Морские битвы России. XVIII-XX вв. - Виталий Доренко

Крейсера подошли кабельтовых на 50 и обгоняют нас слева. Теперь их ясно видно; это два крейсера типа „Neisaka“ и с ними один миноносец. Привели их за корму, чтобы заставить их идти против волны, и открыли по ним огонь. Мы стреляли из двух 6-дюймовых орудий, ютового и левого шканечного; шкафутные орудия, помещенные на выступе, внизу, из-за дифферента на нос не могли стрелять. Неприятель стрелял из восьми 6-дюймовых, а против наших четырех 75-мм у него было двадцать 75-мм. Снарядов 6-дюймовых у нас оставалось 120 штук. Первое время снаряды попадали редко в крейсер. Мы не давали неприятелю пристреливаться и, когда замечали, что снаряды ложатся близко, изменяли курс на несколько градусов. Минут через двадцать после начала боя снаряд попал в кормовой мостик и тяжело ранил в голову начальника группы лейтенанта Арцыбашева, он остался лежать на мостике. В командование кормовой группой вступил мичман Картавцов. Несколько снарядов попало в борт, у шпангоута № 86, получилась большая пробоина у самой ватерлинии. Трюмный механик Дергаченко вместе со старшим офицером быстро заделывали их одну за другой, заваливая их матрацами, угольными мешками, чем значительно уменьшали доступ воды, попадавшей при размахах крейсера на волне. Пожары удачно удавалось тушить. Число наших патронов быстро убывало; отдано было приказание стрелять как можно реже, наводить тщательнее. На верхней палубе оставалась лишь прислуга двух 6-дюймовых орудий, остальным же было приказано оставаться внизу. Но некоторым было невтерпеж оставаться пассивными зрителями: они выходили наверх и спрашивали разрешения помочь чем-нибудь, подбегали к лежащим снарядам и подносили их к орудию. Некоторые комендоры, видя близкую гибель корабля, в ярости бросали фуражками о палубу и в безсильной злобе грозили японцам кулаком. Когда оставалось патронов лишь несколько штук, по приказанию командира, выбросили за борт в мешке с грузом все секретные книги, карты и приказы. Почти тотчас же затем снаряд, разбив колосниковую защиту и перебив паровую трубу, попал в левую машину. Прапорщик Михайлов, находившийся в правой машине, разобщил ее от левой. Крейсер пошел все тише и тише.

Начался расстрел.

Крейсера подошли ближе и сосредоточили страшный огонь. Каждый снаряд попадал в цель. Весь корпус „Светланы“ дрожал от безпрерывных взрывов попадавших снарядов. Свист осколков, градом рассыпавшихся по палубе, смешивался с грохотом падающих шлюпок, мачт, труб. В нескольких местах вспыхнули пожары. Все патроны были расстреляны. Тогда, по отданному заранее приказанию, трюмный механик открыл кормовые клапаны затопления и дверь непроницаемых переборок. Один снаряд влетел через дымовую трубу в кочегарку и там разорвался. Из этой кочегарки никто не вышел. Из десяти судовых шлюпок уцелел каким-то чудом один гребной катер. По приказанию командира лейтенант Толстой пошел его спускать, но в этот момент снаряд попал в самую середину катера и сбросил тяжелораненого Толстого на палубу. Лежа на палубе, этот юноша-герой имел силы повернуться лицом к стрелявшим крейсерам и, снявши фуражку, махал ею над головой, силясь кричать „Ура!“. Второй снаряд оторвал ему голову.

Крейсер стал заметно тонуть, и, когда гибель его стала очевидной, приказано было доставать койки, спасательные круги и пояса. Раненых привязывали к койкам, надевали на них пробковые пояса и выносили наверх. Затем команде было разрешено оставить крейсер. Команда выходила на палубу, которая быстро покрывалась убитыми и ранеными. Люди шли из всех трюмов на бак, где было удобно войти в воду, и тут разрывавшиеся снаряды осыпали их осколками. Капитан 2 ранга Зуров вынес наверх свои деньги и раздавал их команде. Почти все отказывались. „Берите, спасетесь, и вам деньги пригодятся“, — убеждал он матросов, но никто не брал. Есть поверье, что деньги приносят несчастье, и старший офицер выбросил их за борт.

Командир, капитан 1 ранга Шеин находился все время на мостике, по словам команды, его ранило в лицо. Он спустился на палубу и увидел Зурова. „А вы что не спасаетесь? Видите, крейсер сейчас потонет“, — обратился он к нему. „Если вы останетесь, то останусь и я“, — ответил старший офицер и спустился на нижнюю палубу. Обходя палубу и приказывая выносить оставшихся раненых, он зашел в лазарет. Влетевший снаряд разорвался, и доктор Карлов, до последнего момента подававший помощь раненым, видел лишь, как обломки, вынесенные силой взрыва из лазарета, покрыли тело старшего офицера.

Мичман граф Нирод, младший штурман, исполнял обязанности дальномерного офицера. Весь бой 14 и 15 мая он определял расстояние до неприятеля, стоя на самом верхнем мостике под градом сыпавшихся снарядов, лично определяя расстояние, по Барру и Струду.

Наш младший штурманский офицер, лейтенант Дьяконов общий любимец всех кают-компаний и команд судов, на которых он плавал, общий любимец всей морской молодежи, которая видела в нем идеал преданности долгу службы и любви к морскому делу, был ранен осколком снаряда, перебившем ему руку. Не желая покидать корабль, он лег на бак, закрывши голову тужуркой, ухватился здоровой рукой за якорный канат, решив идти на дно вместе с крейсером.

Машинный кондуктор Николаев был ранен в ногу, его вынес наверх его товарищ кондуктор Шенберг и спустил его на бак в воду. Кондуктор Рыбаков был убит на палубе. Кондуктор Долгов был контужен на палубе. Кочегарный кондуктор Селиванов остался в кочегарке, отказавшись спасаться.

Прапорщик Михайлов, находившийся во время боя в машине, вышел последним из нее; на верхней палубе не оставалось никаких спасательных средств. Не умея хорошо плавать, он был в нерешимости — бросаться ли в воду. На палубе лежала судовая икона Николая Чудотворца в небольшом киоте. Он взял ее и бросился с ней в воду. Михайлов был спасен и хранит икону как свою спасительницу.

„Светлана“ накренилась на левый борт настолько, что верхняя палуба стала уходить в воду, и в таком положении, неся на гафеле Андреевский флаг, около 11 часов утра она погрузилась в воду окончательно».

А вот как описал гибель броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков» старший артиллерийский офицер лейтенант Николай Николаевич Дмитриев:

«Часов около шести утра 15 мая, как раз в то время, когда „Читозе“ быстро настигал нас и мы готовились к бою с ним, на шканцах „Ушакова“ была совершена в высшей степени тяжелая церемония погребения в море наших вчерашних покойников.

Было приказано изготовиться к бою, но так как в окончательном исходе последнего не могло быть никаких сомнений, то Миклуха, призвав на мостик минного офицера Б.К. Жданова, велел ему изготовить к взрыву на случай надобности трубы кингстонов и циркуляционные помпы.

Команде же дано было распоряжение выбросить с мостика по возможности все горючее: лишнее дерево, парусину, койки и т. п. и оставить одни лишь пробковые матрацы.

На собранном совете офицеров опять-таки единогласно было решено драться, пока хватит сил, а потом уничтожить броненосец, и никому у нас не пришла в голову мысль о возможности избегнуть предстоящего пагубного боя ценою позора своего флага. Командир, офицеры и матросы прощались друг с другом, расставаясь навсегда, так как трудно было рассчитывать уцелеть после предстоявшего нам дела с двумя противниками, у которых были первоклассные японские броненосные крейсера „Ивате“ и „Якумо“.

А последние тем временем быстро нагоняли нас и около четырех часов были позади нас на 80–90 кабельтовых расстояния.

На переднем из них был поднят двухфлажный сигнал, которого за отдаленностью мы никак разобрать не могли. Не получая ответа на свой сигнал, крейсера повернули несколько вправо и легли потом параллельным с нами курсом, подходя быстро к нашему траверзу, но не сближаясь с нами меньше как на 70 кабельтовых.

Но вот минуты через три удалось, наконец, разобрать первую половину сигнала, гласившую следующее: „Советую вам сдать ваш корабль…“. „Ну, а продолжение и разбирать нечего, — сказал Миклуха, — долой ответ, открывайте огонь“.

Снова сыграли „короткую тревогу“, и весь борт сразу по команде открыл огонь.

Разделять огонь по обоим противникам не имело смысла, а потому вся стрельба была сосредоточена по адмиральскому головному крейсеру „Ивате“. Направления наших снарядов были с самого начала хорошие, но видно было, что получаются недолеты. Работу же 120-мм батарейных пушек временами приходилось совершенно прекращать, так как их стрельба на том расстоянии, на котором держались от нас японцы, была абсолютно бесполезна.

Как мы узнали потом, на „Ивате“ вторая неразобранная часть сигнала была весьма ядовита и имела целью смутить нас: „… так как „Николай“ уже сдался“, — вот о чем извещали нас неразобранные флаги. И действительно, будь у нас другой командир, кто знает, как принял бы он такой обескураживающий сигнал.