Том 21. Письма 1888-1889 - Антон Чехов

Надо укладываться. Будьте здоровы, счастливы и уезжайте поскорее из серого Петербурга.

Душевно Ваш

А. Чехов.

Ленский на днях едет в Тулу изображать Адашева*. Кстати: где же печатный экземпляр «Татьяны Репиной»* в I акте? Пришлите его в Сумы.

Сегодня у меня был бывший букинист Свешников*. Оборван и в лаптях. Глаза ясные, лицо умное. Идет пешком в Петербург, где хочет заняться прежним делом. Пить он бросил… У меня были его воспоминания, которые Вы видели. Помните?

Какая чудная погода!

Оболонскому Н. Н., 23 апреля 1889*

641. Н. Н. ОБОЛОНСКОМУ

23 апреля 1889 г. Москва.

23 апр., воскресенье

Sire! Когда Вы вернетесь из Петрограда, я и мощи Лины Саломонской* будем уже сидеть на крылечке и слушать, как кричат соловьи и лягушки. Можете нам позавидовать. О здоровье художника буду сообщать Вам бюллетенями.

Мое благополучное семейство измышляет теперь, каким бы Станиславом наградить Вас за лечение нашего министра художеств. Если бы моя власть, то я нацепил бы на Вас Белого Орла; я Вам очень, очень обязан; но так как власти у меня нет, то Белого Орла я не нацеплю, а буду только просить Вас и умолять — не отказать моей семье в удовольствии поднести Вам Станислава, буде она его измыслит.

Написал бы Вам послаже и поласковей, да голова трещит, как у сукиного сына. Не пишется. Вчера до часа ночи был комитет*. После комитета я прошелся пешком от Сухаревой до Кудрина с Вл. Александровым и говорил с ним о пьесах и винокуренных заводах. Потом, простившись с ним, долго стоял у ворот и смотрел на рассвет, потом пошел гулять, потом был в поганом трактире, где видел, как в битком набитой бильярдной два жулика отлично играли в бильярд, потом пошел я в пакостные места, где беседовал со студентом-математиком и с музыкантами, потом вернулся домой, выпил водки, закусил, потом (в 6 часов утра) лег, был рано разбужен и теперь страдаю, ибо чувствую во всем теле сильное утомление и нежелание укладываться.

Да хранит Вас бог. Дружески жму Вам руку и благодарю 1000 раз. Сегодня из газет узнал, что Толстой болен* — теперь понимаю, зачем Вы в Питере.

Николай и сестра кланяются.

Ваш А. Чехов.

Это письмо разрешаю Вам напечатать через 50 лет в «Русской старине» и получить за него 500 рублей.

Давыдову В. Н., 26 апреля 1889*

642. В. Н. ДАВЫДОВУ

26 апреля 1889 г. Сумы.

26 апрель. Сумы, Харьк. губ., усадьба Линтваревой.

Милый Владимир Николаевич, будьте добры, уведомьте меня, в какой день и час Вы выедете из Киева в Харьков*. В Сумах я выйду на вокзал повидаться с Вами. Поезд простоит только 15 минут, но, думаю, времени хватит, чтоб порассказать Вам кое-что. Живу я теперь на лоне природы, сплю, ловлю раков и страдаю желудком.

Поклонитесь Н. Н. Соловцову, Н. Д. Рыбчинской и всем знаемым моим. Приехал бы я к Вам в Киев, да нельзя: брат болен, бросить его никак невозможно.

Да хранит Вас господь бог.

Ваш А. Чехов.

Чеховой М. П., 26 апреля 1889*

643. М. П. ЧЕХОВОЙ

26 апреля 1889 г. Сумы.

Привези мне полстяные туфли, к<ото>рые купи за рубль. Мерка — Иванова нога.

Погода хорошая, но зелени так же мало, как и в Москве. Воздух великолепный, Псел величественно ласков.

Вершу довезли благополучно.

Поклон папаше, Ивана́м*, тете со чадом*, Корнеевым, Ленским, Вермишелевой*, Макароновой и всем прочим.

Ждем тебя с нетерпением.

Николай бодр.

Послал ли Иван водевиль?*

Дорогою не стесняй себя в расходах.

Вишни и сирень еще не цвели. Артеменко ужасно обрадовался моему приезду.

Твой Antonio.

Бугай кричит. Соловьи и лягушки мешают спать.

Купи для мандолины струну là.

На обороте:

Москва,

Кудринская Садовая, д. Корнеева

Марии Павловне Чеховой

для передачи Акакию Петровичу Накакиеву.

Чеховой М. П., 28 апреля 1889*

644. М. П. ЧЕХОВОЙ

28 апреля 1889 г. Сумы.

Повесь мое шелковое платье в гардероб (чтоб мыши не съели) и привези кухонные полотенца, которые забыла Красовская*. Горничная найдена. Привези Николаеву плетеную сумочку с карандашами (Рукой Н. П. Чехова: в материн<ой> комн<ате>) и фотографию «Шуты при Анне Ивановне» у Антона на окне в спальне. Мою занавеску с окна. Непременно фабричные чулки и ½ ф. бумаги и иголок № 6 и 7.

Рукой Н. П. Чехова:

Отыщи какой-либо подрамничек в сарае или у тети и привези. Для образца. Н. Ч.

Любящая тебя Мать твоя Евгения Чехова, а за ее безграмотностью сын ее Литератор.

Взять у тети подрамничек* для образца, чтоб заказать плотникам.

На обороте:

Москва,

Кудринская Садовая, д. Корнеева

Марии Павловне Чеховой.

Чехову И. П., апрель — май 1889*

645. И. П. ЧЕХОВУ

Конец апреля или начало мая 1889 г. Сумы.

Господ М. Р. Семашко и И. П. Чехова убедительно просим привезти следующие вещи: оставшуюся вершу, «Северный вестник» (май), крючков на волосках, колбасы, вина, стальных перьев и всего того, чего они по благости своей пожелают привезти.

Погода прекрасная. Раки ловятся хорошо. В Сумах плохой театр, скучная публика и отвратительное сантуринское. Миша уехал в Таганрог показывать барышням свои синие штиблеты и фуражку, которую он уж не имеет права носить. Николай в прежнем положении, хотя и выглядит бодрее и не так тощ, как был во время голодания. Дела его во всяком случае не блестящи. Характер генеральский.

Все Линтваревы пополнели и стали еще добрей, чем были. Я пишу каждый день.

В. П. Воронцов бывает у нас каждый день. Он очень милый человек.

Дурак тот, кто имеет возможность ехать на юг и не едет. И дураки все мы, что не едем в Париж на выставку*, которая бывает не каждый год. Этак помрешь и ничего не увидишь.

Погода хорошая, Псел великолепен, но мне скучно и разбирает злость.

Кланяюсь всем, папаше в особенности.

Будь здоров.

Твой А. Чехов.

Чехову Ал. П., 2 мая 1889*

646. Ал. П. ЧЕХОВУ

2 мая 1889 г. Сумы.

г. Сумы, усадьба Линтваревой.

Беззаконно живущий и беззаконно погибающий брат наш Александр!

Я живу уже на даче и тщетно ожидаю от тебя писем*. Погода великолепная, птицы поют, черемуха и всякие крины райского и земного прозябения* приятным запахо́м вертятся около носа, но настроение духа вялое, безразличное, чем я обязан отчасти своей старости, отчасти же косому Николаю, живущему у меня и неугомонно кашляющему день и ночь.

Обращаюсь к тебе с просьбой. Будь добр, возможно скорее попроси редакционного Андрея собрать мне «Новороссийский телеграф» с 15 апреля по 1 мая; если каких №№ нет, то пусть даст соответствующие №№ «Одесского вестника»*. Возьми и скорее вышли мне заказною бандеролью, чем премного меня обяжешь. Не забудь о сей просьбе и не поленись исполнить ее, иначе я тебя высеку.

Сумской театр со своими профессорами магии ждет тебя, чтобы совместно с тобою дать представление*.

Пиши, пожалуйста, не будь штанами.

Капитанам Кукам и Наталье Александровне мой сердечный привет.

Пришли-ка мне на прочтение свою пьесу*. Я все-таки, Саша, опытный человек и могу тебя наставить. Если же будешь вести себя хорошо, то могу и протежировать.

Остаюсь упрекающий в нерадении

Чехов 1-й.

Суворину А. С., начало мая 1889*

647. А. С. СУВОРИНУ

Начало мая 1889 г. Сумы.

Сумы, усадьба Линтваревой.

Я глазам не верю. Недавно были снег и холод, а теперь я сижу у открытого окна и слушаю, как в зеленом саду, не смолкая, кричат соловьи, удоды, иволги и прочие твари. Псел величественно ласков, тоны неба и дали теплы. Цветут яблони и вишни. Ходят гуси с гусенятами. Одним словом, весна со всеми онерами.

Стива не прислал лодок*, не на чем кататься. Хозяйские лодки где-то в лесу у лесника. Ограничиваюсь поэтому только хождением по берегу и острою завистью к рыбалкам*, которые снуют по Пслу на своих челноках. Встаю я рано, ложусь рано, ем много, пишу и читаю. Живописец* кашляет и злится. Дела его швах. — За неимением новых книг повторяю зады, прочитываю то, что читал уже. Между прочим, читаю Гончарова и удивляюсь. Удивляюсь себе: за что я до сих пор считал Гончарова первоклассным писателем? Его «Обломов» совсем неважная штука. Сам Илья Ильич, утрированная фигура, не так уж крупен, чтобы из-за него стоило писать целую книгу. Обрюзглый лентяй, каких много, натура не сложная, дюжинная, мелкая; возводить сию персону в общественный тип — это дань не по чину. Я спрашиваю себя: если бы Обломов не был лентяем, то чем бы он был? И отвечаю: ничем. А коли так, то и пусть себе дрыхнет. Остальные лица мелкие, пахнут лейковщиной, взяты небрежно и наполовину сочинены. Эпохи они не характеризуют и нового ничего не дают. Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо и собою довольная. Наполовину он сочинен, на три четверти ходулен. Ольга сочинена и притянута за хвост. А главная беда — во всем романе холод, холод, холод… Вычеркиваю Гончарова из списка моих полубогов*.