую вы сейчас созерцаете, действительно является иудейским амулетом – мезузой.

– Медузой? – не расслышал Кондаков.

– Нет, мезузой. – Людочка заправила амулет под кофточку. – По-нашему оберег. Она должна защитить нас от зловредного влияния бетила.

– Кое-кому эта медуза-мезуза уже помогла, – сообщил Цимбаларь, доигрывающий за Кондакова партию в «Чапаева». – Теперь будем носить её по очереди.

– Петру Фомичу мезуза пока без надобности, – сказала Людочка. – На тот срок, что он остаётся в больнице, ему ничего не грозит.

– Кроме заражения СПИДом при переливании крови, – ляпнул Ваня, так и не простивший коллеге его шуточку насчёт собаки.

– Давайте зайдем в палату, – предложила Людочка. – Хочу обсудить с вами кое-какие идеи, недавно возникшие у меня. Мнение Петра Фомича важно в особенности.

В палате была только одна койка и один стул, поэтому Ване, отказавшемуся присесть на больничное судно, пришлось разместиться на тумбочке.

Цимбаларь, заметив в Людочкиных руках томик избранных произведений поэта Уздечкина, поинтересовался:

– Так это, значит, и есть твои важные документы?

– Вот именно! – ответила Людочка, оживлённая как никогда. – И сейчас вы все в этом убедитесь… Прошлой ночью мне что-то не спалось, и я вновь перелистала эту книгу. Больше всего меня заинтересовали лирические стихи.

– Ничего удивительного, – ехидно усмехнулся Цимбаларь, но под строгим взглядом товарищей сразу приумолк.

– Скажу прямо, творчество Уздечкина заинтересовало меня не как ценительницу истинной поэзии, тем более что ею там и не пахнет, а как криминалиста-аналитика, – продолжала Людочка. – Сразу бросалось в глаза, что стихи, посвящённые некой Сонечке, которую мы прежде отождествляли с Софьей Валериановной Уздечкиной, резко выделяются на фоне остальных произведений, очень и очень серых. В них ощущалась искренность, душевный подъем, истинное чувство. Если учесть, что эти стихи были написаны в последние годы жизни поэта, невольно напрашивался вопрос: что стало причиной столь позднего творческого взлета? Неужто Уздечкина вдохновляла жена? Пётр Фомич, вы здесь единственный, кто лично знался с этой особой. Каково ваше мнение?

Кондаков сказал, как отрезал:

– Не в моих правилах оговаривать женщин, но такой мегере не стихи следовало бы посвящать, а судебные иски на раздел имущества и жилплощади.

– Что думают остальные? – Людочка перевела взгляд с Цимбаларя на Ванечку.

– По отзывам людей, знающих Софью Валериановну Уздечкину, это просто змея подколодная, – сообщил первый.

Второй присоединился к общему мнению:

– Если мамочка хоть чем-то похожа на дочку, то это просто с ума сойти!

– Тогда я спрашиваю вас как мужчин: могли ли у Уздечкина на старости лет возникнуть столь сильные чувства к мегере и змее подколодной? Ведь прежде он лирическими стихами вообще не баловался… Неужели причиной тому лишь страх перед деспотическим характером жены? Не поверю… Послушайте сами. Стихотворение называется «Воздаяние» и посвящено, естественно, Сонечке. – Людочка открыла книгу на заложенной странице и продекламировала:

Утерян счёт несчастий и разлук.Болит, болит седая голова.Но в возмещенье долгих горьких мукМне юная красавица дана.

– Мало ли что рифмоплёту может привидеться! – фыркнул Ваня. – Особенно с перепоя. Накорябал стишок и скорее в редакцию за гонораром. А посвящение автоматом поставил.

– Тут ты не прав, – возразила Людочка. – Когда Пушкин писал: «Я помню чудное мгновение, передо мной явилась ты…» – он имел в виду именно Анну Керн, а не какую-то отвлечённую фантазию. В стихотворении Уздечкина речь тоже идет не о метафорическом образе и уж тем более не о мегероподобной Софье Валериановне, а о вполне конкретной девушке… Послушайте ещё. В стихотворении «Очарование» практически нарисован её словесный портрет.

Кареокая и курносая,На полвека меня моложе,Ты однажды впорхнула птичкой,И с тех пор любовь душу тревожит.

– Да, на Софью Валериановну это совсем не похоже, – согласился Кондаков. – У неё нос как вороний клюв, а глаза как бельма. Тем более возраст… Ну что же, твоя мысль нам понятна. Последние стихи Уздечкина посвящались не жене, а какой-то другой Софье, с которой он завёл шуры-муры. И что из этого следует? Только то, что поэтам свойственно увлекаться женской красотой.

Цимбаларь тоном знатока добавил:

– Например, Александра Блока вдохновляли исключительно дорогие проститутки, к которым он всю жизнь испытывал непреодолимую тягу. Они у него и «Прекрасные дамы», и «Незнакомки». А свою жену он разлюбил на следующий день после свадьбы. Но для поклонников поэзии Блока эти факты малоинтересны.

– У Блока на закате жизни даже приличных штанов не было, – не унималась Людочка. – А Уздечкин обладал чудодейственной реликвией, ценность которой прекрасно понимал. Вы про это не забывайте! Цитирую стихотворение «Прощание».

В миг лобзанья цветок отдаётСвой нектар любимой пчеле,И та будет зимой вспоминатьО давно увядшем цветке.Так и я для своей любимойОставляю на склоне днейТо, что жизнь мою озарилоИ что позже поможет ей.

Мужчины, окончательно сраженные этими рифмованными доводами, переглянулись.

– Стихотворение посвящено Сонечке? – уточнил Кондаков.

– Вот именно! – с победным видом ответила Людочка.

– Как же мы всё это раньше проморгали? – Цимбаларь почесал за ухом.

– А не надо было над чужими стихами издеваться! – Людочка торжествовала. – Это, между нами говоря, тоже документ. Более того, улика.

– Неужели Софья Валериановна так ничего и не заподозрила? – удивился Кондаков. – Стихи-то выдавали Уздечкина с головой.

– Вряд ли она читала их, – ответила Людочка. – Наталья Гончарова, например, была абсолютно равнодушна к творчеству своего гениального мужа.

– В отличие от сестры Сашеньки, которая любила своего свояка и как поэта, и как мужчину, – заметил Цимбаларь. – Я вот о чем думаю: как понимать стихотворную строчку: «Ты однажды впорхнула птичкой…»

– Если это не поэтическая метафора, то его Сонечка, скажем, могла танцевать на сцене. Прыг-скок, прыг-скок… – такое предположение высказал Кондаков.

– Или выламываться в стриптизе, – добавил Ваня. – Уж там действительно порхают. Правда, чаще всего вверх ногами.

– Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов гимнасток и прочих спортсменок, – сказала Людочка. – Чтобы выяснить пристрастия Уздечкина, надо сначала изучить его образ жизни. Бывал ли он в театре, посещал ли спортивные состязания.