«Если», 2003 № 02 - Журнал «Если»

— Вам хочется так думать, Ред. Вам хочется быть таким, какой вы Сейчас, а вчера вы были другим, и я это хорошо помню. И еще… Стать полностью свободными в выборе нам сразу не удастся. Слишком все сложно и взаимосвязано. Хаос, конечно, наступит, но — не в один день.

— Не думаю, что хаос вообще неизбежен, Элис. Человечество успело неплохо организоваться, как система, и если даже исчезнет направляющий фактор…

— Скажите, — Элис протянула в его сторону руку, но не вполне правильно определила в полумраке направление, и палец ее указал в пустое пространство между книжным стеллажом и картиной, на которой, если бы в гостиной горел верхний свет, можно было увидеть мрачную морду босховского чудища, — скажите, Ред, что будет с Алексом? Вы его выпустите? Теперь вы знаете, что он ни при чем.

— Конечно, доктор Волков завтра выйдет на свободу, — уверенно Заявил Дайсон. — Я ошибся, обвиняя этого человека.

— И Мэг вы тоже ни в чем больше не обвиняете?

— Нет, — сказал Дайсон, чуть помедлив.

— Меня вы, похоже, записали в свидетели. Так кого же вы обвините в этих…

— Никого, — твердо сказал Дайсон. — Признаюсь в своей неспособности распутать убийство в запертой комнате. А смерть вашего брата и бедняги Брюса буду проводить, как самоубийства.

— И вам поверят?

— Разумеется, — пожал плечами Дайсон. — Почти половина дел в нашей полиции — да в любой полиции мира! — остается нераскрытой. Недостаток улик. Отсутствие свидетельских показаний.

— У вас будут неприятности.

— Вас это очень беспокоит, Элис? — усмехнулся Дайсон. Конечно, неприятности будут. Небрежно проведенное расследование. Косвенные улики против каждого из фигурантов и по сути — ни одного надежного доказательства. А признания ничего не стоят.

Дайсон вышел из тени, будто из глубины низкой пещеры, свет настольной лампы резал глаза, и он повернул абажур, заслонился от мира, от прошлого и от будущего заслонился тоже — хотел совершить нечто, что изменит его представления о жизни, те представления, которые он сам же и складывал на протяжении многих лет, а теперь пожелал разрушить одним движением. Всего одно движение — и жизнь заново.

Это называется свободой?

Дайсон наклонился и поцеловал Элис в губы. Она ответила, целоваться было неудобно, ей пришлось подняться на ноги, они стояли посреди комнаты, а вокруг менялся мир — что-то навсегда исчезало в прошлом, что-то проглядывало из будущего, вещи приобретали иное значение, а воздух насыщался иным запахом.

— Если мы будем спать вместе, — сказал Дайсон, когда поцелуй прервался, как на самом интересном месте заканчивается фильм или сказка Шехерезады, — то пусть он попробует с нами справиться.

— Его нет, — пробормотала Элис. — Господи, Ред, ты совсем… Ты все-таки поверил?

— Не уверен, — честно признался Дайсон. — Но почему-то действительно почувствовал себя свободным. Я… Понимаешь, я могу поступить нелогично. Просто мне так хочется. Пусть теперь медведи познают и меняют мир. Мне плевать, потому что…

Он поднял взгляд, ему показалось, что тени на стене стали похожи на фигуры поднявшихся на задние лапы хищников.

— Потому что… — повторила Элис.

Дайсон зажмурил на мгновение глаза — тени исчезли, стена была обыкновенной, а картину, которая ему раньше так нравилась, он снимет — и немедленно.

— Потому, — сказал Дайсон, — что у меня есть ты.

— Ты сошел с ума… Самый большой проступок для полицейского — влюбиться в женщину, обвиняемую в убийствах. Сразу в трех.

— Прекрати, — потребовал он.

Она прекратила, и еще несколько минут тишина в гостиной нарушалась только дыханием двух людей, ставших свободными. А может, им лишь казалось, что для них наступила свобода? Не та, что какой-то классик, имя которого Дайсон забыл, называл осознанной необходимостью, а та, что всплывает, как неосознанное поначалу желание, а потом расправляет крылья, и взлетает над суетностью, и парит бесконтрольно, и нет в мире такого, чего нельзя было бы сделать…

Дайсон проснулся, когда за окном завыла сирена полицейской машины. Он подумал, что приехали за ним, мысль была мимолетной и утонула в подсознании прежде, чем звук удалился в ночь и растаял, как сахар в горячем и душистом летнем чае.

Он приподнялся на локте. Элис спала, лицо ее было спокойно, Дайсону показалось, что она улыбается во сне, но ей наверняка ничего не снилось. Никому теперь ничего и никогда сниться не будет. Ему, во всяком случае, сон не явился: закрыв глаза, он погрузился в черноту, а потом проснулся, разбуженный сиреной.

Мир без снов.

Не будет Эйнштейнов. Господи, какая потеря! Может, и Диккенсов с Шекспирами не будет тоже? И ладно, лично он не любил ни того, ни другого и жил нормально. Можно обойтись Стаутом и Кингом, а если и у них фантазия иссякнет, то ведь и это можно пережить. Ради того, чтобы быть свободным, можно пережить все.

Теперь, если Элис права — точнее, если прав был ее бывший дружок Сол Туберт, — человечество начнет наконец жить правильно. Своей человеческой жизнью.

Дайсон опустил ноги на холодный пол, хотелось пить, и, завернувшись в простыню, он прошел на кухню и достал из холодильника пиво. Захотелось курить, и, прежде чем откупорить банку, Дайсон выкурил сигарету, а окурок бросил на пол.

Какая-то мысль влилась в него вместе с ледяным напитком. Что-то о человеческой натуре — и о том, что не надо бы завтра отпускать Алекса, а наоборот, хорошенько его вытрясти, и он, конечно, скажет, что вытворял с сознанием спавшей реципиентки. И старшая сестра Флоберстон тоже хорошая штучка, она и Волковым играла как хотела, и с этим тюфяком Фредом расправилась, когда решила, что ей не нужны свидетели. А смерть Брюса… Элис все еще была не в себе, разве она отвечала за свои поступки?

Дело это, если довести до конца, могло бы стать вершиной его карьеры. Все ясно, мозаика собрана, и убийца должен ответить по закону. Так он поступал всегда, но тогда он был не свободен.

Теперь его освободили?

Кто?

Тот, что приходил к нему по ночам, присасывался к его мыслям, и учил, и учился сам, а потом ушел, потому что был опознан?

А может, его освободила Элис, рассказав историю, которой он поверил, потому что был к этому готов — он поверил бы и в сказку о волшебной принцессе, лишь бы ее рассказала эта женщина, которую он полюбил с первого взгляда: она спала, опутанная множеством проводов, на полу лежало тело убитого ею любовника, Дайсон увидел ее тогда впервые в жизни и полюбил, и все, что он делал потом — и выводы, к которым пришел, — было следствием этого вспыхнувшего, как лесной пожар, чувства.