Секретный архив Шерлока Холмса - Марвин Кей

Для такого закоренелого рационалиста, как Холмс, было необычным уже то, что ему снятся сны. Но еще худшим было молчаливое признание, что ночной кошмар мешает ему спать. Я знал, что Холмс способен бодрствовать несколько дней, работая над делом, но ведь дело Карфакс было успешно раскрыто, хотя и в последнюю минуту.

В голове у меня мелькнула мысль, что леди Фрэнсис могла пробудить в Холмсе скрытую тафофобию. К началу XX столетия боязнь преждевременного захоронения приобрела размеры эпидемии. Недавно пожилая пациентка преподнесла мне первое издание книги Тебба и Воллума «Преждевременные похороны, и как их можно предотвратить». Она так боялась проснуться в могиле, что строго приказала мне в случае ее смерти перед похоронами перерезать ей горло. Просмотрев помещенную в книге библиографию, я насчитал не менее ста двадцати трудов на пяти языках, посвященных этой теме, не считая ста тридцати пяти статей, сорока одной университетской диссертации и семнадцати брошюр, опубликованных Лондонской ассоциацией предотвращения преждевременных похорон. Честное слово, от всего этого у меня начались кошмары еще до того, как я впервые услышал о леди Фрэнсис Карфакс.

Но Холмс никогда не обнаруживал подобных слабостей, которые не соответствовали его холодному, сугубо научному подходу к любому расследованию. Я не понимал, почему дело Карфакс так подействовало на моего друга, и это меня беспокоило. Отсюда и моя злополучная попытка отвлечь его поездкой в деревню.

— Поворачивайте сюда, — внезапно сказал Холмс.

Я не видел никакого перекрестка, но справа среди деревьев темнела какая-то брешь. Я натянул поводья, и пони свернул с дороги; двуколка, накренившись, последовала за ним. «Все-таки мы угодили в канаву», — подумал я, но колеса заскрипели по невидимому гравию. Мы словно ехали в темном туннеле, образованном стоящими вдоль дорожки деревьями. Высокая трава шелестела по ногам пони, а ветки царапали бока двуколки. Первые капли дождя властно забарабанили по нависающим над нашими головами листьям.

— Не думаю, Холмс, что эта дорога ведет в Бэгшот.

— Нет, но она ведет к укрытию, если вы не возражаете против одного-двух призраков.

Я собирался спросить, что он имеет в виду, когда мы выехали из леса. Впереди, на темном склоне Саррей-Хилла, темнело здание, казавшееся огромным. Вспышка молнии позволила мне осознать свою ошибку: само здание было очень маленьким — обычный помещичий дом в георгианском стиле. Однако вокруг него, словно осколки яичной скорлупы, громоздились руины по меньшей мере трех более древних сооружений. С наступлением темноты дом вновь стал выглядеть огромным, лишенным света и других признаков жизни, но тем не менее словно наблюдающим и чего-то ждущим.

Подул сильный ветер, и начался ливень с градом. Когда я ставил пони под защиту стены и крыши дома, Холмс исчез внутри. Последовав за ним, я задержался в дверном проеме, черном, как недра земли, и пахнущем сырым деревом и гнилью.

— Холмс! Где вы?

— Добро пожаловать в Мортхилл-Мэнор, — глухо донесся изнутри его голос.

Когда я ощупью двинулся к нему, буря зашумела у меня за спиной и до меня долетали только обрывки его фраз:

— Название или какой-то его вариант… говорят, восходит к неолитическим временам, относясь к большому кургану[45]. Друиды… камни, установленные кругом в дубовой роще на вершине холма… В шестидесятом году до Рождества Христова там совершались человеческие жертвоприношения, чтобы обеспечить Боадицее[46] победу в восстании против римлян… После ее поражения римские солдаты перебили жрецов, повалили камни и срубили священные дубы, чтобы построить сельскую виллу… Говорят, под полом заживо замуровали кельтских детей… Вы что-то сказали, Уотсон?

— Нет! — сердито отозвался я. Ударившись бедром о стол, я выругался, злясь на Холмса с его несвоевременными затеями и на боль в старой ране, полученной на войне и уже начавшей ныть с изменением погоды.

Стена, которую я ощупывал левой рукой, внезапно оборвалась. Я стоял в дверях длинной столовой, чьи размеры позволила определить вспышка молнии за высокими разбитыми окнами. Холмс двигался в дальнем конце комнаты, очевидно, что-то разыскивая и продолжая вещать, словно какой-то адский чичероне.

— С тех пор на этом месте было воздвигнуто много сооружений, и каждое было построено на костях… я хотел сказать — на камнях своего предшественника. В средние века на развалинах виллы построили монастырь, но он был заброшен из-за «странных подземных звуков». Позднее выяснилось, что настоятельница распорядилась заживо замуровать тринадцать молодых послушниц «для утешения погребенных в кургане». Во время царствования Елизаветы здание перестроили, но снова покинули, после того как зараженная вода из нового колодца убила девятерых детей. В тысяча шестьсот сорок пятом году круглоголовые[47] сожгли дом до основания, думая, что там прячутся жена и дети роялиста. К несчастью, они действительно там находились.

Пламя зажженной свечи осветило чеканные черты Холмса, а позади него — лицо молодой женщины. Я не смог удержаться от возгласа, хотя понимал, что это портрет. Холмс повернулся и посмотрел на висящую над камином картину. Я был уверен, что ее внезапное появление испугало и его, однако единственным проявлением этого было легкое дрожание руки, державшей свечу.

— Теперешнее здание воздвигнуто в тысяча семьсот двадцать пятом году, — сказал он. — Его последняя владелица была, на мой взгляд, худшей из всех. Вот вам портрет истинного вампира.

Возникшее из мрака лицо на холсте казалось призрачно бледным и в то же время необычайно живым. Поза и внешность несколько напоминали «Мону Лизу» да Винчи. Волосы причудливого земляничного оттенка были зачесаны назад со сверкающего белизной лба и волнами опускались ниже пояса. Светло-зеленые глаза словно фосфоресцировали. Между неожиданно полными ярко-красными губами блестели передние зубы. Женщина улыбалась. Я невольно подумал, что она выглядит голодной, и мне пришло на ум описание знаменитой картины, принадлежащее перу Уолтера Пейтера[48]. «Она старше скал, среди которых сидит. Подобно вампиру, она умирала много раз и знает все секреты могилы».

— Право, Холмс, сейчас вы будете утверждать, что знаете эту леди.

— Конечно, знаю, — повернувшись, ответил он. — Ее звали Бланш Верне, и она была моей кузиной.

На его лице появилось странное выражение. Он уставился на что-то, находившееся у меня над головой. Поспешно шагнув через порог, я обернулся и посмотрел вверх. Над дверью висела прикрепленная к притолоке огромная ветка омелы. Сквозняк слегка пошевелил ее, и лишенная листьев ветка зашуршала по камню.

— «Ветка омелы в холле висит, и падуб на стенах дубовых блестит…», — процитировал Холмс старинную балладу странным тоном, словно удивляясь, что помнит ее. На какой-то момент он выглядел так, будто увидел призрак, но это быстро прошло.

— Вы слышали, как я упоминал моего прадеда по материнской линии, французского художника Карла Верне[49], — быстро продолжал Холмс. — Помимо Ораса, также художника, у него был еще один сын, Шарль, который стал врачом.

— Ваш двоюродный дед, — сообразил я.

— Да. Для врача он оказался на редкость несчастлив: его первая жена-француженка умерла, рожая Бланш, а вторая жена, дочь мелкого валахского дипломата, скончалась спустя двенадцать лет при аналогичных обстоятельствах, произведя на свет двух девочек-близнецов — Алису и Элизу. Кажется, это произошло в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году, после чего семья переехала в Лондон… Я наскучил вам, Уотсон?

— Что? — Я с трудом оторвался от другого лица, напоминающего византийскую икону на золотом фоне, мрачно взирающего на нас с портрета на дальней стене, напротив портрета Бланш. — Кто это, Холмс?

— Ириса, — кратко заметил он, проследив за моим взглядом. — Сестра второй жены доктора Верне и тетя близнецов. Она внезапно прибыла из какого-то затерянного в Карпатах местечка и стала вести хозяйство, когда ее зять перевез сюда семью в тысяча восемьсот шестьдесят втором году.

В строгом черном одеянии, с греческим крестом на груди и черными бровями, сдвинутыми над враждебно смотрящими черными глазами, она казалась мрачной тенью Бланш, исподтишка наблюдающей за племянницей.

Мокрые ветки хлестали по окнам. Оскверненная гробница друидов на вершине Саррей-Хилла словно притягивала с неба молнии.

Вспышка, затем раскат грома…

Я быстро заморгал, ослепленный молнией, но образ комнаты в черно-белых тонах запечатлелся у меня в голове. Вместо портретов мне представилась внимательно наблюдающая за нами семья, молча стоящая у стен: чернобровая Ириса, бледная Бланш и две девочки в белом, притаившиеся в углу… Затем мое зрение прояснилось, и я вновь увидел только покрытые пылью портреты. Однако в комнате отсутствовали изображения девочек-близнецов.