Разноцветные дни - Николай Николаевич Красильников

Уже потом я узнал, что этот мой визит был как нельзя кстати. Наталья Павловна, всегда тяготея к людям, часто чувствовала себя одинокой, забытой. И вдруг такое неожиданное приглашение. Значит, ее знают, она нужна…

— Только обязательно, не забудьте, пожалуйста, придите, — наивно напомнил я, уходя.

— В среду в семь вечера в Клубе железнодорожников, — улыбнулась Наталья Павловна и подарила мне на память «Семиречье» с автографом.

Это был поистине дорогой подарок.

…Снова и снова перечитал сборник. Откуда такое тонкое знание, такое глубинное понимание Востока?

Ведь я тоже родился в махалле. Рос вместе с узбекскими мальчишками и девчонками. Знал досконально местные обычаи и праздники, наконец, сам язык. А многое из того прекрасного, что смогла увидеть поэтесса, не заметил, не обратил внимания.

О, эти названия, запахи и краски Азии!

Кто не был ими очарован?

Николай Тихонов, Владимир Луговской, Георгий Санников…

«Далеко-далеко за горами Талас», «У начала больших синеватых степей», «И в памирских горах набухают снега», — это начальные строки стихов Натальи Буровой.

Они широки и просторны, в них много солнца, радости и ветра.

И в этот мир, созданный поэтессой, мне не раз еще предстоит заглянуть.

…В тот вечер в лекционном зале, специально предоставленном нам по случаю встречи с поэтессой, народу было набито битком. Многие привели с собой друзей, знакомых. А кто-то пришел сам, прослышав о встрече.

Наталья Павловна была в скромном темном платье, с небольшой сумочкой. Глаза ее глубокие, каштановые, светились каким-то таинственным блеском.

Поэтессу посадили в президиум за стол, покрытый зеленой бархатной скатертью и украшенный огромным букетом бульденежей.

Контакт наладился как-то сразу, непроизвольно, будто мы с ней были знакомы давным-давно.

Наталья Павловна рассказала немного о себе, о Литинституте, где ей посчастливилось проучиться несколько послевоенных лет. О дружбе с М. Агашиной, И. Гофф, О. Кожуховой, К. Ваншенкиным, Р. Гамзатовым, В. Солоухиным.

Эти писатели по праву стали гордостью многонациональной советской литературы. С некоторыми из них Наталья Павловна не порывала связей, находясь далеко от столицы, вела переписку.

Поэтесса рассказала и о руководителе их творческого семинара знаменитом поэте Владимире Луговском. Студенты в шутку, но с уважением называли его «бровеносцем». За необычайно густые седоватые брови. И вообще он был высоким, стройным, красивым. Это он, кстати, в один из своих приездов в Узбекистан, который безмерно любил всем сердцем и воспел во многих прекрасных стихах, заметил дарование молодой поэтессы. Тепло поддержал ее словом и делом.

Не обошлось на встрече с Буровой и без неизбежного вопроса: как вы пишете?

— Удивительное дело, — ответила Наталья Павловна. — Бывает, что и месяц, и три, и полгода не прикасаешься к бумаге. Конечно, переживаешь, думаешь: вот и все, больше уже никогда «это» не придет… А в тебя уже вселилась какая-то музыка, пробуждаются смутные образы, забытые запахи. И вдруг незаметно для себя начинаешь писать. В такие дни я могу «выдавать» и по стихотворению, и по два, и по три. А однажды написала даже пять. Целую подборку!

Кто-то попросил почитать новые стихи.

Наталья Павловна засмущалась.

— Голос уж больно у меня неважнецкий, как у дьячка, — сказала она.

— Ничего, ничего, читайте! — одобрительно зашумели молодые поэты.

И поэтесса прочитала новые стихи: «Поезда люблю, поезда», «Сердце Азии», «Цветут гранаты. Алые цветы».

Концовка этого стихотворения у многих с того раза осталась в памяти:

И в будущее смотрится часами

Исполненный достоинства росток,

А женщины с восточными глазами

Прекрасны, как гранатовый цветок.

Зря Наталья Павловна беспокоилась за свой голос, кстати, хоть и глуховатый, но грудной, звучащий с какой-то затаенной силой. Истинная поэзия берет душевностью, неожиданным образом и свежей мыслью. А эти качества всегда были свойственны стихам поэтессы.

Затем и «семинаристы» прочли традиционно «по кругу» свои стихи. И встреча выросла в настоящий поэтический праздник.

Уже поздней ночью стали расходиться по домам. На улице недавно прошумел освежающий майский ливень. Листья деревьев матово отсвечивали под фонарями. Поблескивали булыжник, чугунная ограда скверика.

И влажная лунная тишь, и гудки со стороны вокзала, и капли с листьев — все это тоже дышало поэзией!

…Я стал изредка бывать в гостях у Натальи Павловны. Показывал ей свои стихи. Молодому поэту всегда лестно услышать похвалу и даже критику от старшего собрата по перу. А если это уже признанный мастер, такой отзыв — дороже втройне.

Наталья Павловна жила в отдаленном конце жилого массива Чиланзар, очень неблизко от центра.

Город после памятного землетрясения стал сильно разрастаться. Как в сказке, не по дням, а по часам. И ввысь, и особенно вширь. Рушились старые дома и административные здания, возводились новые. Едкая пыль висела над городом. Вместе с ней навсегда исчезли старый «примусный» быт и неспешный уклад жизни коренных ташкентцев.

Наталье Павловне несколько в грустинку было это новое. До Чиланзара она долгие годы жила на старой ташкентской улочке с поэтичным названием улица Двенадцати тополей. Вообще для нее старые названия, исчезнувшие навсегда, были не пустым звуком, а жили в сердце милой музыкой: Зерабулакская, Шейхантаур, Пиян-базар, школа имени Песталоцци… Памятные места, памятные встречи. Их невозможно вычеркнуть из жизни.

Оценку чужим стихам Наталья Павловна всегда давала прямую и кратко-однозначную: «Вот это нравится, а вот это нет…» И все.

Почему? Она никогда не объясняла. Я сначала удивлялся. Ведь на семинарах словопрениям порой не было конца. А потом как-то внутренне принял такой вот подход. Я понял: человек, тем более творческий, всегда должен в жизни домысливать все сам. Была бы только честная отправная точка: «Это нравится, а вот это нет…»

При разговорах о стихах, о жизни, непременно, примостившись где-нибудь в углу на стуле или на диване, присутствовала мама Натальи Павловны Олимпиада Яковлевна.

О ней следует сказать особо.

Олимпиаде Яковлевне к тому времени было уже за семьдесят. Но назвать старой эту женщину было никак нельзя. В молодости она, видимо, была высокой и стройной. Черты смуглого лица, испещренного мелкими морщинами, говорили о былой красоте. Как-то в разговоре о родословной Олимпиада Яковлевна невзначай обронила: «А ведь во мне течет прабабкина цыганская кровь».

Олимпиада Яковлевна хорошо помнила свои девические годы, когда, еще в начале века, тянулись по трактам бесконечные и скрипучие переселенческие обозы. Они тянулись с Украины, из деревень Воронежской и других российских губерний в «сказочную» страну Семиречье, где «климат благодатный, виноград и яблоки величиной с кулак».

Немало пришлось хлебнуть лиха этим обездоленным людям, пока они не добирались до места, не оседали на азиатской земле и не обзаводились хозяйством.

Не отсюда ли в стихах Натальи Буровой