Король в Желтом - Роберт Уильям Чамберс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внезапно горничная внесла поднос, на нем балансировали две чашки горячего шоколада. Пожелтевшие от старости джентльмены украдкой смотрели на ее лодыжки. Горничная поставила шоколад на столик у окна и улыбнулась Гастингсу. Затем тоненькая юная леди, сопровождаемая своим двойником, похожим на нее во всем, кроме возраста, вошла в комнату и села за этот стол. Обе совершенно точно были американками, но Гастингс, ожидавший хотя бы интереса к себе, был разочарован и, обойденный вниманием соотечественников, загрустил еще сильнее. Он возился с ножом и смотрел в тарелку.
Тоненькая юная леди оказалась довольно разговорчивой. Она знала о присутствии Гастингса и ждала от него комплиментов. Кроме того, она чувствовала превосходство, так как уже три недели жила в Париже, а он, очевидно, еще даже не распаковал дорожный сундук.
Ее речь была исполнена самолюбования. Она спорила с матерью о сходстве Лувра и Бон Марше[79]. Участие в беседе старшей из женщин сводилось к возгласу:
– Ну-ну, Сьюзи!
Пожелтевшие от старости джентльмены в полном составе покинули комнату – внешне невозмутимые, кипящие внутри. Они терпеть не могли этих американок, наполнявших столовую болтовней.
Большеголовый юнец с понимающим покашливанием смотрел им вслед, прошептав:
– Веселые старые пташки!
– Скорей ужасные старики, мистер Блэйден, – ответила девушка.
На это мистер Блэйден улыбнулся и сказал:
– Был и у них праздник, – тоном, подразумевающим, что сейчас праздник у него.
– Вот почему у них мешки под глазами, – заявила девушка. – Думаю, не пристало юному джентльмену… – Ну-ну, Сьюзи! – сказала мать, и беседа замерла.
Через некоторое время мистер Блэйден отложил номер Petit Journal, который каждый день изучал за счет заведения, и повернулся к Гастингсу, пытаясь выказать радушие. Он начал:
– Вижу, вы – американец.
Даже на это блестящее и оригинальное заявление Гастингс, изнывающий от тоски по дому, ответил с признательностью. Вскоре разговор оживился, в особенности благодаря замечаниям мисс Сьюзи Бинг, адресованным, впрочем, строго мистеру Блэйдену. Вскоре в ходе беседы мисс Сьюзи забыла о намерении обращаться только к нему, и Гастингс принялся отвечать на ее вопросы. Установилось entente cordialle[80] – девушка и ее мать обратили взоры на прежде нейтральную территорию.
– Мистер Гастингс, вы не должны покидать пансион каждый вечер, как это делает мистер Блэйден. Париж – ужасное место для молодых людей, а мистер Блэйден – совершенный циник.
Мистер Блэйден выглядел польщенным.
Гастингс ответил:
– Я весь день буду работать в мастерской. Хорошо, если смогу возвращаться к ночи.
Мистер Блэйден, служивший за пятнадцать долларов в неделю агентом в производственной компании Пьюли, Троя, Нью-Йорк, скептически улыбнулся и отправился на встречу с клиентом на бульвар Мажента.
Гастингс вышел в сад вместе с миссис Бинг и Сьюзи и, следуя их приглашению, присел в тени железных ворот.
Каштаны все еще поднимали душистые бело-розовые пики, пчелы гудели над шиповником, вьющимся по светлым стенам дома.
Воздух был свеж. Цистерны для поливки улиц ездили по мостовой, и чистая вода журчала в водостоках рю Гранд-Шамьер. Воробьи прыгали по бордюру, купались и радостно ерошили перья. В окруженном стеной саду на другой стороне улицы пара дроздов пела в ветвях миндального дерева.
Гастингс проглотил подступивший к горлу комок. Птичья трель и блеск воды в парижском водостоке напомнили ему солнечные луга Милбрука.
– Это дрозд, – заметила мисс Бинг. – Смотрите на ветви с розовыми бутонами. Черный – весь, кроме клюва, словно выпачкал его в омлете, как говорят некоторые французы…
– Ну-ну, Сьюзи! – проговорила миссис Бинг.
– В этом саду мастерская двух американцев, – безмятежно продолжала девушка. – Я часто вижу, как они проходят мимо. Похоже, им нужно чрезвычайно много моделей, большинство из них молоды и красивы…
– Ну-ну, Сьюзи!
– Возможно, они предпочитают рисовать их, но я не понимаю, зачем приглашать пятерых девушек и трех молодых людей, забираться в два экипажа и уезжать, распевая во все горло. А вообще, – продолжала она, – это ужасно скучная улица. Совсем не на что смотреть, кроме сада и кусочка бульвара Монпарнас в конце рю Гранд-Шамьер. Здесь ходит только полицейский. А на углу монастырь.
– Я думал это иезуитский колледж, – начал Гастингс, но был потрясен описанием в духе Бедекера, окончившимся:
– На одной стороне – роскошные отели Жан-Поля Лорена и Гильома Бугуро, а напротив, в маленьком Passage Stanislas, Каролюс Дюран создает шедевры, очаровавшие мир.
Дрозд испустил несколько серебряных горловых нот, и откуда-то издалека неизвестная дикая птица ответила заливистой трелью. Воробьи на миг прекратили купание и с беспокойным чириканьем задрали головки.
Бабочка опустилась на куст гелиотропов, взмахнув на солнце окаймленными алым крылышками. Гастингс узнал ее, и перед его глазами встали заросли медвежьего ушка и душистого молочая, белый домик и увитая жимолостью веранда, мужчина с книгой и женщина, склонившаяся над клумбой анютиных глазок. Его сердце исполнилось нежности. Он вздрогнул от неожиданности, когда мисс Бинг обратилась к нему:
– Кажется, вы тоскуете по дому!
Гастингс покраснел.
Мисс Бинг посмотрела на него и с сочувственным вздохом продолжила:
– Поначалу скучая по Америке, я отправлялась с мамой в Люксембургский сад. Не знаю почему, но он, такой старомодный, напомнил мне родину больше, чем что-либо в этом искусственном городе.
– Но в нем же много мраморных статуй, – мягко сказала миссис Бинг. – Лично я не вижу сходства.
– Где этот сад? – спросил, помолчав, Гастингс.
– Подойдите со мной к воротам, – сказала мисс Бинг.
Он поднялся, последовал за ней, и она указала на рю Вавэн, видневшуюся в начале улицы.
– Обойдите монастырь справа, – улыбнулась она, и Гастингс пошел.
III
Люксембургский сад казался огромным цветником. Гастингс медленно шел длинными аллеями мимо замшелых скульптур и старинных колонн и, миновав рощу у медного льва, поднялся на увенчанную деревьями террасу прямо над фонтаном. Внизу сверкал на солнце бассейн. Вокруг цвел миндаль. Купы каштанов расширяющейся спиралью тянулись среди влажной зелени до западного крыла дворца. В дальнем конце аллеи возвышалась обсерватория – белые купола взлетали к небу, словно у восточной мечети. С другой стороны расположился монолит дворца – в каждом оконном стекле горело яростное июньское солнце.
Вокруг фонтана сгрудились дети и няньки в белых чепчиках. Бамбуковыми шестами они подталкивали игрушечные лодки, чьи паруса бессильно висели в сиянии дня. Смуглый полицейский с красными эполетами и парадной саблей поглядел на них и отправился увещевать юношу, спустившего пса с поводка. Грязный и довольный, тот валялся в траве – лапы молотили
