Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже - Фазлиддин Мухаммадиев

Лица братьев прояснились. Особенно у старшего, который, мельком бросив укоризненный взгляд на ишана Ахмад Султана, в знак подтверждения моих слов, беспрерывно тряс седой бородой. Братья задали мне еще несколько вопросов о нынешней жизни, о занятиях и здоровье старых знакомых. Допросы, как правило, относились к бывшим богатеям квартала, которые в свое время держали большие кожевенные, ткацкие, кондитерские и прочие мастерские и лавки. Впоследствии за неподчинение новым порядкам они были выселены и спустя несколько лет, вернувшись в родные края, стали жить плодами своих трудов. Я рассказал хаджи Саадуле и хаджи Шукрулло все, что знал об этих людях.

К концу этого неофициального допроса, настроение обоих братьев переменилось. Пожелав мне доброго пути, они выразили сожаление, что я не располагаю временем побывать у них в гостях. В их тоне мне послышалось извинение.

Ишан Ахмад Султан, вернувшись во двор аэропорта, еще раз обнялся со всеми на прощание и затем, подойдя ко мне, взял мои руки в свои и сказал:

― Ну вот, дорогой, теперь вы вернетесь на родину, Передайте привет всем землякам, которые меня еще помнят.

Я кивнул.

― Не обессудьте за мои рассказы, ― повторил он уже однажды высказанную в Медине просьбу. ―Чтобы гости не скучали, я хотел занять их своими приключениями.

― Вы очень гостеприимны.

На мгновение что-то блеснуло в глазах ишана, щека у него дернулась, но, изобразив на лице детскую радость, он сказал:

― Какое уж там гостеприимство, к сожалению, я был сильно занят…

― Что вы, что вы! ― запротестовал я. ― Вы оказали нам верх гостеприимства.

Ишан отпустил мою руку и, обратившись к остальным, еще раз пожелал доброго пути и прочитал молитву. Через полчаса объявили посадку в самолет.

Лисье коварство ишана обидело меня. Что плохого я ему сделал? Ему и его Аравии? Неужели мой грех в том, что я не брею головы? Или ему не понравилось, что я не стал, подобно другим, славословить святость мечетей Мекки и Медины? Но ведь, если подумать, должен же врач чем-то отличаться от почтенных кори?! Если бы я не сопровождал их, разве сидел бы сейчас так спокойно, мирно подремывая, мулла Нариман и восьмидесятивосьмилетний кори Мушарраф, который, заболев животом в святой долине Мина, чуть не оставил там свои старые кости…

Моя седина

И снова нас встречали работники нашего посольства. Они отвезли нас и разместили на пароходе-отеле, который по-прежнему стоял, прижавшись к берегу Нила. Я занял свою прежнюю каюту вместе с Исрафилом. За три недели я впервые побрился в нормальных условиях, перед настоящим большим зеркалом, над сносным умывальником. Посмотрев в зеркало, я не узнал себя. Цвет лица у меня был такой, будто я только что перенес длительную болезнь. Волосы на висках поседели.

Исрафил подошел и остановился сбоку. Он был в чистой одежде и повязал голову белой чалмой, купленной в Аравии.

― Я это заметил уже давно, ―сказал он, кивая на мою шевелюру. ― Но что толку было говорить тебе? Не тужи, брат, ― ласково прибавил Исрафил. ― Однажды во время войны я также вдруг поседел. А спустя несколько лет седина исчезла.

― А разве ты участвовал в войне?

― Да, ― сказал он и, словно устыдившись чего-то, наклонил голову и тихо произнес: ― От начала до конца, от Курска до Вены. Награжден орденом и четырьмя медалями… Ну, мне пора, ― сказал он и вышел.

Я проводил его на улицу. Вместе с Кори-ака, Тимуржаном, четырьмя старыми кори и Тешабоем он уселся в микроавтобус посольства и уехал на прием к главному кадию Республики Судан.

…Вечером, поднявшись на верхнюю палубу, я вновь принялся разглядывать огни, мерцающие вдоль берегов Нила, и отражения, колеблющиеся в воде.

Завтра вылетаем в Каир и пять дней проведем там. Мечта увидеть Каир, великие пирамиды фараонов древнего Египта живет у меня в сердце со школьных лет. Но как было бы хорошо, если бы мы осмотрели их за два дня и скорей вернулись на родину!

Алланазар-кори тоже поднялся на верхнюю палубу.

― Дохтур-джан, можно присесть рядом с вами?

― Пожалуйста, кори, места много, всем хватит, ― ответил я.

С тех пор как колеса самолета оторвались от земли Саудовской Аравии, я вижу со стороны своих спутников самое предупредительное отношение, как это было в Москве, в гостинице у выставки. Теперь они снова с готовностью отвечают на мои вопросы, то и дело повторяя «спасибо, дохтур-джан», «не беспокойтесь, дохтур-джан». Чемоданчик с медикаментами, который стал совсем легоньким, молодые кори несут, не ожидая, чтобы кто-нибудь из старших велел им это сделать. Перемена отношения до того явная, что меня иногда разбирает смех.

Когда мы приземлились на аэродроме Хартума, я увидел в группе встречавших нас сотрудников посольства стоявшего в сторонке человека, который с добродушным любопытством наблюдал новоявленных хаджи. В своих чалмах и халатах на фоне современного лайнера они выглядели презабавно. В одной руке человек держал черный квадратный микрофончик, а через плечо у него висели звукозаписывающий и фотографический аппараты. Я догадался, что это корреспондент одной из центральных газет. Я подошел к нему, поздоровался и попросил рассказать о новостях с родины.

― Вы давно путешествуете? ― в свою очередь спросил он вместо ответа.

― Три недели и один день.

― Ну, если так, то расскажу, ― согласился он. Поблагодарив его за рассказ, я присоединился к своей группе. Махсум-Жевака со вздохом произнес:

― Счастливчик вы, дохтур-джан, хорошо знаете русский язык. Вот и сейчас поговорили с этим человеком, узнали, как дома дела.

У меня в ушах будто звенел его окрик: «По-урусски не разговаривать! Не знаешь, что это язык неверных?!»

За время поездки я научился держать себя в руках и не давать разгораться пламени гнева. И сейчас это выручило меня.

― У кавказцев, ― сказал я, ― есть поговорка, мулла-ака. Она гласит, что если жизнь даст человеку крылья, пусть даст орлиные крылья; если судьба уготовит смерть, пусть это будет смерть героя; если подарит друга, пусть будет верный друг; а если встретится враг, пусть будет честный враг. Как вам нравится эта поговорка?

― Неплохая.

― Если неплохая, то завяжите узелок на память, может, пригодится.

Замечу между прочим, что и эту поговорку я прочел на русском языке, а то ведь где я, а где Кавказ…

Лицо у Махсума-Жеваки потемнело, и он зашагал к автомобилю, в который уже садился Кори-ака.

После ужина мы все расположились под навесом «Гранд-отеля». Кори-ака, коснувшись в разговоре совершенного нами хаджжа, заметил наставительным тоном, что если мы обидели когда-нибудь друг друга, то должны простить обиду, а не держать ее в сердце. Затем Кори-ака сказал, что наш доктор, домулло Курбан, очень хорошо ухаживал за всеми, и выразил мне благодарность.

Один из братьев, поддержав слова руководителя, прибавил, что по возвращении на родину надо рассказать о хорошей службе доктора и сообщить также по месту его работы, чтобы Министерство здравоохранения со своей стороны тоже поблагодарило его.

И без благодарностей и грамот ваш покорный слуга никогда не забудет свое великое паломничество. Ни один человек в мире не в силах забыть те дни, когда у него седеют волосы.

Мои спутники вернутся на родину с высоким титулом хаджи, с возросшим авторитетом и станут проповедывать Коран и рассказывать предания о жизни пророка с удвоенным энтузиазмом. А мой дядя, его друзья, их братья и сестры, верующие пациенты нашей поликлиники будут слушать теперь их беседы с удвоенным вниманием и благоговением.

Но и ваш покорный слуга не останется, как прежде, в стороне. Где бы я ни был, по любому поводу и при любом случае я буду рассказывать о тех людях, шейхах, ишанах, сеидах, тех картинах и эпизодах, которые мне привелось увидеть. У моего Искандара есть друг писатель. Я непременно расскажу ему всю эту историю. Пусть напишет. Пусть все узнают, что такое хаджж и кто такой хаджи, что такое великий хаджж и кто такой великий хаджи.

1 + 17

Стюардессы были те же, с которыми мы 27 апреля летели в Хартум.

― Ну, доктор, едем вместе домой? ― спросила, проверяя мой билет, жизнерадостная девушка.

― К сожалению, всего полпути.

― Ну, ничего. В другой раз до самого дома довезем.

― Да, умоляю не забыть меня на чужбине.

Девушка мило улыбнулась.

Мы с Исрафилом сели рядом.

― Опять будешь спать всю дорогу, ― сказал я.

― Нет, давай разговаривать… Тауфику, мне кажется, было очень грустно… Когда мы поднимались в самолет, он с такой тоской смотрел на нас… Понятно, молод еще… Из всех работников посольства и консульства он, по-моему, самый молодой…

― Дело не в возрасте.

― А в чем?

― Не знаю.

― Не знаешь, тогда сиди и слушай, что говорят старшие.

― Что же они говорят?