Очевидец Нюрнберга - Рихард Зонненфельдт

К ноябрю наступление союзников во Франции остановилось по всему фронту, и я попросил, чтобы меня перевели в 121-й эскадрон разведки в составе 106-й бронетанковой разведывательной группы, которая до того шла в авангарде знаменитой 3-й армии Паттона, направлявшейся в Германию через Францию. Теперь группа относилась к 7-й армии США. Если мне суждено получить ранение или погибнуть, пусть это, по крайней мере, будет с удобством, в танке или джипе, а не пока я шагаю, окапываюсь, мерзну и вкалываю, как пехтура. Моя новая часть была расквартирована под Саргемином, который вскоре должен был стать южным флангом Арденнской операции.

Первую ночь на фронте мы вместе с шестью рядовыми провели на ферме, где растопили чугунную печку и приготовили себе ужин. То и дело громыхали артиллерийские снаряды, и я не сразу поверил своим новым товарищам, которые уверяли меня, что снаряды падают слишком далеко и беспокоиться из-за них не надо. Мои товарищи сражались в Нормандии, Фалезской операции и битве при Люневиле, где эскадрон понес большие потери, идя в авангарде 3-й армии Паттона. Естественно, я во все уши слушал их рассказы о боях, об их встречах с немцами, об их славе лучших бойцов 3-й армии Паттона. Там я в первый раз услышал, что эсэсовцы отрезали яички американским военнопленным и засовывали им же в рот.

Благодаря меткости я получил винтовку и место в головном джипе. Я не проходил подготовки к службе в бронетанковых войсках и не учился на артиллериста или радиста. По слухам, продолжительность жизни у тех, кто ехал в головном джипе разведки, была не больше, чем у стрелков хвостовой пушки на самолете, когда «Мессершмитты» еще представляли серьезную угрозу.

Моя новая роль в войне за разгром Гитлера одновременно будоражила и пугала меня.

В нашей части было три отделения, у каждого по два джипа и бронемашина M8. M8 — это шестиколесный бронированный автомобиль с 37-миллиметровой пушкой на вращающейся башне и двумя пулеметами. Он имел довольно хорошую проходимость на умеренно пересеченной местности, был бесполезен в лесу, но быстроходен на дороге с твердым покрытием, а также он был оснащен коротковолновой радиостанцией с приличным диапазоном. Однажды я попал на радиолюбителя в Харрисбурге в штате Пенсильвания и послал через него привет родителям, что было строго запрещено. Еще у M8 был УКВ-трансивер малой дальности для связи между движущимися объектами.

В бою наши джипы ехали с опущенным лобовым стеклом, пулеметом на стойке или на капоте, по трое человек на машину, и все, что возможно, висело на боковых поручнях. У джипов не на линии фронта были крыши, а иногда и даже пластиковые боковые шторки, отличная штука в декабрьские и январские морозы.

Кроме того, у эскадрона были легкие танки, форменное посмешище с высоким силуэтом и 37-миллиметровой пушкой, годной только для того, чтобы стрелять по солдатам, небронированным грузовикам и домам. От немецких танков снаряды просто отскакивали. Мы прекрасно понимали, что русский T-34 — лучший танк в мире, а за ним идут немецкие «Тигры» и «Пантеры». Британские «Кромвели» и американские M4 были гораздо хуже их. Наши M5 под названием «Генерал Стюарт» с их анемичными 37-миллиметровыми пушками были самыми плохими. Только после войны Америка ликвидировала отставание в танкостроении и в конце концов стала лидером.

В 1944 году недостатки американской бронетанковой техники — малая огневая мощь и высокий силуэт — компенсировались количеством, маневренностью и хорошей поворотливостью башни. Кроме того, у нас были самоходные противотанковые орудия с очень легкой броней, быстроходные, очень маневренные и оснащенные убийственно эффективными 90-миллиметровыми пушками. Если им удавалось первыми открыть огонь, они справлялись на ура. Иначе «прощай, Чарли».

В задней части противотанковых и других машин мы возили груды кастрюль и сковородок, стульев, радиоприемников, матрасов и прочих предметов быта, подобранных по пути. Еще в нашем эскадроне имелся ремонтный грузовик для полевого обслуживания, а также командная и санитарная полугусеничные машины — с колесами впереди и гусеницами сзади.

У нас было трое медиков: здоровяк-врач с длинной черной бородой, огромными ручищами, седыми волосами и русским акцентом, помогали ему два санитара на срочной службе в повязках с красным крестом. У меня никак не укладывалось в голове, каким образом медики умудрялись держать у себя в машине козу, да еще, как правило, одну или двух женщин. Периодически они все вылезали из машины, и врач производил регулярный осмотр на предмет венерических заболеваний. Мы выстраивались в ряд с расстегнутыми ширинками, держа в руках свои детородные органы, чтобы их «подоить» и молчаливый доктор мог посмотреть, нет ли признаков гонореи. Мы все переглядывались, стараясь разглядеть, у кого самое большое орудие. Единственным, кто за все время подхватил заразу, оказался санитар.

Пока я набирался опыта в танковой разведке, немцы продолжали наращивать «клин», собираясь наступать на Антверпен. Мы были на южном отрезке, далеко от главного направления удара. Тем не менее мы получили приказ покинуть здания, где мы жили, и вкопать в землю наши бронемашины и танки, так чтобы возвышались только орудийные башни и из каждой насыпи был пологий задний выезд.

Копать их лопатами было очень тяжело, и мы подумали, что один дизельный бульдозер из тех, что шли с войсками позади нас, мог бы поберечь наши спины. Западнее нас стояла хозяйственная часть, у которой были эти машины. Однажды вечером два наших танка объехали их полевой лагерь, стреляя из орудий и крича, чтобы они шли в укрытие, потому что немцы наступают. Тем временем два наших танкиста завладели двумя бульдозерами и привели их туда, где мы копали. После работы мы вернули бульдозеры, прилепив на каждый записку с благодарностью.

Между тем мы жили и спали под большими машинами, чьи моторы согревали, а радиостанции предоставляли новости и развлечения. Постепенно до нас дошло, что как мы ни окапывались, а немцы не придут. Каждый день мы слышали с неба тот низкий мелодичный гул, когда сотни тяжелых бомбардировщиков на одной скорости направлялись на восток, в Германию, часто слишком высоко, чтобы их увидеть, но оставляя за собой белый след. По времени их прилета и отлета мы могли вычислить, насколько далеко на восток они забирались. Однажды летели обратно в чистом небе практически у нас над головой, и мы слышали гром и грохот бомбежки. Вместо городов они бомбили немецкие склады боеприпасов, и мы поняли, что Арденнская операция близится к концу.

Ну и конечно, через пару недель нас перебросили южнее, во 2-й корпус, и мы присоединились к знаменитым дивизиям, которые сражались и одержали победу на Сицилии, в Монтекассино и Салерно. Нас дислоцировали на северном краю очага немецкого сопротивления, севернее того места, где встречаются Франция, Германия и Швейцария. Это называлось «Кольмарский мешок».

Когда немцы начали уступать, я получил свой первый боевой опыт. Мы вели разведку на двух джипах и бронемашине и заблудились, совершенно не понимая, где мы находимся. Я заметил дорожные знаки, указывающие в сторону штаба немецкой армии. По какому-то наитию я развернул знаки в обратную сторону. Скоро неподалеку мы заметили ферму. Там мы подкрепились еще теплой курицей с морковью и картошкой и поняли, что немцы были тут еще совсем недавно. Мы спрятались в сарае под соломой.

Через некоторое время наш часовой доложил, что по дороге едет какой-то автомобиль. Я посмотрел в бинокль и увидел, что это немецкая штабная машина. Когда она находилась примерно в сотне метрах от нас, мы выстрелили из нашей 37-миллиметровой пушки. Из автомобиля выскочили пятеро немцев и попрыгали в канавы по обе стороны дороги. Один был в брюках с красной полосой, как у немецкого генерала. Потом мы расстреляли их автомобиль и выехали на нашей бронемашине. Я крикнул им «Хенде хох» («Руки вверх»), чтобы они вышли и сдались. Они повиновались, генерал шел последним. Мы забрали у них оружие, обыскали и посадили в наше укрытие под охраной.

Между тем немецкий генерал пожаловался, что какой-то идиот перепутал знаки, которые указывали в сторону его штаба. Я сказал ему, что это сделал я, и он потребовал немедленно его освободить, потому что это нечестно. Я велел ему заткнуться, или нам придется заткнуть его. Я заметил, что его подчиненные не очень огорчились тому, что попали в плен.

Мы еще не знали, где находимся относительно наших войск, пока на следующее утро не услышали по радио американские голоса и не увидели пехоту США. Мы поняли, что ненароком уехали далеко вперед. Когда американские грузовики, за которыми шла пехота, доехали до нас, мы договорились, чтобы наших пленников отвели в военную тюрьму. Немецкий генерал возмущался, что ему приходится стоять в кузове армейского грузовика вместе с обычными пленными солдатами, и тогда я велел ему идти пешком перед грузовиком, который ехал за ним на довольно высокой скорости для пешего человека.