Экзорцисты - Джон Сирлз

Мы снова замолчали. На одном из кедров по соседству уселась маленькая птичка с черно-белыми перьями, но не выказывала намерений слететь вниз.

– А по какому адресу ты написала дяде? – спросил Хикин, забыв о собственных инструкциях хранить молчание.

Птичка тут же улетела.

– В Тампу. Он там живет.

– Что ж, теперь понятно, почему он тебе не ответил. Он переехал, Сильви.

– Переехал? Куда?

– На самом деле он живет совсем рядом. В двух часах езды отсюда.

– Откуда вы знаете?

– Не забывай, я журналист. Возможно, не лучший, но я тщательно проверял все детали истории твоих родителей для газеты. Несколько раз даже пытался поговорить с твоим дядей, но он отказался. Как и твоя сестра, когда я к ней обратился.

Пока мы ехали в заповедник на его хрипящем старом «Фольксвагене», Хикин рассказал мне историю, которая быстро становилась знакомой: вскоре после смерти моих родителей он заехал к нам домой, но Роуз его не впустила. Она сказала, что он принес лишь неприятности нашим родителям и она больше не хочет его видеть. Но он ничего не говорил о нашем дяде.

– А почему вы хотели с ним встретиться?

Хикин пожал плечами.

– Если исключить вас с сестрой, Ховард был единственным человеком из круга ваших родителей, у которого я ни разу не брал интервью, пока писал о них книгу. И даже после их смерти. Я думал, он может что-то знать.

– Но в ту ночь он был во Флориде, – сказала я и тут же вспомнила записку из папки Раммеля. – Что он мог вам рассказать?

– Да, я знаю. Я читал полицейские отчеты с его заявлением о том, что он выпивал у себя дома после того, как потерял работу. Это была лишь попытка – отчаянная попытка с моей стороны – найти хоть какие-то ответы. Впрочем, не имеет значения. Твой дядя вел себя так же жестко и категорично, как твоя сестра, и выгнал меня вон.

Та же птичка или другая, очень похожая на первую, уселась на ветку рядом с нами. Я понимала, что должна молчать, если хочу, чтобы она взяла зерна с моей ладони. И все же не удержалась от вопроса:

– Я знаю, это ваша работа, Но…

Хикин опустил руки вниз, сжав их в кулаки, чтобы не просыпалось зерно.

– Это все моя вина. Таков простой ответ.

– Вина?

– Я предал твою мать, написав в книге некоторые вещи. И я виновен в той роли, которую сыграл в смерти твоих родителей. Но дело не только в этом. Даже если бы Данны не предоставили Линчу алиби, я не верил в его вину.

«Двадцать два часа», – снова подумала я.

– Почему? В таком виде история выглядит вполне логично. Он был разгневан на моих родителей из-за того, что случилось с Абигейл. У него имелся мотив. Кроме того, он был в церкви.

– Несмотря на то что твои сестра и дядя отказались со мной разговаривать, Альберт Линч согласился со мной встретиться. Я несколько раз посещал его в тюрьме, чтобы уточнить некоторые моменты. И…

– И какое впечатление он на вас произвел? – не удержалась я от вопроса – ведь он попал в тюрьму из-за меня.

– Какое впечатление? Он выглядел как человек, который потерял все. Жену – много лет назад. Потом дочь. И почти на год – свободу.

Я посмотрела на другую маленькую птичку, которая перелетала с ветки на ветку, быстро взмахивая крылышками. Если я действительно совершила ошибку, то было трудно не чувствовать вину. Но когда я подумала об Абигейл, у меня возникло чувство, что я ее каким-то образом оберегаю.

– Он человек в беде, Сильви. Тут нет сомнений. Но убийца? Я так не думаю.

– Я бы хотела повидать дядю, – сказала я, меняя тему. – Вы сможете отвезти меня к нему? Возможно, в моем присутствии он согласится с вами поговорить. Может быть…

– Ш-ш-ш-ш…

На этот раз шум донесся не из моего уха. Хикин указал в сторону ветки кедра. На ней сидела птичка, ближе к нам, чем раньше. Хикин не стал поднимать руки, просто застыл на месте. А я продолжала стоять с поднятыми ладонями, стараясь не шевелиться. Я подумала о статуях в церкви, которые смотрели в пустоту. Несколько мгновений мы оставались подобными им, пока птичка не вспорхнула с ветки и не опустилась на мою ладонь. Ее хрупкое тельце весило не больше, чем зерна. Я наблюдала за ее движениями, быстрыми и резкими: она клюнула зерно, закинула голову и проглотила его. Затем повторила движение со вторым зерном, распростерла крылья, взлетела на ветку и запела.

Хикин посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ну, и как тебе, понравилось?

Я опустила руки, и зерна посыпались на землю.

– Как вы и обещали.

– Волшебно, правда?

– Волшебно, – повторила я, потому что так оно и было.

– Ну, я рад, что тебе довелось пережить эти ощущения. Твоя мать очень радовалась, глядя на маленьких птичек. А они были в восторге от нее. Мы стояли здесь часами, кормили их и разговаривали, потом замолкали, когда они появлялись.

Мне не сразу удалось представить себе маму и Хикина на тропинке в лесу или обстоятельства, которые привели к тому, что они стали проводить время вместе.

– А о чем вы с ней беседовали, когда приезжали сюда?

– О многих вещах. О вас с Роуз. Иногда – если тебе хочется знать правду – мы говорили о твоем отце. О том, какие у них были отношения. Но больше всего о ее желании все это прекратить.

– Прекратить?

– Да, их работу. Она находила ее утомительной. Ты, наверное, не знала. Вот как она объясняла происходящее: ее ощущения появлялись и исчезали по собственной воле, она сама не могла их включать или выключать. Но отец ее вынуждал. Во многих смыслах от этого зависело их благополучие. Вот почему время, которое она проводила со мной, стало возможностью ускользнуть от тяжелой для нее жизни. Да и для меня стало спасением.

– А вы были… – Я не знала, как сформулировать следующий вопрос, поэтому просто замолчала.

На этот раз тему сменил Хикин:

– Ты что-то говорила о дяде?

– Вы отвезете меня к нему?

– Сейчас? А как же твоя сестра? Она не будет тебя искать?

– О ней не беспокойтесь, – ответила я.

Хикин разжал кулаки, и я увидела, как падает на землю зерно.

– Ну, сначала нам нужно ему позвонить, чтобы узнать, дома ли он и согласен ли нас принять. Есть еще проблема с моей машиной – она на последнем издыхании, – но я думаю, что мы сможем до него доехать.

– Хорошо. Может быть, по дороге вы расскажете мне о себе и моих родителях.

Он посмотрел на мой фиолетовый дневник, торчавший из кармана куртки, и с некоторым опозданием сказал:

– Однажды я считал, что стану тем человеком, который сможет написать значительную книгу о твоих отце и матери. Но я был чрезмерно циничен. Моя история оказалась слишком сильно переплетенной с их жизнью, чтобы получиться объективной. И давай посмотрим правде в глаза – я не такой уж хороший писатель. Но кто знает? Твоя мать рассказывала мне о твоих победах в конкурсах эссеистов. Быть может, настанет день, Сильви, и ты напишешь их историю – и расскажешь ее так, как следовало.

Тут Хикин развернулся и зашагал обратно по тропинке. Я последовала за ним, и мы прошли мимо человека, который стоял, молча подняв руки. Вокруг него птицы перелетали с ветки на ветку, хлопали крыльями и пели, а люди дожидались магии, которую могли подарить им крохотные существа, если они проявят достаточно терпения, не будут разговаривать и шевелиться.

Первый раз он их увидел в старом Мейсон-холле в Бетесде – Мейсоны у Мейсонов, как шутил мой отец с подиума. В тот вечер он рассказывал историю семейной фермы Локк из Винчестера, Нью-Гэмпшир. Зимой 1874 года следующий в Монреаль дилижанс сломался неподалеку от этого места, и фермер с женой приютили путешественников.

– Прежде чем я продолжу, – сказал отец группе слушателей – их собралось не больше дюжины, – сразу хочу предупредить, что это не будет анекдотом про фермерских дочерей.

Слушатели засмеялись, а он стал рассказывать, как путешественников угостили у камина жареной свининой, сладким картофелем и тыквенным пирогом. Пребывание на ферме доставило всем такое удовольствие, что путешественники попросились в гости через несколько месяцев, а потом и в следующем году. Так семейная ферма Локк превратилась в гостиницу, которая постепенно стала большим домом на вершине холма с двадцатью тремя комнатами для гостей.

Пока отец рассказывал о той ночи, когда фермер сошел с ума и зарубил топором жену, детей и семерых гостей, остановившихся в гостинице, Хикин слушал очень внимательно, хотя его глаза постоянно обращались к моей маме. Казалось, она чувствовала себя на сцене неловко, раскачивалась на стуле и смотрела в пол, лишь однажды бросив взгляд на мужа, когда он достал топорик из небольшого черного футляра. Держа оружие в руках, он заговорил о годах, последовавших за бойней, когда гостиница пришла в запустение и закрылась в 1919 году. К тому моменту, когда он закончил описывать диковинных призраков, которых видели многие посетители гостиницы, даже Хикину стало казаться, что в комнату проникла семья привидений. Он представил обезглавленную миссис Локк, неловко шатающуюся на сцене, и мистера Локка в залитом кровью комбинезоне с топором в руках – на месте моего отца. Он представил детей, выбирающихся из колодца, куда были сброшены их тела, они взялись за руки и возобновили игру, прерванную столь ужасным образом.