Тамара Бендавид - Всеволод Крестовский

Сдав половину сестер на «промежуточном» пункте, линейка доставила, наконец, остальных на «передовой», и тут для них тотчас же началась энергическая работа. Перекатный гром пушечных выстрелов, беспрерывная, неумолкаемая трескотня ружейного огня на том берегу; бледные страдальческие, и по большей части спокойные лица раненых; обнаженные, иногда окровавленные члены и части человеческого тела, окровавленные лица, головы, рубашки, тряпки и вата; кровь на столе, в тазах и чашках, кровь на полотенцах, на руках врачей и фельдшеров…

Даже в самом воздухе как будто запах или пар свежей крови… То тут, то там иногда тяжелый сдержанный стон, или подавленный страдальческий вздох, иногда чье-то предсмертное хрипение, или последние конвульсии бьющегося, по земле человеческого тела— все это каким-то ужасным кошмаром опять, стало- налегать на Тамару, когда она очутилась на передовом перевязочном пункте. Но здесь рассудок и добрая воля подсказали ей, что надо опять преодолеть, переломить себя и делать дело, — иначе стыдно будет перед другими сестрами. — «Ведь ничего же, они делают что следует и не нервничают… вон и доктора тоже, как спокойно и внимательно справляются со своей работой, — неужели ж одна я такая малодушная?!» И Тамара, стараясь не слышать этих ужасных звуков и не глядеть по сторонам на эту кровь и конвульсии, принимается, засучив рукава, за работу, какая указана ей врачом, — осторожно, мягко промывает тепленькой губкой запекшуюся кровь на чьей-то руке, где зияет черная сквозная рана, держит доктору бинт, подает ему ножницы, вату, компрессы… Вот замечает она следы чужой крови и на своих собственных пальцах, и на своем белом переднике, но это ей уже не страшно и не противно, — она уже переломила себя и помнит лишь одно, что надо, надо работать, что дела впереди еще много, а время не ждет, и нечего, значит, развлекать свое внимание посторонними вещами. Спустя какие-нибудь полчаса, она работала уже так исправно и ловко, что старый, сивоусый военный врач даже похвалил ее. — «Молодец сестра! Такая молоденькая и так твердо работает!.. Хорошо!» Тамара слегка улыбнулась. Это первая, хотя и грубовато выраженная, похвала польстила ее самолюбию, подняла ее в своих собственных глазах, — и в ней зародилась уверенность, что, в самом деле, здесь ничего нет страшного, или, по крайней мере, не так страшно, как казалось вначале.

Все перевязочные пункты на низменности неоднократно подвергались большей или меньшей опасности от неприятельских гранат, но «передовой» больше других находился в сфере артиллерийского огня и потому три раза должен был переменить свое место, нигде однако не спасаясь от залета неприятной гостьи. Все пространство сырой, еще непросохшей земли вокруг него было изряблено яминами и бороздами разрыва. Но и в этих условиях медики и сестры спокойно и твердо исполняли свое дело. Одна граната лопнула среди самого перевязочного пункта, убив осколком на месте одного санитара и обдав Тамару с головы до ног комками земли и брызгами грязи. Мимо нее прозвенел в воздухе один из осколков, что невольно заставило ее пригнуться к земле с легким криком испуга; но врач, которому она помогала, не выпустил даже пинцета из рук, делая лигатуру, и продолжал как ни в чем не бывало доканчивать работу.

— Вы не ранены, сестра? — спокойно и как бы между прочим спросил он, видя, что та присела к земле.

— Кажется, нет… А что? — отозвалась ему Тамара, подымаясь на ноги.

— Да так… курбет вы этот сделали, а я подумал было…

Только вы это напрасно: кланяться этим гостям бесполезно, а вот бинт вы мне выпачкали, это нехорошо. Вперед не кланяйтесь.

К часу дня деятельность на «передовом» и «промежуточном» пунктах уже значительно посократилась и сосредоточилась на «главном», куда к этому времени было уже передано наибольшее количество раненых, получивших первоначальную помощь. Поэтому и сестры, по распоряжению инспектора, были теперь сняты с обоих передовых пунктов и доставлены на главный, где начинал уже сказываться недостаток женских рук для ухода за множеством страдальцев, нуждавшихся в их помощи. И на главном пункте, все равно как и на передовых, сестры в течение всей ночи и всего дня не имели ни минуты покоя: сначала им надо было все приготовить к приему раненых и уходу за ними, а затем ухаживать и помогать еще врачам. Первые раненые стали доставляться на главный пункт к шести часам утра, — сначала довольно редко, а потом все чаще и чаще, и такая доставка продолжалась вплоть до вечера, так что в первый день на главном пункте всех раненых было 382 человека. Тут, в операционных шатрах, их сортировали по роду и характеру ранения и затем размещали в прочих помещениях и, частью, на открытом воздухе. Все эти помещения были распределены между наличными врачами и сестрами. Последние все свое время проводили, большей частью, на коленях у постели: надо было ежеминутно поправлять под больными соломенные мешки и подушки, покрывать разметавшихся в бреду одеялами, прикладывать к ранам компрессы с карболовою водою, давать пить больным, которых томила жажда, кормить их; перекладывать слабосильных на другой бок или менять на них заскорузлое от крови белье, помогать при наложении и перемене повязок, иного утешить и обнадежить ласковым словом, этому написать под диктовку коротенькое письмо на родину, того успокоить, если у него расходились нервы, — словом, работы было, как говорится, по горло, так что самим не оставалось, буквально, минутки свободной, чтобы отдохнуть и подкрепиться пищей. Работа хирургов тоже не прерывалась до тех пор, пока медицинская помощь не была подана постепенно, по мере прибытия, всем без изъятия раненым, что и продолжалось до одиннадцати часов вечера, когда была наложена последняя повязка, и тут лишь первый раз за весь день выпала хирургам и их ассистентам возможность на четверть часа успокоиться, выпить по стакану чая, закусить чем попало. А затем, едва лишь к часу ночи успели все кое- как окончательно справиться с делами.

Тамара, наряду с другими сестрами, работала целый день, не замечая, или даже не чувствуя особенной усталости. Нервы ее точно бы закаменели, и все внимание, все мысли были устремлены лишь на то дело, какое надлежало исполнить в ту или другую данную минуту.

Через ее руки прошел сегодня не один десяток раненых, между которыми было несколько ран очень серьезных и тяжелых, и ее все время невольно поражали замечательная выносливость и терпение русского человека. Во время переноски и некоторых ампутаций не было слышно не только жалоб, но и стонов мало раздавалось. Иные при ампутациях не желали даже хлороформироваться и стоически выдерживали мучительную операцию, куря трубочку махорки или стиснув между зубами носовой платок, чтобы, часом, не закричать от боли.

В двенадцатом часу вечера, когда врачи и несколько, освободившихся сестер сошлись за большим походным столом, где кипел самовар и стояла кое-какая холодная закуска, один из медиков невольно обратил внимание на крайне утомленный вид, запавшие глаза и бледное лицо Тамары.

— Сестра, вы, как видно, очень устали, — заметил он ей с участием. — вам бы лечь теперь да выспаться поскорее.

— Я?.. Нет, нисколько! — подбодрилась девушка.

— Ну, уж не нет, а да! Я ведь вижу, — на вас просто лица нет… Смотрите, не переутомитесь да не заболейте еще!

— Нет, ничего; я чувствую себя прекрасно.

— Какое «ничего»!.. Тут и у опытного хирурга, а не то что у вас, окончательно истощится вся нервная сила, когда приходится восемнадцать часов без перерыва ампутировать, резать да налагать гипсовые повязки, а вам, при вашей молодости… Вы, конечно, первый раз в такой передряге?

— Да, это мой первый опыт, — отвечала Тамара не без некоторого чувства внутреннего удовлетворения.

— Ну, так мы, врачи, положительно запрещаем вам продолжать сегодня какую бы то ни было работу! — безапелляционно порешил доктор. — Подкрепитесь-ка стаканом красного вина и сейчас же спать, или я на вас пожалуюсь начальнице.

Врачи и сестры в один голос подтвердили требование своего коллеги. И в самом деле, на первый раз было слишком уже достаточно всего, что пришлось переиспытать и переделать в эти сутки Тамаре. Но, все-таки, спать она пошла не ранее того, как начальница разрешила сестрам отправляться на отдых, и только улегшись в постель, устроенную на освободившихся санитарных носилках, почувствовала, наконец, всю силу и тяжесть своего физического утомления. Зато на душе у нее было теперь хорошо и спокойно. Она не без достойной гордости сознавала внутри себя, что совершила сегодня нравственную победу над собою, над своею женской немощью, переломила самое себя, выдержала характер и честно до конца исполнила свой добровольно принятый долг, — значит, в будущем она будет не хуже других… Никто больше не скажет ей, что она нервничает или боится. И она заснула крепким, здоровым сном молодости, с самодовлеющим чувством нравственной удовлетворенности и с бодрой готовностью завтра и впредь, до конца воины, продолжать свое дело. Опыт нынешнего дня был для нее то же, что для молодого солдата первое «огненное крещение» в бою; она чувствовала, что вышла из этого испытания с честью и получила спасительную уверенность в себе и в своих нравственных силах на трудный подвиг боевой сестры милосердия, — уверенность, которая до сего дня для нее самой оставалась еще под сомнением.