Раннее христианство и переселение душ - Андрей Кураев

Это значит, что и упоминание имени Оригена и его учения о генезисе человека в 1 правиле Трулльского Собора носит почти ритуальный характер. Сам же вопрос об оригенизме не воспринимался как стоющий пастырского внимания или усилия богословской полемики. Так что и в конце седьмого столетия мы не находим христиан, веривших в переселение душ, а, соответственно, и внутрицерковной полемики по этому поводу.

Имя Оригена упоминается и на VII Вселенском Соборе — и опять лишь в общем перечне прежде бывших еретиков: «…с тем вместе анафематствуем бредни Оригена, Евагрия и Дидима, как сделал это пятый собор, бывший в Константинополе» [328].

Вопрос VII Собора — обоснование иконопочитания. Собор разбирает исторические свидетельства об отношении церковной старины к священным изображениям. Разбираются как тексты, приемлющие изображения, так и отрицающие их. Среди последних оказываются книги Евсевия, ученика и защитника Оригена. Собору важно выяснить, всегда ли Евсевий пишет согласно с общецерковным преданием, и выясняет, что нет. Как пример такой ошибки приводится апология Евсевием Оригена. Но Собору недостаточно просто от своего имени сказать, что, вот, мол, мы находим книгу Евсевия исполненной погрешности. Важно найти прецедент аналогичного отношения к этой книге в древности. Как пример того, что эта апология уже давно была отвергаема церковным сознанием, на Соборе зачитывается выдержка из ответа на «Апологию», написанного свт. Антипатром, епископом Бострским (аравийским подвижником V века [329]): «Евсевий был человек многосторонне образованный, но чтобы он знал догматы — этого допустить нельзя, напротив, мы знаем, что он был весьма далек от точного понимания их… Покажите мне кого-либо из знаменитых учителей церкви, который бы ясно и не колеблясь учил, что души человеческие существуют прежде своих тел… О, ярый защитник оригеновых заблуждений! Ты до сих пор не слыхал даже, что иные увлекаются одним только заглавием «о началах» [330].

Как видим, и здесь Ориген не обвиняется в проповеди переселения душ.

И лишь в 1082 г. раздалось соборное осуждение тех, кто «предпочитает глупую внешних философов так называемую мудрость и принимает перевоплощение человеческих душ». Это произошло в Константинополе на Соборе против Иоанна Итала [331].

В результате возникает два вопроса: почему до ХI века идея переселения душ не осуждалась; и почему в 1082 году она все же была официально осуждена? Почему отторжение Церковью проповеди Оригена не привело к анафеме доктрины реинкарнации (ни в III веке, ни в VI), а проповедь этой идеи Иоанном Италом вызвала немедленную и жесткую реакцию? Не следует ли из этого еще раз, что у Оригена все-таки не было реинкарнационной доктрины? Предпосылки для нее были, но все же даже его критики замечали, что он не шел от этих предпосылок к принятию самой идеи душепереселения, но в течение своей жизни он скорее отходил от нее, приближаясь в этом вопросе к церковному христианству.

Направления движения Оригена и Иоанна Итала не совпадают. Ориген шел от язычества к христианству. Иоанн Итал — от христианства к язычеству [332]. То, что у одного было пережитком прошлого, недодуманным рудиментом язычества, то у другого стало сознательным выбором и противопоставлением христианству. У Оригена даже гипотеза реинкарнации должна была служить защите Церкви (чтобы избежать гностической критики библейского Бога как Бога несправедливости и зла). У Иоанна Итала та же самая идея должна была послужить забвению Бога Библии, растворению его в эллинских «богах». Через Оригена путь шел к св. Григорию Богослову. Через Иоанна Итала — к Плифону [333].

Сопоставив реакцию Церкви на учение Иоанна Итала и на учение Оригена, можно сделать лишь один вывод: церковное сознание, в отличие от теософов ХХ века, не видело книгах Оригена проповеди реинкаранции.

Еще раз соберем все те факты, что привели нас к такому выводу:

1. Церковное сознание всегда резко негативно относилось к проповеди реинкарнации (необходимые подтверждения этого тезиса приведены в предыдущей главе).

2. Церковное сознание с каждым поколением, начиная с конца III века, все хуже относилось в Оригену искало поводы для его критики и осуждения.

3. Церковное сознание резко, однозначно и быстро отреагиривало на проповедь реинкарнации Иоанном Италом.

4. При этом критики Оригена ни до V Собора, ни на Соборе не обвиняли Оригена в проповеди реинкарнации.

Вывод: у Оригена не было учения о реинкарнации. Даже в тех его книгах, что не дошли до нас, но были известны в III-VI вв., не было попыток представить доктрину реинкарнации в качестве христианской.

Но теперь встает такой вопрос: почему христианская мысль, ясно отвергая учение о реинкарнации в течение всего первого тысячелетия, предоставляла полемику с философией метемпсихоза отдельным проповедникам, но не обсуждала его на соборах? И почему эта ситуация вдруг изменилась в ХI столетии? Что означает тот факт, что Церковь, при случае вступая в полемику с идеей переселения душ, все же не осуждала ее официально до ХI века?

Расхожий теософский аргумент, утверждающий, что произошло изменение в самом церковном учении, мы принять не можем. Просто потому, что теософы не могут привести ни одного факта в пользу того, что Церковь до VI или до XI века придерживалась идеи реинкарнации, а мы видели десятки случаев, когда раннехристианские писатели выступали против веры в переселение душ.

То, что церковный собор так поздно выступает с официальным осуждением этой идеи, связано совсем с другим обстоятельством. Дело в том, что пока правда видна и не оспариваема, можно не заботиться о словах. Женщина может впервые задуматься о том, как она любит своего ребенка — лишь если ее спросит телекорреспондент. Но это не значит, что она не любила его прежде, хотя у нее и не было раньше повода подобрать надлежащие слова…

Или, ближе к реалиям церковной истории: только если появится некий «педагог», который скажет, что «любить ребенка — значит каждое утро его избивать и ни в коем случае не кормить его чаще одного раза в три дня», педсовет скажет: «говорящего подобное да не подпускают к детям!» Но не означает же это, что ранее педсовет придерживался иной точки зрения! И хотя прежде в педагогической литературе никогда не высказывалась столь ясно и прямо такая точка зрения, это никак не значит, что памятный педсовет своим «анафематизмом» сказал «новое слово» в педагогической науке.

Анафема не возглашается посторонним. Анафема — это отлучение от Церкви. Отлучить от Церкви можно только уже принадлежащих к ней. Пока некое учение существует вне Церкви — Церковь не формулирует догматического суждения о нем, предоставляя отдельным полемистам вести дискуссию со «внешней мудростью». Но если собственно церковные люди вдруг начали принимать эту идею и даже проповедовать ее как собственно церковную — вот тут Церковь уже должна предупредить: это не мое!

Соборная анафема верованию в реинкарнацию была провозглашена столь поздно потому, что до этого это верование не встеечалось внутри церковной ограды. В Церкви до сих пор нет анафемы марксизму или конфуцианству. Вот если придет в Россию ультрапротестантская «теология смерти Бога», и появятся христианские богословы, уверяющие, что Бога нет, да и вообще не было, и что путь в земной рай лежит через обострение классовой борьбы — тогда Церковь этих богословов отделит от себя — их, а отнюдь не профессиональных пропагандистов научного атеизма, которые и не делали вида, будто они выступают от имени Церкви.

А затем, лет через тысячу, найдется новая пророчица, которая глубокомысленно заметит: смотрите, православные лишь в конце ХХ века анафематствовали атеизм — а, значит, до этого все христиане были атеистами!

В этой связи стоит вспомнить полемику между И. Ильиным и Н. Бердяевым по вопросу о вооруженном сопротивлении большевикам. Ильин эпиграфом к своей книге «О сопротивлении злу силою» вынес евангельский рассказ о Христе, бичом изгоняющем торговцев из храма. Бердяев в ответ небезосновательно заметил, что к большевикам этот образ приложить уж никак нельзя: их нельзя силой выгнать из храма по той простой причине, что они в нем и не находятся. Они извне разрушают Храм. Как верно отметил М. Курдюмов, не безбожному большевизму была провозглашена анафема святителя Тихона. «К кому были обращены грозные послания Первосвятителя? Не надо забывать, что в ту пору бесчинствовал и насильничал сам народ в огромном большинстве своем. Угар революции вскружил голову даже некоторым представителям церковного клира. Пишущему эти строки пришлось в качестве члена первого Московского Епархиального съезда наблюдать таких делегатов от приходов и благочиний, которых один московский священник справедливо назвал «социал-псаломщиками» и «социал-дьяконами». Вот ко всем этим взбаламученным массам и обращал Патриарх свое обличительное слово и им, а не главарям большевизма, угрожал он церковной анфемой» [334].