Сериал как искусство. Лекции-путеводитель - Евгений Жаринов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поначалу речь шла о человеке любой свободной профессии, изрядно приуставшем к своим сорока двум или сорока трём годам, начавшем похварывать и пытающемся разобраться в себе.
Феллини долго не мог подыскать герою фильма конкретный род занятий в жизни. Адвокат? Инженер? Журналист? Однажды ему пришла мысль отправить загадочного героя лечиться на воды – в какой-нибудь курортный городок вроде Кьянчано. И Федерико показалось, что замысел фильма начал приобретать более конкретный характер. Феллини увидел в своем герое самого себя и сделал фильм не просто о режиссере, а о художнике, находящемся в состоянии творческого кризиса. И этот кризис был вполне реальным. Известно, что были уже написаны сцены гарема, ночи у минерального источника с гипнотизёром: теперь герой имел и жену, и любовницу, но повествование всё никак не шло. Феллини вспоминал: «У него не было ядра, отправной точки для дальнейшего развития, то есть не было начала; не представлял я себе и чем это должно кончиться. Пинелли каждый день спрашивал меня, чем занимается наш герой, какая у него профессия. Я по-прежнему не знал этого, и мне казалось, что это не так уж важно, хотя и начинало немножко беспокоить».
Феллини решил, что ему необходимо увидеть лица тех, кто должен воплотить его персонажи, – найти актёров, выбрать места для съёмок, решить уйму вопросов, заходить в съёмочные павильоны, сколачивать творческую группу, говорить с художником, оператором, – в общем, делать вид, что всё готово для съёмок. А для съемок чего?
Получилось, что герой фильма не столько режиссер в коммерческом понимании этого слова, сколько ныряльщик на глубину своего собственного «я». И ныряет Гвидо так глубоко и так отчаянно смело, что у внимательного и чуткого зрителя буквально дух захватывает от тех образов, которые всплывают на экране в результате этих безумных заходов на Глубину, в результате этого серфинга на гребне десятиметровых волн собственной памяти, когда при любом неверном движении, при любом неверном режиссерском ходе, решении тебя может потянуть в бездну, в пропасть, и все увидят, насколько ты действительно немощен и бездарен. В этот смысле прекрасный ранний фильм Люка Бессона «Голубая бездна» в какой-то мере был вдохновлен шедевром Феллини, впрочем, как и прекрасная картина американского режиссера Боба Фосса «Весь этот джаз», в которой с помощью гениальной хореографии и музыки, по сути дела, воссоздана та же мука режиссера, та же изнурительная творческая работа человека, собравшегося обуздать своих «безумных жеребцов труда и созиданья» на потребу публики, платя при этом очень дорогую цену. И эта цена твоя жизнь, потому что поэты, а Феллини – поэт, он истинный адепт поэтического кино – потому что поэты, как известно, ходят по лезвию ножа и «режут в кровь свои босые души». Во всех этих трех очень близких картинах герои неизбежно умирают, пытаясь вытащить на Свет свой очередной шедевр, рожденный в глубинах собственного я. Известно, что Феллини, снимая этот фильм, все время напоминал себе: «Я снимаю комедию». Правильно! Комедию! Как у Данте, наверное? И комедия эта божественная!
Фильм был запущен в производство, а Феллини всё ещё находился в поиске: «Я подумал, что попал в безвыходное положение. Я – режиссёр, который задумал поставить картину, а какую – позабыл. Вот именно в эту минуту всё и разрешилось: я вдруг проник в самое сердце фильма – я расскажу о всём том, что со мной сейчас происходит, мой фильм будет историей одного режиссёра, который не знает, что за фильм он хотел поставить». «8 1/2» – это одновременно и рассказ о творческом бесплодии, и публичное признание перед всеми в этом своем убийственном для любого художника состоянии, и исповедь эгоцентричного интеллектуала католического склада, поэтому во всех внутренних метаниях главного героя тайно или явно присутствуют и Бог, и дьявол с его многочисленными соблазнами.
Так, чтобы хоть как-то облегчить свои мучения, Гвидо-Феллини (какой потрясающий инструмент был у великого режиссера в руках для выражения всех своих фантазий, всех, даже самых тайных закоулков собственной души, говоря это я имею в виду Марчелло Мастроянни) вызывает к себе на съемки одновременно жену и любовницу и ни у кого не находит понимание. Он создает для себя ситуацию невыносимости: жена обо всем догадывается, любовница заболевает, приходится врать и той, и другой, приходится слушать глупых людей, унижаться перед продюсером – и все напрасно: фильм не идет, отказывается всплыть с Глубины на поверхность, чтобы поразить всех своей необычностью. Ясно, что с таким человеком очень тяжело жить, ясно, что он абсолютный эгоцентрик и к тому же постоянно разговаривает с умершими, которые в кадре – это его, режиссера, покойные отец и мать прямо у вас на глазах вновь расходятся по своим могилам. Так вдруг возникает торжественный и поблёкший от времени образ покойного отца, вышедшего из могилы, чтобы пожаловаться: нет ни рая, ни ада, а склеп слишком тесен. А вот и мама, очень чем-то схожая с любимой женой, которой Гвидо изменяет.
Это его умершие родители, ничем не замутненные в своей провинциальной простоте. Каждого тронут эти кадры, каждого, кто уже успел потерять своих близких, и звучит за кадром пронзительная музыка Нино Рота, музыка, создающая в своем звуковом пространстве иную реальность, реальность навсегда потерянного для нас рая под названием детство.
Но Гвидо – проклятие не только самому себе, но и всем окружающим. И проклятие это заключается в его неуспокоенности, в его даре художника, в том, что он просто не может жить, как все остальные, не может быть обывателем, которым иногда искренне завидует: у них нет его мучений, им нечего бояться быть бездарными, от них никто и ничего не ждет.
Одной из любимых актрис Феллини считалась Сандра Мило. Более того, говорят, у них был длительный взаимный роман, о котором знала его жена Джульетта Мазина… Феллини любил Мило, как блистательную актрису, для неё специально писал роли. Она же выполняла все условия, поставленные режиссёром. Приглашая Мило на роль глупенькой Карлы, послушной любовницы, способной лишь развлекать, Феллини сказал: «Ты должна за очень короткий срок поправиться на восемь – десять килограммов…» Мило согласилась без возражений. Вот так из материалов собственной жизни и плелась эта золотая канитель фильма. Картина, действительно, поражает своей откровенностью, порой граничащей с эксгибиционизмом.
Так, прямо на экране Гвидо хлещет плеткой целый гарем женщин, женщин всей его жизни, начиная с первой проститутки из публичного дома, куда впервые попал еще подростком (ну скажите, кому это может понравиться?) и кончая нынешней любовницей. И вот, вновь наваливает огромная волна воспоминаний. Воспоминаний сексуальных, бесстыдных, шокирующе откровенных: на экране возникает жирная, как сама мать Земля (так и веет в этой сцене античной архаикой, это же плодящая богиня Гея – вот она точка пересечения индивидуального бессознательного с коллективной памятью, вот он образ, бесстыдно всплывающий из глубины), некая Сарагина.
Сарагина – это шлюха, которая живет в пещере у самого моря. Я бы сказал, у винно-красного моря Гомера, хотя картина и черно-белая, но она полна цвета, который буквально брызжет в ней, прорывается сквозь бесподобное звучание румбы Нино Рота, румбы, под которую и шевелит своими огромными бедрами Сарагина. Какие ассоциации, напрямую связанные с гомеровским эпосом! Будучи еще мальчиком, Гвидо и его друзья в складчину платят Сарагине, чтобы она потанцевала для них. Это и образ, и эпизод из жизни самого Феллини. Сарагина – женщина необъятных размеров – первая проститутка, которую Феллини увидел в своей жизни. Это произошло на пляже в Фано, где проводили летние каникулы учащиеся колледжа при монастыре братьев-селезианцев.
Появляется священник и начинает бранить мальчика, который еще не определился во всех догматах католической церкви. Он, как и все дети, в своем филогенезе находится в состоянии язычества, и Сарагина для него – это оживший миф, а не грех в христианском понимании. А для художника память детства необходима, как воздух. Без нее он задыхается, как глубоководная рыба, которую насильно вытащили на берег. Вот и плавает на протяжении всего фильма сознание Гвидо во всех направлениях океана бессознательного и на любой глубине, любезно предоставляя нам, зрителям, возможность почувствовать себя творцами, со причастными к великому процессу, а для этого надо лишь с доверием относиться ко всему, что происходит в этот момент на экране, для этого надо самому быть хоть немного творцом.
Во время съёмок продюсеры попросили Феллини подготовить эскиз финала. Он собрал вместе двести актёров и показал их идущими парадом перед семью камерами. Федерико так вдохновил вид этого хоровода, что он решил изменить оригинальный финал в вагоне-ресторане, где Гвидо и Луиза, его жена, мирятся друг с другом.