Дом в Мансуровском - Мария Метлицкая

Сколько было сигналов, предупреждений, знаков! Но нет, я упорно шла к своей цели. И я ее достигла. Успокоилась ли я, пришла ли в себя, остановилась ли? Удовлетворилась ли, как голодный вампир, наконец-то напившийся крови? Поняла ли я, что сделала? Дошло ли до меня, что я испортила себе жизнь? Перечеркнула, сломала собственными руками?

Кто теперь я? Беременная аспирантка, живущая в неближнем Подмосковье? Нищая, раздавленная, униженная. Почти мертвая. Я еду в электричке и смотрю в стекло на свое отражение: мертвые, впалые глаза. Сухие, бледные губы. Растрепанные волосы. Ведьма. Я всегда была худышкой, а сейчас, когда, казалось бы, должна поправляться, так похудела, что скоро будет виден живот.

Я понимаю, что живущий во мне ребенок должен питаться. Но я не могу есть, меня начинает тошнить. Я пью кефир, и от этого мне немного легче. Но какие витамины в кефире и что получает мой ребенок?

Срок беременности примерно восемь недель. Да, совсем мало, и еще можно сделать аборт. Но это действия, причем серьезные, требующие моральных и душевных усилий. Про физические я не говорю. Надо записаться в консультацию, пойти к врачу и объяснить, почему я не могу рожать.

Все просто – отец ребенка меня бросил. Впрочем, ха-ха, он меня никогда и не подбирал! Я навязалась ему, как навязываются рыночные цыганки, уговаривающие погадать. Мы же бежим от них, верно? И он от меня бежал. А я настигала. Караулила. Возникала перед ним, как те трое из сказки про волшебный ларец. Оп – я тут. Чего желаете?

Он ничего не желал. Вообще ничего. Он говорил напрямую: «Уйди, я тебя не люблю, ты не в моем вкусе. У меня есть любимая девушка. В конце концов, у тебя есть чувство гордости и чувство достоинства?»

Он почти плакал, он, красавец, кумир и предмет восхищения. Он кричал, оскорблял меня, грозил милицией. Он умолял меня, увещевал, разговаривал со мной как с больной.

Почему «как»? Я и вправду больная – здоровые так себя не ведут.

Я преследую его, уверяя себя, что имею на это право. Как же – я ведь люблю его!

«Мы никогда не будем вместе», – повторяет он.

Ну почему же? Литература – а я девица начитанная – знает кучу примеров, когда женщина добивается своего, и мужчина сдается.

Странно: если добивается мужчина – это доблесть. А когда добивается женщина – это позор.

Нет никакого позора. Просто я не могу без него жить.

Он не подонок, мой Шахиджан. Он – гуляка. Про таких говорят «у него ветер в голове», «молодой, не нагулялся», «восточный мужчина», «темперамент» и так далее. Красавчик: черные кудри, черные глаза, черные ресницы. Волосатый, как черт: руки, грудь, тело. «Обезьяна, – смеется он, – я волосатый, как обезьяна».

Я задохнулась, когда впервые его увидела.

Неужели такое бывает? Откуда такие в наших серых, размытых, скучных пенатах? А красный свитер? Он горел как костер. А белые-белые зубы? Он во весь рот смеялся, и зубы сверкали, как рафинад на солнце.

– Кто это? – спросила я у знакомой девицы.

– Шахиджан – вздохнула та. – Хорош, да? Красавчик!

– Иностранец? – уточнила я.

– Да черт разберет! Вроде отец армянин, а мать арабка. По крайней мере, так говорят. Родня за границей, кажется, в Париже. Он живет здесь, а где родился – черт его знает.

Мне не важно, где он родился. Мне важно, что он здесь. Рядом. В этом же здании, в нескольких метрах от меня. И я стала его караулить. Попадаться ему на глаза. Мелькать перед ним – в коридорах, холлах, в столовой и в библиотеке, в аудиториях и на кафедре.

Я была вездесуща. И наконец он меня заметил. Это было в столовой в двенадцать дня, когда очереди вырастают мгновенно, как хвост ящерицы.

Я стояла в самом начале. Он подошел, с тоской посмотрел на сосиску с горошком, потом перевел взгляд на очередь и посетовал:

– Не судьба…

Если бы передо мной стояли девицы – а он наверняка на это рассчитывал, – голодным бы он не остался. Но передо мной стояли три парня, по взглядам которых было понятно, что Шахиджан останется без сосиски.

Он развернулся и направился к выходу. Медленно, вразвалочку, словно надеясь, что еще не все потеряно.

И тут я выкрикнула:

– Эй, подожди!

Мой голос был хриплым и незнакомым.

Он обернулся и оглядел очередь – ему? Или не ему? И кто крикнул?

Я махнула рукой, позвала его.

Шахиджан пожал плечом, приподнял бровь, глянул на очередь и пошел ко мне.

В этот момент я стала первой.

– Что тебе? – буркнула я. – Сосиски?

Он растерялся, но быстро взял себя в руки:

– Да-да, две сосиски, горошек, булку и чай!

Буфетчица смотрела на меня с усмешкой. Я чувствовала, что всю меня, от ступней до корней волос, заливает горячей волной.

Шахиджан забрал свои сосиски, а я замолчала, как истукан.

– Ну? – хмыкнула буфетчица. – А тебе что?

Вздрогнув, я пролепетала:

– То же самое.

На раздумья времени не было.

Я не любила сосиски. И не ела зеленый горошек. Я не едок, как говорит моя мама. Я птичка, клюю понемножку.

Я взяла свой поднос и оглядела зал. Он сидел за свободным – редкость – столом и махал мне рукой.

Как я дошла и не упала, не споткнулась, вместе с этим дурацким подносом и дурацкими сосисками? Чудеса.

Я села за стол и почувствовала, что не смогу проглотить ни кусочка. Зато он уминал с аппетитом. А я как полная дура сидела над своими тарелками, изучая содержимое.

– Чего не ешь? – удивился он и наконец сообразил: – А, да! Спасибо тебе. Если бы не ты – кстати, как тебя? – я бы умер от голода.

– Катя, – тихо сказала я, – Катя Светлова. Слушай, мне что-то расхотелось. Честное слово. Я только чай и булочку. А сосиски ты можешь съесть. Я не дотрагивалась, честное слово!

– Ну что ты заладила – «честное слово, честное слово»! Я видел, что ты не дотрагивалась. Что, правда не будешь? Точно? Тогда ладно, я проглочу. Теперь ты знаешь страшную тайну. – Он наклонился, выпучил свои невозможно чернючие глаза и прошептал: – Я жуткий обжора!

И вдруг мне стало смешно. Легко и смешно. Мы познакомились, а это значит… Ничего это не значит. Вообще ничего. На следующий день он меня не узнал.

Мы столкнулись в коридоре.

– Привет, – сказала я.

Он мимолетом посмотрел на меня и тут же отвлекся, кого-то окликнул, обогнул меня, побежал и… исчез. Он не узнал меня. И наш совместный обед