Так говорил Песталоцци - Олег Агранянц

Я часто думаю: если бы у меня была картина «Время», я бы тоже часами смотрел на нее. И видел бы тех, кто есть, и тех, кто были. Плохие, хорошие, но видел бы всех. Кажется, Вирджиния Вульф написала: «Если живет, значит, это обязательно». У Маяковского сложнее: «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно». И я тогда вспоминаю портрет Маяковского в «Сташ-кафе» и художницу с рамкой без холста.

58. Правда и жизнь

Через день Билл узнал адрес дома, который купил Самоцветов.

Из гостиницы я выехал в десять утра. Дорогу в Сант-Агату я помнил; будучи в Монреале, я пару раз ездил туда в немецкий ресторан на берегу озера. Около двенадцати я свернул с трансканадской дороги на улицу «Принсипаль», действительно главную улицу маленького живописного городка Сант-Агата де Мон. Повернул сначала на «Нантель» потом на «Норманди» и остановился около дома, номер которого назвал мне Билл.

Дверь открыла женщина лет тридцати в легком пестром платьице и в тапочках.

– Игорь дома? – небрежно бросил я. Так спрашивают друзей, которых не видел дня два.

– Дома, дома. Сейчас позову.

Из комнаты появился Игорь.

Я не видел его лет двадцать, а то и больше. Но узнать его было можно. Он посмотрел на меня и начал соображать, кто я.

– Лонов. Не узнал?

– Женька. Сразу не узнал, а вот присмотрелся… Годы.

– Годы, – согласился я. – Я тебя на улице не узнал бы. А вот тоже присмотрелся…

– Заходи, заходи. На веранду.

Женщина стояла рядом и улыбалась.

– Марфуша, нам бы отметить встречу, – распорядился Игорь. – Это мой бывший коллега. Женя Лонов.

Мы прошли на веранду. Полукруглой формы, она выходила на озеро. В этом месте озеро было нешироким, и был виден другой берег.

Появилась Марфуша с бутылкой коньяка, поставила на стол между креслами и удалилась.

– Как ты меня нашел?

– Случайно. Узнал, что некто Игорь Семицветов торгует картинами. Спросил адрес у одной дамы в Монреале.

– Верно-верно, – заспешил Игорь. – Только вот «не торгую», а «торговал»… Давай за встречу. На обед останешься?

– Останусь.

– Вот и отлично.

Он открыл дверь. Позвал:

– Дуняша.

Снова появилась его супруга, на сей раз в туфлях.

– Женька у нас останется. Давай готовь обед.

Она ушла.

– Как ее зовут? – удивился я. – То Марфуша, теперь Дуняша.

– Вообще-то ее зовут Тамара. Марфуша она потому что «Марфуша наша веселее всех». А Дуня, потому что «Дуня, давай блинов с огня». Это чтобы не забывать корни. Этимология.

Я не понял, почему «этимология».

– Это не она, случаем, картины рисует?

– Какие картины? – не понял Игорь.

– Мне рассказали, что ты продаешь картины какой-то художницы, которую выдаешь за латиноамериканку. А кто рисует на самом деле…

– На самом деле это настоящая латиноамериканка. Этна Валарде. Ты ее, конечно, не знаешь?

– Не знаю.

– А вот мужа ее знаешь. Хорхе дель Прадо. Бывший генсек перуанской компартии. Юрий Владимирович дал команду поддержать его жену. Она художница. Кстати, очень хорошая. Жила и работала в Мексике. И я получил задание купить ее картины. И купил три десятка картин.

– Контора оплатила?

– Ни одного песо. У меня была в Перу одна компания. Мы с ней проделывали всякие номера. Понимаешь, какие.

Я понимал.

– Я купил картины через нее. А тут арестовывают местного министра. А я с ним имел дело. Пришлось срочно улетать. Давай выпьем за те годы.

– С удовольствием.

– Три года назад я нашел ребят из этой компании. Они по-прежнему занимаются тем же. И по крупному. Картины у них числились как моя собственность. Валялись где-то на чердаке. Но аккуратно завернуты и хорошо сохранились. Они мне их сразу отдали. Твое – бери. Я открыл салон в Вермонте. Скажу тебе, Женя, открыл не для прибыли, а для легализации в Америке. Сначала картины не покупали. Потом понемножку. А потом… Веришь, Женя, последние шли по сто тысяч долларов. А когда я приехал в Монреаль, американец заплатил за лот из трех последних картин пятьсот тысяч. Я купил этот дом. Отошел ото всех дел. Живу в свое удовольствие.

– Ты продал все картины?

– Все. Почти все. Одну картину оставил. Пойдем, покажу.

Вы вошли в комнату, тоже выходящую на озеро. В центре стоял письменный стол, у стен – шкафы с книгами.

– Это мой рабочий кабинет. Смотри.

Между шкафами висела картина. Две женщины со строгими лицами.

– Эта картина называется «Правда и жизнь». Кто из этих женщин – правда, кто – жизнь, не знаю. Но это неважно. Посмотри.

Женщины были похожи друг на друга, одинаковые прически, одинаково одеты. Единственное, что их отличало, – глаза. Взгляд одной был мудр и печален, другой – насторожен и упрям. Правда и жизнь.

– Я никогда не продам эту картину.

Появилась Дуня-Марфа:

– Мальчики, к столу.

За обедом Игорь рассказывал, какая у него жена кулинарка, а та говорила о погоде. Словом, светская беседа.

Когда Игорь начал говорить о соседях, я спросил его, плавал ли он на экскурсионном кораблике по озеру.

– Плавал.

– А гид рассказывал, кому принадлежали виллы на том берегу?

– Рассказывал.

– И про Риббентропа рассказывал?

– Нет.

– Это потому что у тебя плохой французский.

– Испанский у меня лучше. А что французский, то уж понять я всё пойму.

– Дело не в этом. Перед тем как отплыть, гид интересуется, все ли на борту франкофоны. Если все, то он показывает две виллы и рассказывает, что одна из них принадлежала отцу немецкого министра иностранных дел Риббентропу. В годы prohibition, запрещения спиртного в Штатах, тот тайком поставлял туда шампанское. А соседняя вилла принадлежала некоему Бувье. Он нелегально поставлял в Штаты виски.

– Ну и почему это он рассказывал только франкофонам? – удивилась Марфа-Дуня.

– А потому что Джон Бувье – отец Жаклин Кеннеди.

– Ну и что?

– А то, что жена президента США дружила в детстве с родственниками фашистского министра, очень не нравилось англофонам. Более того. Я был в Монреале, когда она умерла, и сам видел по местному телевидению портрет четырнадцатилетней Жаклин с большой свастикой на груди.

– Ужас какой! – покачала головой хозяйка. – Девочка со свастикой.

– Вот-вот. А я видел фотографии одной женщины, которая снималась в эсэсовской форме так, для забавы.

Игорь никак не отреагировал.

Потом хозяйка подала настоящий клюквенный кисель, после которого прогнала нас на веранду, куда через пять минут принесла кофе и бутылку «Мартеля».

Мы удобно уселись в кресла, Игорь разлил коньяк по рюмкам:

– А теперь расскажи, зачем ты приехал и где ты работаешь. Если хочешь что-то узнать, не темни.

– Я работаю на бразильскую службу борьбы с наркотиками.

Игорь не удивился.

– Мы напали на след одного очень странного наркотика. Под действием этого наркотика люди совершают необдуманные поступки. Он изменяет характер поведения. Его синтезировали в России. Его используют для сексуальных игр.

– «Мефистофель»? – спросил Игорь.

– «Мефистофель».

– Ты говорил о женщине в эсэсовской форме, ты имел в виду мою сестру?

– Да.

– Тогда понятно, почему ты меня нашел. Она тебе дала мой адрес.

– Она сказала, ты продаешь картины в Вермонте.

– Ты знаешь, чем они с Аликом Тизанниковым занимались?

– Знаю. Но меня это не интересует. Меня интересует «Мефистофель». Откуда они его достали?

Я думал, Игорь не ответит. Но ошибся.

– Это я ей дал.

– А у тебя он откуда?

Игорь налил еще по рюмке коньяка:

– Твое здоровье. Как тебе моя Дуня?

– Красивая. Хозяйственная. И, по-моему, тебя любит.

– Заметил ты главное. Любит.

Выпили. Игорь продолжил:

– После Перу Андропов меня определил в научно-исследовательский институт под крышу.

– Я слышал об этом.

– Я там спокойно работал. Точнее, делал вид, что работаю. Получал зарплату и у них в институте, и у нас в конторе. Жена была довольна. Потом началась эта перестройка, будь она проклята, и потом пришел Ельцин. Ты жену мою знал?

– Не приходилось.

– Считай, что повезло. Но в разводе виноват я. Она уехала в командировку, а я домой бабу привел, в магазине познакомились. Сели, выпили. А она подлила мне в бокал клофелин. И я заснул. Так она, наверное, потому что в бумажнике у меня денег оказалось меньше, чем предполагала, по злобе на моем служебном пропуске написала фломастером «мудак». И отправила пропуск в наш отдел кадров. Ценной бандеролью! Стерва. А теперь даже смешно. Да я и тогда особо не переживал. Из конторы выгнали, с женой развелся, а в институте остался. Ушел жить к сестре. У нее тогда был роман с кандидатом из нашего института, тот работал с этим «Мефистофелем». Они-то и придумали продавать «Мефистофель». Уехали в Лондон и там начали дело. А я оставался в Москве, регулярно воровал этот «Мефистофель» из сейфа директора института и привозил им в Лондон. Парень ее – ученый был невеликий, степень получил потому, что был племянником директора института. И пил по-черному.