Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

В Петербурге на сегодняшний день насчитывается около шестисот мостов, и ни одному из них городской фольклор не уделял столько внимания, сколько Поцелуеву. Слова популярного шлягера: «Все мосты разводятся, а Поцелуев, извините, нет» вошли в пословицу. От Поцелуева моста, кажется, повелась традиция: молодожены, въезжая на машине на любой мост, начинают целоваться и заканчивают поцелуй при съезде с моста.

Надо признать, что причин для подобного мифотворчества было достаточно. Действительно, граница города в начале XVIII века проходила вдоль Мойки; была невдалеке от моста и тюрьма, с удивительной легендой о которой мы еще познакомимся; здание Флотского экипажа, построенное в 1880-х годах архитектором И. Д. Черником, до сих пор находится рядом с Поцелуевым мостом, и отряды новобранцев, сформированные и экипированные в его казармах, до сих пор, направляясь к месту постоянной службы, проходят сквозь строй провожающих по этому легендарному мосту. Но первопричина такого количества легенд, скорее всего, все-таки кроется в необычной, несколько претенциозной, но удивительно точно подходящей для моста фамилии владельца трактира – петербургского купца Поцелуева.

Известный петербургский богач, знакомый нам по легендам Успенского собора на Сенной площади, Савва Яковлев в день восшествия на престол Екатерины II ослушался ее приказа и отказался отпускать народу водку даром. Екатерина приказала объявить ему свое неудовольствие. В народе же распространилась легенда о пудовой чугунной медали, которая, как говорили в Петербурге, была пожалована Савве Яковлеву с приказанием носить на шее по праздникам.

Жил в то время на Петербургской стороне богатый домовладелец, у которого была такая слабая память, что, выйдя из дома, он не мог найти путь обратно. Сохранилось предание, что благодаря этому человеку, дожившему до преклонных лет, улица стала называться Плуталовой.

Второй половине XVIII века принадлежит и название острова Голодай, овеянное легендами и преданиями. По одному из них, в XVIII веке участком земли на острове владел английский врач Томас Голлидей. Им была выстроена фабрика, рабочие которой, измученные тяжким трудом и полуголодным существованием, будто бы и окрестили остров Голодаем. Большинство историков считает, что это предание наиболее правдоподобно объясняет название острова. Но некоторые утверждают, что такое название произошло от шведского слова «халауа», что значит «ива», или от английского «холидэй» – святой день или праздник, потому что английские купцы вместе со своими семьями будто бы ездили сюда по воскресеньям на отдых. Андрей Чернов в своей книге «Скорбный остров Гоноропуло» выдвигает еще одну версию, которая легко может превратиться в легенду. На острове, утверждает он, был в свое время построен острог для содержания преступников, осужденных на тяжелые работы. Заключенные существовали в основном на подаяния горожан. От слова «голодарь», или «голодай», что, по Далю, означает «голодный», и произошло якобы название острова.

При Екатерине II в 1777 году в Петербургской губернии был основан город Луга. В указе по этому случаю будто бы значилось: «Основать на реке Луга город и заселить всякой сволочью». То есть согнать, или, как выражались в XVIII веке, сволочь туда на постоянное жительство людей отовсюду.

Одним из героев петербургского городского фольклора стал известный актер Федор Волков. П. А. Вяземский записал легенду о том, как Волков якобы выручил из беды Екатерину II в день восшествия ее на престол. Будто бы когда она прибыла в церковь для принятия присяги, то должна была зачитать манифест, который второпях не был заготовлен. Екатерина растерялась. В этот драматический момент из толпы вышел какой-то «человек в сюртуке» и вызвался прочесть манифест. Императрица согласилась. Человек вынул из кармана какую-то бумагу и прочел «манифест обыкновенного при таких случаях содержания». Как выяснилось потом, бумага оказалась чистой, а импровизатором был актер Волков. В благодарность императрица «назначила ему значительный пенсион с обращением оного и на все потомство его».

Широко и печально известен был в екатерининском Петербурге обер-секретарь тайной экспедиции, глава политического сыска С. И. Шешковский. Рассказывали легенду о том, как он попал в ловушку, устроенную им же для других. В кабинете Шешковского стояло специальное кресло, в которое он «просил сесть приглашенного». Едва тот садился, как по знаку петербургского инквизитора кресло опускалось под пол так, что только голова и плечи сидящего оставались наверху, а все туловище висело под потолком нижней комнаты. Там кресло отводили в сторону, виновного обнажали и начинали нещадно пороть. После такой экзекуции гостя одевали, поднимали наверх и отпускали домой. Из-за боязни публичной огласки и осмеяния наказанный молчал. Но однажды, рассказывает легенда, к Шешковскому в кабинет попал некий молодой человек, уже однажды побывавший у него. Зная, что последует за приглашением сесть в кресло и знакомый с его устройством, молодой человек, выслушивая нравоучения Шешковского и соглашаясь с ним, пытался тем временем различными способами приблизить к креслу его хозяина. Наконец, это ему удалось и, обладая достаточной силой, он, обхватив руками Шешковского, бросил его в кресло и нажал известную кнопку. Кресло мгновенно опустилось и под полом началась привычная работа. Шешковского будто бы изрядно высекли, а молодой человек убежал домой. Боязнь огласки сработала и на этот раз. Шешковский до самой своей смерти молчал. Но легенда сохранилась.

В то время генерал-полицмейстером Петербурга был Николай Иванович Чичерин, неожиданную смерть которого городской фольклор связал с драматическим наводнением в сентябре 1777 года. В тот день Нева поднялась на 310 см над ординаром и залила все низменные места столицы. Жертвы петербургских жителей были неисчислимы. Но Екатерина считала, что если бы полиция действовала более решительно, жертв было бы значительно меньше. Ее огорчению и негодованию не было пределов. Вызвав генерал-полицмейстера, она, как рассказывают, низко поклонилась ему в пояс и язвительно проговорила: «Спасибо, Николай Иванович! По милости твоей погибло несколько тысяч моих добрых подданных». Чичерин «не выдержал этого упрека: с ним случился удар и он дня через два умер».

Надо сказать, упрек, действительно, был не вполне справедлив. В спасении терпящих бедствие принимали участие все – от полиции до гвардейских полков, к которым Екатерина особенно благоволила. Гвардейцы отвечали ей тем же. Один из примеров такой взаимной благосклонности запечатлен в фольклоре. Офицеры лейб-гвардии Гусарского полка носили так называемые ташки – плоские трапециевидной формы сумки, пристегнутые к поясной сабельной портупее, с недошитым узором. Согласно полковому преданию, образцовую ташку вышивала лично императрица, но, не успев закончить работу, скончалась. С тех пор в память об императрице офицеры полка и носили «незаконченную ташку».

Среди иностранных монархов, посетивших Петербург, был австрийский эрцгерцог Иосиф II. Рассказывают, что Екатерина, желая удивить его скоростью езды в России, приказала найти ямщика, который сумел бы на перекладных доставить его из Петербурга в Москву за 36 часов. Ямщика нашли. На вопрос государыни он якобы ответил: «Берусь, матушка, доставить немецкого короля в 36 часов, но не отвечаю, будет ли цела в нем душа».

Австрийский король так и остался восторженным почитателем Петербурга. Возвратившись на родину, он любил часто повторять рассказ, ставший впоследствии историческим анекдотом о веротерпимости в русской столице. «Вообразите, говорил он, что пять или шесть человек идут в воскресенье вместе и разговаривают дружески; дойдя до Невского проспекта, они расходятся все в разные стороны, уговорясь в тот день обедать или быть ввечеру вместе. Все они пошли к обедне, но только один идет в русскую церковь, другой в лютеранскую, третий в реформатскую и так далее: все они были разных вер». И добавляет, по словам П. Свиньина, в чьем пересказе мы передаем этот исторический анекдот: «Сие согласие между разноверцами не приносит ли отличной чести русскому правительству и характеру россиян».

Во время русско-шведской войны 1788–1790 годов, когда шведская эскадра стояла у Кронштадта и гром боя у Красной горки был слышен в Петербурге, в городе случилась паника. Вдруг загорелась оружейная лаборатория, и с Выборгской стороны посыпались бомбы и гранаты. По преданию, раздались крики: «Шведы! Шведы!» и многие бросились бежать из Петербурга. Рассказывали, что одна барыня, застигнутая общей тревогой в Гостином дворе, поспешила сесть в карету, закричав кучеру: «Скорее погоняй в Москву!»

В конце лета и осенью 1796 года по Петербургу распространились традиционные легенды о знамениях, похожих на те, что предшествовали кончинам других императриц. В июле, за несколько месяцев до кончины Екатерины II, ударом молнии повредило многие украшения в любимой ее комнате в Эрмитаже. Еще говорили, что, так же как в свое время Анна Иоанновна, Екатерина была вызвана каким-то привидением в Тронный зал и там она будто бы увидела на троне собственную тень. Рассказывали также, что незадолго до смерти государыня увидела яркий метеор, упавший за ее каретой. Екатерина сказала при этом: «Такой случай падения звезды был перед кончиной императрицы Елизаветы».