Борьба у престола - Федор Зарин-Несвицкий

– Я не поеду, – резко сказала она. – Я уже говорила тебе, отец. Ты не отстоял для своей дочери подобающего места. Я не хочу унижений!

– Ты с ума сошла, Катерина, – воскликнул Алексей Григорьевич. – Чего ты хочешь?

– Я хочу, – ответила Екатерина, – чтобы чтили во мне государыню – невесту. Мое место с принцессами. Я не пойду с теми, кто еще так недавно целовали мою руку… Я такое же» высочество», как и принцесса Елизавета. Мое место рядом с ней.

– Ты уже не государыня – невеста, – сказал Долгорукий.

– Я государыня – невеста, и я умру ею, – ответила Екатерина. – Я не сойду со своей высоты. Унижайся ты, если хочешь. Я не унижусь…

– Послушай, Екатерина, – убедительным тоном заговорил Алексей Григорьевич. – Что было – то прошло. Надо начинать иную жизнь. И так уже жаловались на твою надменность. И так Бог весть что говорят про Долгоруких.

– В том я не причина, – возразила Екатерина. – Высоко вознеслись вы; что ж говорить о нас! Иван погубил своим распутством императора. Только бражничал да распутничал… Ты… да что говорить!

– Не тебе упрекать меня да брата Ивана, – ответил Алексей Григорьевич. – Мы думали о твоей судьбе. Мы вознесли тебя на такую высоту, о какой ты и помыслить не смела…

– Себя вознесли, – прервала его Екатерина. – Разве я хотела этого, разве просила или молила… Охота, пьяные пиры!.. О, Господи, – страстно воскликнула она. – Вы же все подстроили! Видит Бог, не хотела я этого!.. Молчи же, отец, – вы ничего не дали мне. Вы отняли у меня мое счастье, мою любовь… – Она резко отвернулась к окну и прижалась горячим лбом к холодному стеклу, за которым виделся мутный сумрак. – Я была бы счастлива с Миллезимо, – тихо закончила она.

– Ты еще можешь быть счастлива, – попробовал сказать Алексей Григорьевич.

Она повернула к нему вспыхнувшее лицо.

– Вы отравили мою душу, – крикнула она. – Оставь, отец, уйди, не терзай меня! Мне ничего, ничего теперь не нужно. У меня теперь нечего уже отнять! И я ничего не боюсь, ничего не хочу! Вы проиграли, а мне все равно.

– Глупая девчонка! – с озлоблением крикнул, поворачиваясь, Алексей Григорьевич.

– А ты целовал мне руку и называл» ваше высочество», – бросила ему вслед Екатерина с сухим, жестким смехом.

Князь торопился в Лефортовский дворец к выносу праха императора. Там уже все нетерпеливо перешептывались, ожидая, из уваженья к памяти покойного императора, его бывшую невесту.

Но, чувствуя себя униженной тем, что в церемониале погребения ей отвели место среди придворных дам, Екатерина все же хотела взглянуть на печальный кортеж, сопровождавший останки того, кто готовился возвести ее на высшую ступень человеческой власти и увенчать ее юную голову императорской короной.

Она велела подать карету и из Головинского дворца, где они жили, поехала к невесте брата, Наташе Шереметевой. Печальная процессия должна была пройти как раз под от нами Шереметевского дворца.

С заплаканным, распухшим от слез лицом, рыдая, бросилась ей навстречу шестнадцатилетняя Наташа.

– Катя, дорогая, как тяжело, как тяжело мне!.. – рыдая, говорила она.

В суровой душе Катерины эта кроткая, любящая и нежная девушка – ребенок всегда пробуждала нежность.

– Полно, полно, Наташенька, – ласково говорила она. – Не плачь…

– Катя, милая, – говорила Наташа, крепко сжимая ее руки. – Ежели б ты знала, как тяжело стало мне жить с тех пор, как скончался наш благодетель. Ведь довольно я знаю обычаи нашего государства, что все фавориты пропадают после своих государей!..

– Наташа, – серьезно сказала Екатерина. – Ты еще так молода, зачем безрассудно сокрушаться? Никто не осудит тебя, если ты откажешь жениху. Я первая советую тебе это. Будут и другие женихи, – и ты будешь счастлива.

– Катя! – всплеснув худенькими руками, воскликнула Наташа. – И ты туда же!.. И ты, как тетки и брат Петр, что житья мне не дают, только и твердят: откажись да откажись. Катя, Катя! – с упреком продолжала она. – Где же совесть? Когда был он велик, я с радостью шла за него, и все вокруг восклицали: ах, как счастлива она! А теперь, когда он в несчастии, – отказать ему?.. Нет, дорогая Катя, это бессовестные советы… Прости, не сердись… Ты ведь понимаешь меня…

Екатерина с затуманенными глазами крепко обняла Наташу. Так они сидели, обнявшись, в углу комнаты на диване.

– Нет, – продолжала Наташа, прильнув головой к плечу Екатерины. – Я отдала сердце свое одному и решила с ним жить и умереть… И что бы ни ждало меня впереди, я никогда, никогда не раскаюсь в этом!..

– Девочка, милая девочка, – с нежностью, несвойственной властной душе ее, произнесла Екатерина. – Ребеночек милый, – добавила она, как будто не была сама только на два года старше Шереметевой.

Они еще могли плакать теперь… Но настанет время, когда от ужаса и отчаянья иссякнут у них все слезы, и сухие глаза будут безнадежно смотреть, ожидая чуда, на низкое, сумрачное небо глухой и дикой стороны.

Заунывное, громкое пение послышалось с улицы. Погребальные напевы торжественно звучали в тихом утреннем воздухе. Девушки вскочили и подбежали к окну. На улице было уже светло. На чистом небе ярко горело зимнее солнце. Неподвижно, держа ружья на караул, стояли шпалерами солдаты. За ними теснился народ. Стройными рядами двигались многочисленные певчие. За ними золотые, серебряные, черные ризы духовенства» Все члены Синода, митрополиты, архимандриты, игумены, черные ряды монахов. Казалось, им не будет конца.

Но вот показались золотые мундиры придворных, несших малиновые подушки. На них лежали сверкающие на солнце гербы, ордена, короны. Шляпы придворных были окутаны флером, спускающимся на спину.

Рыдая, смотрела Наташа на это последнее торжество бывшего императора. У Екатерины вся кровь отхлынула от лица, и она стояла бледная, неподвижная, как статуя, сжав руки.

Поддерживаемый двумя ассистентами, с подушкой в руках, медленно двигался Иван Долгорукий. Флер на его шляпе распустился и почти волочился по земле, на плечи была наброшена длинная траурная епанча. А за ним, медленно колыхаясь, словно на волнах, запряженная восемнадцатью лошадьми, подвигалась высокая колесница с гробом императора, увенчанная золотой императорской короной.

Поравнявшись с домом Шереметевых, Иван поднял на окна заплаканные глаза, словно хотел сказать: кого погребаем! Кого в последний раз провожаю я!

В его глазах было столько отчаянья, что сердце Екатерины, не любившей брата, дрогнуло жалостью, а Наташа с криком: «Ваня, Ваня!» – упала навзничь. Екатерина едва успела поддержать ее.

Обряд погребения кончился. Последний пушечный салют и беглый ружейный огонь возвестили об этом жителям первопрестольной столицы.

Из членов Верховного совета не присутствовал лишь Остерман. Тяжелая болезнь, как говорил он, помешала ему отдать последний долг своему царственному воспитаннику. Но в тот же день он принимал у себя графа Рейнгольда. Рейнгольд в эти дни сделал большие успехи. С ловкостью, которой трудно было ожидать от него, он сумел не только выведать настроение военных кругов, но даже близко сойтись с некоторыми гвардейскими офицерами, посвятившими его в свои желания. В этом помог ему известный пьяница, скандалист и картежник, но имевший большое влияние на товарищей по своему происхождению и богатству молодой граф Федор Андреевич Матвеев. Внук знаменитого Артемона Матвеева, друга царя Алексея Михайловича, того самого Артемона, который своею кровью запечатлел свою верность Петру, когда погиб мученической смертью на стрелецких копьях в страшные дни первого стрелецкого бунта в 1682 году; сын не менее знаменитого отца, графа Андрея Артемоновича, любимца Петра Великого, граф Федор отличался исключительно буйным, скандальным нравом.

Он не задавался никакими политическими убеждениями. Он просто ненавидел Долгоруких после того, как они при Петре II заставили его извиниться перед испанским послом де Лирия за грубую пьяную выходку. Федор Андреевич считал это для себя унижением. Кроме того, его мать была очень близким лицом Анне Иоанновне; в свое время она была гофмейстериной ее курляндского двора. Естественно, при таких условиях молодой граф мог желать для новой императрицы всей полноты власти.

Рейнгольд легко сблизился с ним, выпив несколько бутылок вина и проиграв ему полсотни золотых. Через него он познакомился с его приятелями: Кантемиром, Гурьевым, адъютантом фельдмаршала Трубецкого, секретарем Преображенского полка Булгаковым, Салтыковыми, родственниками царицы, молодым Апраксиным и другими. Из них наиболее дельным и влиятельным был Кантемир. Он сумел приобрести влияние даже на робкого и нерешительного князя Черкасского, в семье которого был своим человеком. Затем большое значение имели Салтыков и секретарь Преображенского полка Булгаков. Все эти лица или по родственным связям с императрицей, или по близости к знатным особам, обиженным и обойденным верховниками, или по убеждению и личной выгоде желали, чтобы затеи верховников были уничтожены и власть сосредоточилась в руках Анны. Рейнгольд не скрыл, что в гвардейских полках на большинство нельзя рассчитывать, но зато меньшинство представляло собою людей наиболее знатных и богатых.