Цезарь - Александр Дюма

Он отдал приказ готовиться к выступлению; но когда настал момент отправляться, знамена, хотя и были воткнуты в рыхлый песок, словно пустили корни, и только с огромным трудом их можно было вытащить из земли.

Красс подбежал, посмеялся над страхами солдат и сам вырвал древки знамен из песка, а затем ускорил шаг и стал подгонять пехоту, чтобы она бегом поспевала за конницей: нужно было нагнать передовой отряд, который выступил вперед еще на рассвете.

Но внезапно они увидели, что этот отряд, вернее, его остатки, возвращается обратно в ужасном беспорядке.

Он был атакован врагом и потерял три четверти своих людей. Враг, говорили беглецы, наступает следом за ними и очень уверен в себе. Протрубили общую тревогу.

Этого врага, которого они так часто призывали выйти им навстречу, теперь – после всех происшедших событий – ожидали со страхом.

Красс был вне себя; он спешно построил свою армию в боевом порядке: уступая советам Кассия, он сначала сузил строй своей пехоты, чтобы как можно шире растянуть ее по равнине.

Затем он распределил конницу по обоим крыльям.

При таком построении армию почти невозможно было окружить.

Но вскоре, как если бы его злой гений не пожелал оставить ему ни единого шанса на спасение, он изменил свое решение, стянул свои когорты обратно и построил их в глубокое каре, каждая сторона которого состояла из двенадцати когорт.

Между каждой когортой он расположил отряд конницы, таким образом, чтобы всадники могли двигаться вперед, и вместе с ними могла бы двигаться пехота, равно защищенная со всех сторон. Один из двух флангов он доверил Кассию, а другой – молодому Крассу. Сам император взял на себя командование центром.

В таком порядке они двинулись маршем; к их нежданной радости, на исходе часа они подошли к берегу ручья, который, как потом узнали римляне, назывался Балис. Воды в этом ручье было немного, но все же достаточно, чтобы утолить жажду изнемогающих от жары и усталости солдат; они немного набрались сил.

Тогда офицеры, желая воспользоваться такой удачей, столь редкой в пустыне, которую они только что пересекли, спросили у Красса, не думает ли он, что им стоит остановиться здесь и поставить палатки.

Но Красс, воодушевленный увещеваниями своего сына, которому не терпелось вступить в бой, разрешил им только часовую стоянку, и приказал, чтобы солдаты поели стоя и не покидая строй.

Затем, даже прежде, чем они успели утолить голод, он снова приказал им идти, и не ровным шагом с передышками время от времени, как это делается перед сражением, а бегом и без остановок, до тех пор, пока они не окажутся лицом к лицу с врагом. Наконец они увидели его – этого врага, в поисках которого они зашли так далеко, и которого с таким трудом достигли.

Но на первый взгляд он оказался куда менее грозен, и куда менее многочислен, чем они ожидали. Дело в том, что сурена заслонил первыми рядами свои основные плотно построенные силы, и приказал скрыть блеск оружия тканью и кожами.

Красс зашагал прямо на врага и, приблизившись к нему на два полета стрелы, велел трубить сигнал к бою. Могло показаться, что этот сигнал был подан не только римлянам, но и парфянам.

В тот же миг равнину огласил грозный клич и пугающий оглушительный рокот. Этот рокот был похож на небесный гром, и римляне, привыкшие к звуку рогов и труб, озадаченно спрашивали себя, какой инструмент мог издавать его; время от времени среди раскатов грома им словно бы слышался рев диких зверей.

Этот устрашающий звук издавали бронзовые сосуды, по которым парфяне колотили полыми молотками, обтянутыми кожей.

«Потому что эти варвары, – говорит Плутарх, – верно подметили, что из всех чувств именно слух легче всего приводит душу в смятение, быстрее всего возбуждает страсти и с наибольшей силой приводит человека в замешательство».

Услышав этот звук, римляне остановились, словно оцепенев; и в тот же миг парфяне, сорвав покровы со своего оружия, растянулись по равнине, по которой, казалось, прокатились волны огня. Во главе их был сурена, одетый в золоченые доспехи и гарцующий на таком сияющем коне, что, казалось, его выпрягли из колесницы солнца.

Римляне поняли, что настал час жестокой, смертельной битвы; и, однако, они даже не подозревали, с каким врагом свела их судьба.

Парфяне двинулись вперед, чтобы взять римлян в копья; они были так многочисленны, что не стоило и пытаться сосчитать их.

Они приблизились к солдатам Красса на расстояние в сто шагов; но когда они увидели глубину рядов неприятеля и то, как благодаря плотно сомкнутым щитам эти люди образовали непробиваемую стену, они сломали свои ряды, повернули обратно и рассеялись.

Римляне ничего не поняли в этом отступлении. Было очевидно, что они вовсе не избавились от врага, и что против них затевается какой-то маневр, смысл которого вскоре должен был проясниться.

И действительно, они увидели, что вокруг них на расстоянии примерно в четверть лье поднимается кольцом облако пыли, постепенно сжимаясь вокруг них, и во мраке этого облака словно извивались молнии, пока ужасающие молоты, непрестанно ударяя в бронзовые сосуды, подражали грому. Красс понял, что его хотят задушить в железном кольце.

Тогда он двинул вперед велитов, приказав им разбить звенья этой смертоносной цепи. Ему было видно, как они бросились вперед, столкнулись с врагом и вернулись в беспорядке… у некоторых из них руки, ноги или даже туловища были проткнуты насквозь стрелами длиной в пять футов! Солдаты с ужасом обнаружили, что эти стрелы пробивают даже щиты и панцири.

Примерно в трехстах шагах от римлян парфяне остановились. На мгновение день померк под тучей стрел; а потом раздался крик боли, исторгнутый разом пятью сотнями глоток. Это смерть вошла в ряды римлян, нанося свои удары и оставляя страшные раны.

Глава 41

Несколько мгновений – тех мгновений, которые длятся вечность, парфяне продолжали выпускать свои стрелы со всех сторон. Им даже не было необходимости целиться, настолько плотную массу представляли собой римляне в том боевом порядке, в каком построил их Красс. И каждая из этих ужасных стрел попадала в живую, трепещущую, человеческую цель. Их удары были невероятной силы. Парфянские луки были такими большими, такими тугими и так круто сгибались, что стрелы летели из них с неотразимой скоростью. Положение было ужасающим.

Если римляне оставались на месте, они оказывались мишенями для стрел; если они пытались прорываться вперед, та часть кольца, которую они атаковали, отступала перед ними; и пока те парфяне, что убегали от столкновения с ними, на бегу пускали в них стрелы, та часть их, что оставалась на месте, осыпала их стрелами с двух боков, которые они оставляли неприкрытыми. Вся армия целиком была захвачена в ловушку.

Однако у римлян оставалась еще одна надежда: когда колчаны парфян опустеют, они отступят. Но и эта надежда жила недолго. По их рядам проводили верблюдов, нагруженных стрелами, и колчаны вновь наполнялись.

Тогда Красс осознал, в какую беду он попал. Он послал приказ своему сыну.

Под командованием Публия находилась большая часть конницы и еще те самые галлы, которые сражались полуголыми и бегали почти так же быстро, как лошади. Нужно было любой ценой развязать ближний бой. Молодой человек, рыча как лев, окруженный охотниками, только этого и ждал.

Он взял тринадцать сотен конников, и в их числе – тысячу тех, что дал ему Цезарь, восемь когорт пехоты, составленных наполовину из римлян, наполовину из галлов, и бросился на парфян, которые гарцевали неподалеку от него.

Те, то ли не желая выдерживать прямой удар, то ли подчиняясь приказам сурены, тут же отступили.

– Они бегут! – вскричал Публий Красс.

– Они бегут! – повторили солдаты.

И всадники, и пехота бросились в погоню за врагом.

Во главе этих солдат, которые, казалось, яростно рвались в самые объятия смерти, находились Цензорин и Мегабакх, один римлянин, а другой варвар, как, по крайней мере, указывает его имя; «один из них выделялся мужеством и силой, – говорит Плутарх, – другой же был отмечен сенаторским званием и был знаменит своим красноречием»; оба они были ровесниками и друзьями Публия.

Как и ожидал молодой командир, пехота не отставала ни на шаг.

Должно быть, эта была славная погоня по пустыне: быстрые римские конники и красавцы-галлы с длинными белокурыми волосами и полуобнаженными торсами, которые со смехом бросались навстречу опасности, сталкивались с ней, боролись и падали, никогда не отступая ни на шаг!

Именно так на другом конце света под мечами солдат Цезаря только что пали шестьдесят тысяч нервиев. Но на этот раз пасть должны были римляне, а варвары – торжествовать победу.

Когда парфяне увидели, что их преследователи потеряли связь с основной армией, они остановились. Римляне тоже остановились, полагая, что, увидев их в таком небольшом числе, враг не станет отказываться от рукопашной. Но вышло совсем иначе.