В канун Рагнарди - Федор Чешко

В конце концов Виктору и Антону пришлось с ним согласиться — не потому, что убедил, а из-за невозможности переупрямить. И теперь они горько сожалели о своем согласии. Что-то случилось там, в пещере — уж очень напуганным выбрался из нее спелеолог-профессионал.

— Что-то вы, Анатолий Игоревич, побледнемши малость, — Виктор с тревогой смотрел на Толика: пустые глаза, осунувшееся матовое лицо, трясущиеся бескровные губы...

— Чаю хочешь, археолог? — Антон сунул в его вялую руку кружку. — Ты что, привидение там встретил и с перепугу оное замочил? Валяй, скинь камень с души, поведай.

— Пошел ты, — Толик залпом выпил чай, повертел кружку в руках, отставил. Снова оглянулся на рюкзак и вдруг сказал:

— Ребята, а ведь мы эти знаки не расшифруем.

— То-есть? — вскинулся Антон.

— Все просто, как две копейки, — Толик помотал головой. — Чтобы расшифровать надпись, надо знать язык, на котором она написана. Зеленый, ты язык неандертальцев знаешь?

— Вообще-то неандертальцами ты их зря называешь, — Наташа досадливо поморщилась. — Они выше по развитию были, им до хомо сапиенс ну чуть-чуть не хватало.

— Это в корне меняет дело, — усмехнулся Толик невесело.

— Слушай, а как же ваша братия столько древних языков понарасшифровывала? — Антон подергал себя за бороду. — Древнеегипетский, например? Я читал...

— Ну что ты там мог читать? — Толик раздраженно хмыкнул. — Древнеегипетский — совсем другое дело. Нашли такой камень — с одной стороны надпись на греческом, с другой — по-египетски. Вот... И вообще, наша, как ты выразился, братия, в основном на двуязычных надписях паразитирует. Хотя это тоже... Нету ведь никакой гарантии, что обе надписи одинаковые. Найдешь ты, к примеру, обелиск, на котором латинская надпись и нубийская, скажем, и станешь по латинскому тексту нубийский расшифровывать. А на самом деле по-латински написано: «Здесь тогда-то и тогда-то ночевал непобедимый шестой легион великого Рима», а по-нубийски: «Смерть римским оккупантам».

— Н-да, дела наши хреновые... — Антон энергично почесал в затылке. — А ежели на компьютере раздраконить?

— Компьютер тебе напереводит, — мрачно хмыкнул Толик. — Прочтешь — закачаешься.

— Так что же, — Виктор встал, заходил взад-вперед, чуть не споткнулся о Толиков рюкзак. — Получается в задаче, что Странный так себе, дурачок был? Выбивамши знаки, надрывамшись, зарезамшись даже — и все зря, не подумавши?

— Витька, отойди от рюкзака! — Толик нервно дернулся. — Отойди подальше, говорю!

— Да что у тебя там, бомба что-ли? — Виктор нехотя отошел к костру.

— Хуже... — Толик сильно потер лицо. — А Странный... Он умный был, но и упыри тоже не дураки. Насколько я понял, первые две трети текста — какая-то таблица для расшифровки.

— Так за каким хреном ты нам спагетти на уши вешаешь, нехорошего тебе в рот?! — возмутился Антон.

— Ничего я вам не вешаю. Просто первые две трети текста уничтожены практически полностью. Вот так, Зеленый. Один — ноль в пользу упырей. Разве что Наталья сумеет восстановить.

— Стоп! — Виктор вскинул руку. — Вот это — только через мой труп. Никаких копаний в генетической памяти. Хватит с меня... Не позволю!

— Уж больно ты грозен, как я погляжу, — Наташа смерила его скептическим взглядом. — Так грозен — просто мурашки по коже... Только понимаешь, Вить, этот запрет твой ну никакого значения не имеет. Я ведь все равно не смогу, даже если ты разрешишь. Хромой и Кошка ведь эти самые надписи на память не заучивали.

— Так... — Виктор сплюнул. — У Леонардо да Винчи, кажется, такая картина есть: «Слезай, приехали».

— Ага, — Антон изловил в кулак запутавшегося в бороде кузнечика. — Только это не у Леонардо, а у Шишкина. И называется эта картина не «Слезай, приехали», а «Накося, выкуси».

Он поднес кулак к уху, вслушался: «Не хочет жужжать, стервец! Небось, жрать хочет...» Потом прищурился на Толика:

— Слышь, археолог, а что, все-таки, у тебя в рюкзаке? И какого хре... пардон, какого лешего ты выполз на свет божий такой весь из себя бледный и трепетный? Просвети, а то ведь я от информационного голода и загнуться могу.

Толик не ответил. Он расслабленно повалился на траву, замер, глядя в небо.

А на небо плавно и неотвратимо опускался занавес вечера, занавес зыбкой, неуловимо изменчивой синевы. Полупрозрачная, радостно-шелковая в начале, все ощутимее наливалась она чопорной надменностью парадного бархата. И золотое шитье заката червонело и гасло на грани темнеющей земли и меркнущего неба, оборачивалось обветшалой парчой...

Толик прикрыл ладонью глаза, задышал глубоко и ровно, будто заснул. И вдруг заговорил, и голос его был высок и непривычен:

— А ведь я действительно видел там привидение. То-есть даже не само привидение, а работу его. Понимаете, я сначала не заметил ничего, очень занят был — знаки снимал...

Толик вдруг сел, глянул на Антона круглыми, побелевшими от страха глазами:

— Слушай, Зеленый... В среднем кармане рюкзака — «Конкорд». Будь человеком, достань. Только так, чтоб сам рюкзак, упаси боже, не пошевелить — только ты сможешь.

— Сказал бы я тебе, — Антон запустил в Толика кузнечиком, тяжело поднялся. — Да неохота перлы своего красноречия на тебя транжирить.

Он пристроился рядом с Толиковым рюкзаком, осторожно взялся за пряжку кармана. Наташа, не сводя глаз с его неожиданно аккуратных пальцев, придвинулась к уху Виктора:

— А почему только он сможет?

— А он у нас сапер-самоучка. В раннем детстве нашел на даче немецкую гранату и запрятал ее у соседа в куче навоза. А она там полежала маленько, а потом — соскучилась, что-ли? — взяла да и рванула ни с того ни с сего. При чем выбрала же, зараза фашистская, момент, когда сосед гостей по участку водил — клубникой хвастамшись. Представляешь? Бабах — и все в навозе с ног до головы.

Вот этот случай на впечатлительного Тошеньку так повлиял, что не корми ты его, не пои, спать не давай, а дай только взорвать чего-нибудь — благодетелем станешь. Он и в химики по этой причине подался. И достиг же, негодяй, таких вершин мастерства в этом своем увлечении, что когда-нибудь нас всех загребут за соучастие.

Антон между тем ловко выудил из недр рюкзака Толиков фотоаппарат — «Конкорд-автомат» со встроенной вспышкой и какими-то там еще воплями современной фототехники. Появление у Толика этой недешевой игрушки было покрыто мраком неизвестности (Антон утверждал, что это плата за два года безупречной работы на иракскую разведку).

Впрочем, не менее таинственным было происхождение многих вещей, принадлежащих Толику, и разрешить эту загадку не представлялось возможности. Обвинение в фарцовке он с негодованием опроверг, а достаток его матери и собственная зарплата были весьма скромны. Так что есть еще тайны на свете.