Командир Особого взода - Вадим Шарапов

— Вот же… Что мне с тобой делать, Степан? Все правильно ты говоришь. Только не с той стороны. Твой взвод — это, как ты понимаешь, настолько ценная боевая часть, что распускать ее пока никто не собирается. Таких частей у нас — раз, два и обчелся, но ни у кого нет подобного боевого опыта, как у Особого взвода номер три.

Нефедов вздернул бровь. Он впервые слышал про номер.

— Три? — переспросил он. — А первые два где?

— Это, брат, нам с тобой знать не нужно. Нету их. Сгинули. Первый — еще до войны. Больше ничего не скажу, да и не об этом речь. — Иванцов шумно выдохнул, потер щеки ладонями. — Устал я. Выспаться бы, а? Слушай дальше. Ждет тебя, красавец писаный, дальняя дорога… На Енисей, в тайгу.

— А ручку позолотят мне там? Знакомые места, — Нефедов закурил.

— Знакомые, да не совсем. Смотри на карту.

Оба склонились над бумагой.

— Здесь все и будет, — Иванцов ткнул пальцем в карту. — Над Енисеем. Стране нужна атомная энергия, Степан.

— Ясно, — старшина отвел равнодушный взгляд от карты. Он накрепко запомнил все топографические цифры, изгибы Енисея, метки высот и теперь укладывал их в памяти: аккуратно, точно в свой потертый планшет. Остальное было не его делом. — Какова наша задача?

— Прыткий какой, ты смотри… Это место там называют Гора. И там, что бы ни случилось, будет построен комбинат. Секретный комбинат, Степан, — генерал нажал голосом на слово «секретный».

— Мало ли у нас секретов? — Нефедов пожал плечами. Иванцов устало посмотрел на карту.

— Немало… Только тут другое. Именно на этой Горе или в ее окрестностях три месяца назад оборвалась связь с Особым взводом номер два.

Когда он отвел глаза от стола, перед ним сидел будто бы другой человек. Старшина прищурился и глядел на генерала своим обычным, холодным и цепким взглядом, в котором не было ничего человеческого. Такой взгляд бывает у хорошего стрелка, перед тем, как пуля из ствола винтовки безошибочно находит цель. Живую цель.

— Всех не возьму, — сказал он, — пусть люди отдохнут. А Сашке Конюхову и вовсе на свадьбу пора.

— Так-то лучше, — генерал закурил снова.

— Ласс.

Слово было произнесено шепотом, одним шевелением губ. Вокруг не было никого — но несколько мгновений спустя из тьмы, которую ручной фонарик располосовал желтым конусом света, вперед шагнула фигура. Остановилась на самой границе света и тьмы. Тихо брякнули костяные амулеты, намеренно сжатые в ладони. Нефедов выключил фонарик.

— Старший…

Еле слышное шипение в голосе ясно показывало, что рядом стоит альв. Но старшина и так знал, кто перед ним.

— Ласс… — он помолчал и перешел на язык, знакомый с детства, потому что найти в русском нужные интонации было трудно. — Приказывать не хочу и не буду. Людская война кончилась. Ты сам знаешь, что договор с альвами почти утратил силу, теперь вы не обязаны нам помогать. Альвы честно сражались рядом с нами, теперь ваши земли в неприкосновенности. Ты знаешь это.

— Знаю, старший.

— Кланы приняли назад своих бойцов, они дали им новые имена и новые ли'рраат антоли[13]. Теперь больше нет того, что связывало кланы и людей. Ты знаешь это.

— Знаю, старший.

— Моя война всегда со мной. Она поцеловала меня в губы, Младший, и теперь не уйдет. Я не желаю приказывать. И не могу просить. Я просто спрашиваю. Ты — уйдешь?

Ласс молчал. Он молчал минуту или две. Потом черная тень на границе света и тьмы чуть шевельнулась.

— Я — стир'кьялли[14], Старший. Ты спрашиваешь зря.

Из темноты выступили еще двое. Тэссер и Тар'Наль, альвы-снайперы. Нефедов уже давно видел, как изменились тени, но молчал, никак не показывая это. Теперь посмотрел на каждого, качнул головой.

— Мы все стир'кьялли, — сказал Тэссер. — У нас нет другого пути, мы присягали тебе на кости, железе и крови…

— Я освобождаю вас от присяги, — ответил старшина. Он нагнулся, взял щепоть земли из-под ног. Потом медленно снял с шеи костяной оберег на тонком кожаном шнуре, положил в ладонь поверх земли. Свободной рукой вынул из ножен финку и полоснул чуть выше, по бугру около большого пальца. Кровь потекла в ладонь, согнутую ковшиком.

— Железо отворяет кровь. Кровь обмывает кость. Кость ложится в землю. Земля впитает кровь. Кровь источит железо, — он резко сжал пальцы и сломал оберег, превратив его в горсть костяных осколков. Ледяной ветер ударил ему в лицо, ладонь онемела, точно на сильном морозе. Альвы молча смотрели, как из кулака по запястью текут черные струйки, переплетаясь и застывая. Ласс шагнул вперед и положил свои пальцы на кулак старшины.

— Ты освободил меня от присяги. Я себя от присяги не освобождал. Мы все пойдем рядом с тобой.

Трое кивнули, отступили в тень, растворились во мраке, словно их и не было.

— Ран'стал, тэллэс…[15] — сказал им вслед Нефедов. — Спасибо.

— Что глядишь туда? — спросил у старшины старик Родионыч. — Плохое место, сынок.

— Гляжу, потому что мои все это время там были, на берегу, — Нефедов не хотел темнить, да и незачем было, — я их еще вчера туда отправил. А сейчас они возвращаются.

— Ох ты… — проворчал старый шахтер. — На том берегу? Да как же они… А почем знаешь, что возвращаются?

— Потому что они уже здесь, — Степан ткнул пальцем за край обрыва, — я их чую.

Родионыч хотел что-то сказать, но окурок вывалился у него из пальцев, когда, будто из ниоткуда, у крыльца появились двое. Мокрая, блестящая от воды кожаная одежда плотно облегала узкие тела, стянутые ремешками капюшоны оставляли открытыми только глаза. Нечеловеческие, угольно-черные, без белков — точно дыры, пробитые вглубь черепа.

— Говори, — Нефедов даже не пошевелился, сидел расслабленно, жевал травинку. Ласс, который стоял чуть впереди, пожал плечами… и этот жест, такой обычный, окончательно убедил Родионыча в том, что перед ним не люди — таким стремительным и плавным было движение.

— Там… странно, — чуть замешкавшись сказал Ласс. — С другой стороны, у крислирр [16] недавно стояла деревня…

— Ну да, точно, Николаевка это! — встревожившись, быстро закивал головой Родионыч. Старшина быстро положил руку ему на плечо, останавливая. Сам он в это время вспоминал заученную наизусть карту.

— Отметки сто восемьдесят семь и девять, двести тридцать и три, — пробормотал он. — Дальше?

— Теперь деревни там нет, — бесстрастно сказал Тар'Наль. Его слова как громом поразили Родионыча, который откинулся назад. Палка, служившая старику опорой, упала в траву.

— Как же…? — выдохнул он и зашелся в рвущем кашле, колотя себя здоровой рукой в грудь. Альвы даже не посмотрели в его сторону.

— От домов остались одни… фундаменты, — Тар'Наль останавливался, подбирая чужие слова, но на родной язык не переходил, помня о том, что Старший тоже заговорил с ними по-русски. — От бревен только щепки. Все поросло красным мхом. Такого больше нигде нет. И во мху — кости. Кругами, выложены ряд за рядом. Сначала мужские, но внутренний круг — только детские. Женских нет.

— Дальше, — голос Нефедова царапнул жестяно, — разбираться будем потом.

— В кругу — столбы, глубоко вбитые, — это снова был Ласс, он говорил равнодушно, а руки альва в это время на ощупь разбирали затвор винтовки, проверяя, все ли в порядке. — На столбах скелеты. Это не жители деревни.

Тар'Наль шагнул вперед и протянул старшине лоскут материи. Тот взял его, вгляделся — и Родионыч впервые увидел, как у Степана Нефедова исказилось лицо и задрожала щека, располосованная глубоким сизым шрамом. Лоскут оказался нарукавным знаком.

Крест, вписанный в пятиконечную звезду.

— Их жрали живьем, Старший, — сказал Ласс, — начиная с ног. Кости перемолоты в кашу, раздроблены в порошок. И всюду на костях следы зубов. Я принес.

Он вытащил из-за пазухи что-то, аккуратно уложенное в кожаный чехол. И вытряхнул на крыльцо обломок берцовой кости человека. Родионыч глухо застонал, заматерился, но старшина, не брезгуя, взял кость, поднес близко к лицу. Ноздри его раздулись, зрачки в глазах уменьшились, стали с булавочную головку.

— Здесь кран тарен[17], - сказал он, положив кость обратно на теплые доски. — И не один. Текучая вода не дает им перейти реку, и это к лучшему. С севера и запада их держит изгиб Енисея. На востоке — две речушки, Большая и Малая Тель. Это хорошо. А вот на юге — только Кантат, совсем узкий и петляет как попало, да еще дорога вдоль него идет. Эх, елки-палки! Был бы этот чертов сын один, можно было бы попробовать. Но против двоих-троих переть малыми силами не выйдет. Даже большими людскими — никак. Так можно и последние штаны потерять, и мамка не дождется. Ну, цветочки-лютики…

Старшина вроде бы балагурил, но старый шахтер, присмотревшись, понял, что он лихорадочно думает, отбрасывая разные варианты, мысленно прокручивая ход действий. Внезапно Нефедов замер, и его взгляд, направленный куда-то в одну точку, снова ожил.