Отцовская скрипка в футляре (сборник) - Иван Сибирцев

— А он… — Настя опустила голову и кивнула в сторону Кашеварова. — Откуда узнал про письмо?

— Агния Климентьевна собственноручно дала мне письмо, просила прочесть, сохранить в тайне и посоветовать, как поступить далее. Поскольку к вам с отцом она в силу каких-то причин обратиться не может. Мне дорого благополучие вашего семейства, и я счел должным прибегнуть к защите.

Зубцов вышел из-за стола, сел рядом с Настей и сказал так, словно бы они беседовали наедине:

— Вы взрослый человек. Комсомолка. И даже общественный деятель в поселке. В жизни каждого наступает пора, когда надо отрешиться от детских иллюзий. Агния Климентьевна не хочет или не может раскрыть нам свою душу. Не станем пока судить ее за это. Мы еще не знаем всего. Но я прошу вас вместе с отцом стать опорой и защитой бабушке. Станьте зоркой к людям, которые окружают вас, которые появляются рядом с вами… — Зубцов обернулся к Глебу. — Я уверен, вы справитесь с этим испытанием У вас есть верный друг. Не так ли, Глеб Карасев?

Все, как по команде, посмотрели на Глеба. Он сидел неестественно прямо, упираясь затылком в стену. В глазах билась такая тоска, что у Насти зашлось сердце. Он снял со своей руки руку Насти и, не меняя позы, сказал в пространство:

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Где уж мне сторожем стоять у аксеновских дверей, когда от меня их запирать надо. — Глеб чувствовал неуместность, даже нагловатость своего тона, но добавил с вызовом: — Да и не холуй я больше никому…

Он осознал: отступать некуда. Сейчас ему придется во всеуслышание признаться в том, что давило его в последние месяцы. Он желал одного: непременно вызвать к себе отвращение Насти. Пусть она посчитает его фатом, нахальным и примитивным, только пусть не смотрит на него с таким испугом и состраданием…

Однако Настя коснулась своим плечом его плеча, заглянула Глебу в глаза и сказала еле слышно:

— Ничего не понимаю, Глеб! О чем ты?!

В комнате стояла такая тишина, что было слышно, как на дальнем конце поселка стучит движок электростанции, как плещется на пруду гусиный выводок. В этой тишине глуховато прозвучал голос Глеба:

— Все правильно. Третье желание Великого артиста-профессионала. Правильно. Все как в сказке.

Глеб, будто нырнуть собираясь, набрал в грудь воздуха, сунул руку в задний карман джинсов и протянул Зубцову иконку. Однако не отдал ее, повернул задней стенкой вверх, нажал скобочку, крышка отошла, и на ладонь Зубцова сползла узкая золотая змейка.

— Это что, молодой человек, у вас за ящик Пандоры, — вяло, точно с внезапной дремотой борясь, спросил Кашеваров, и только Зубцов заметил, как высветлила белизна его скулы.

— Вот, значит, какая она, золотая бодылинская цепочка, — взвешивая на ладони золотую змейку, сказал Зубцов. — Жаль старика Никандрова. Порадовался бы Иван Северьянович находке. — Зубцов обернулся к Глебу: — И для чего вручена вам эта драгоценность?

— Должен я был Агнию Климентьевну в тайгу заманить. И там ей эту штуку… Привет, мол, вам от братца Афанасия Климентьевича… А дальше они, великие-то артисты, сами должны были управляться…

— Господи, Глеб! О чем ты? Кого ты должен был убить? — испуганно воскликнула Настя.

— Не знаю кого. Может, и тебя… А вот бабушку твою к смерти привести — это точно. — Он услыхал свои слова, и они обожгли его. Лицо, шею, глаза, руки Глеба обдало жаром. Он прислонил ладони к щекам и, тяжело переведя взгляд на Зубцова, заговорил: — Это я был заслан в дом к Аксеновым.

— С какой целью?

— Чтобы золото взять это. Бодылинское. Так я понимаю теперь. А вообще-то Шилов мне ничего не сказал конкретного. Крутил только мозги насчет «трех желаний» да «сувенира» их главного… — Глеб повернулся к Насте и, разом позабыв свое намерение вселить ей отвращение к себе, сказал торопливо: — Ты уж прости меня, Настя, если можешь. За то, что я к тебе… по чужому билету. Подослали меня к тебе. Прости меня.

Настя, защищаясь от его слов, прижала руки к груди и сказала:

— Ох да и выдумщик же ты, Глеб! Неужели все, что было… Мы же поклялись: всегда вместе! Помнишь? Или тоже велено было, да?

— Что ты, Настенька! Что уж вовсе я, по-твоему, подонок?! Хорошее, оно потом само пришло. На берегу тогда я и хотел тебе об этом рассказать, чтобы все у нас стало чисто и честно. Да побоялся расплаты, что уйдешь, побоялся…

Зубцов посмотрел на поникшую Настю, вздохнул печально и сказал, обращаясь к Карасеву:

— Надеюсь, теперь, наконец, расскажете?

Глеб склонился вперед и монотонно, равнодушно стал рассказывать о встрече с Шиловым на Бодылинской тропе, об его приказе и обещании по-царски наградить за услугу.

— Терять нечего мне было тогда. — Глеб с тоской посмотрел на Настю, махнул рукой и договорил: — И отказать Шилову я не мог. На крючке я у него сижу крепко. Прошлый сезон… баловался, в общем, я золотишком в артели. А Шилов знал подходы к скупщикам и, когда появился товар, стал коммивояжером.

— И много вы с Шиловым расторговали?

— С килограмм приблизительно. На том и кончилось дело.

Зубцов усмехнулся и покачал головой.

— Ваша сестра, Елизавета Ивановна Гущина, прилетела сюда не за свежим товаром?

— К товару она никогда не прикасалась. И вообще не спрашивала, откуда у меня деньги. — Глеб покосился на Настю, заговорил торопливо: — Да и не сестра мне она. А как бы вам сказать… подруга, словом. — Он снова посмотрел на Настю, договорил для нее: — Не звал я ее сюда. Прилетела, потому что перестал ей писать. А здесь на Николая Аристарховича нацелилась. Только пустой номер получился. Уехала вчера ни с чем.

Совсем близко за окном пулеметной очередью прострочил вертолет. Блеснула и растаяла в мареве гремучая черная стрекоза.

Настя очнулась от оцепенения, будто слепая, нащупала пальцами замок сумочки, открыла ее, достала косынку, по-струшечьи затянула узлом под подбородком, не глядя ни на кого, спросила:

— Вы позволите мне уйти?

Зубцов виновато посмотрел на нее, затоптался на месте, сердито шаркнул себя рукой по лбу и сказал:

— Конечно, Настя, конечно…

Настя поднялась медленно и осторожно, на мгновение ресницы ее дрогнули, взгляд коснулся Глеба. Глеб рывком подался к ней, но ресницы Насти опали. Она повернулась спиной и тихонько побрела к двери.

Кашеваров проводил ее взглядом, зачем-то расправил лацканы пиджака и с ухмылкой сказал Зубцову:

— Так испаряется и тает романтический флер… И обнажается скотское естество во всей наготе. — Он кинул испепеляющий взгляд на Глеба и продолжал патетически: — Каков ловкач! Я — старый воробей, и то чуть не склевал эту мякину. Писать о нем хотел в своих сибирских этюдах. Он за сребреники иудины душу свою готов заложить и дьяволу, и любому бронтозавру преступного мира. Ей-же-ей, Анатолий Владимирович, кабы сам не слыхал, нипочем бы не поверил. Фантасмагория! Тайные анналы с купеческими сокровищами. Прямо-таки гангстерская шайка. Приказы, слежка. Мафия! Коза ностра! И не менее того!

— Великий артист! — Зубцов пристукнул рукой по столу, давая выход раздражению и, не глядя на Кашеварова, продолжал, обращаясь к Карасеву: — Это что, кличка? Вы встречались с ним?

Зубцов смотрел на Глеба, но даже и не видя Кашеварова, чувствовал, как напряжен Степан Кондратьевич. Заскрипел стул, Кашеваров двинулся к двери.

— Слыхал только от Шилова, что он щедрый к друзьям, ну и беспощадный, само собой. А кто он, где, каков из себя, понятия не имею.

— Шилов знает его?

— Вроде бы. Хотя не уверен. Между ними скорей всего есть еще промежуточный человек.

— Шилов не намекал вам или, может быть, вы почувствовали, не появился здесь Великий артист?

Глеб удивленно посмотрел на Зубцова:

— Да что вы! Разве этакий деятель сунет свою голову в петлю. Он за деньги «негров» наймет или на испуг поймает дурака вроде меня…

— Значит, нет его здесь, в Октябрьском. А где я могу встретиться с Шиловым? — Зубцов сел на стул рядом с Глебом.

— Между прочим, Шилов был мне все-таки другом… Где он сейчас, не знаю. Но уверен, не в поселке. Хотя и недалеко, в тайге, видно. Находил меня, когда я был нужен, спрашивал, какие новые люди появляются у Аксеновых.

— Про меня вы доложили ему? — спросил Кашеваров.

— Сообщил, конечно.

— И что же он?

— Сказал: «Этот старый хрен мне, как рыбке зонтик…» Как я понимаю, приберегал он меня для решающего удара.

— Вы все честно сказали, Карасев?

— Все. — Глеб вздохнул. — Теперь мне уж все равно. По правде сказать, я сам хотел прийти сюда. — Он помолчал, вдруг слабо улыбнулся Зубцову и признался с явным облегчением: — Вообще-то… Не поверите, но я рад, что уже здесь, в милиции, словом, что позади все. Я ведь мог и до высшей меры допрыгаться… А так… Отработаю, что отмеряют. И вернусь к людям, со своим билетом вернусь. Может, и она простит…