Моя Крепость - Раиса Сапожникова

Внутри кареты находилась Леонсия, обложенная мягкой рухлядью, и ее суровая Фрида.

Ради такого случая девушка согласилась отложить свое вступление в отряд. Тем более, что охранять леди в путешествии — дело достаточно почетное и даже воинское. Напротив них сидели все три монаха, перед ними на полу — заветный ларец.

Роланд ехал верхом. Ему выделили того самого Колоса, что казался недостаточно быстрым сыну графа. Но ему этот жеребец понравился — золотой масти, с гривой цвета колосьев. Может, он и впрямь не догнал бы легконогую Мун, но юноше это не мешало. Процессия шла шагом, и такая скорость как раз подходила для приведения в порядок мыслей.

А они были непослушные и все норовили сбить с пути.

Как прямо заявил граф, его испытывали доверием. И пообещали, если он это доверие оправдает, повысить его статус в крепости Арден. Но каков же этот статус сейчас? На первый взгляд, его положение так же высоко, как у любого из рыцарей, даже выше. Он выполняет еще и должность начальника над рабами. Ему никто не приказывает, если не считать мэтра Робера, наставника в военном деле. А самое странное, что граф, кажется, даже не проверяет, что делают и где пребывают его бывшие рабы. Те семеро, которых он привел в замок, сами нашли себе дело и держатся тихо, боясь оказаться на улице перед морозами. Для этих несчастных сэр Роланд — высокий господин!

Единственный, кто им командует — это младший товарищ. Если бы непоседа Родерик не тянул его на рассвете чистить коня, не тормошил, уговаривая поехать на охоту или навестить сельских приятелей, сам он так и сидел бы в выделенном для него покое, изнывая от жалости к себе и строя несбыточные планы.

— Мальчик мой, ты слишком погружаешься в мысли, — твердила ему ласковая графиня. — Живи проще. Не надо мучиться воображением! Чего тебе хочется? Что сделает тебя веселее?

При воспоминании об этом щеки Роланда запылали. Леди Леонсия говорила это, лежа рядом на ложе их общего прегрешения.

После того, первого в его жизни, безумного любовного приключения он несколько недель избегал встречаться с графиней Арден. Но ничего страшного не последовало, никто даже не заикнулся об их грехе, и сам лорд продолжал обращаться с ним так же мягко, как и вначале. 

Молодая, разбуженная плоть требовала своего. Смущаясь, он спустя некоторое время пришел в горницу леди и сам не уловил, как оказался в ее постели. Ее опытность и отсутствие стыда мало-помалу научили Роланда принимать ласки как должное и отвечать на них более вольно, чем поначалу. Он ужасался своей распущенности, втайне молил бога избавить его от этого соблазна, но потом снова навестил ее. И не раз.

Однажды она спросила все так же ласково, придет ли он по ее зову.

Он сказал «да». Он не мог ей отказать... И с тех пор с трепетом ожидал призыва. Он любил ее и принадлежал ей. Чем бы ни пришлось за это расплачиваться.

Одно было несомненно. Поделиться с кем-либо своим счастьем (или грехом) Роланд не имел права. Провожая жену в путь, граф Арден сам лично предупредил всех сопровождающих: не разговаривать ни с кем, решительно ни с кем о чем бы то ни было касающемся личной жизни. И не исповедоваться! Ни в коем случае не исповедоваться!

А такой запрет был тяжелее всего именно для него. Собственная совесть давила бедного Роланда, не давая ему поднять голову. Хорошо Родерику! Скачет себе на своей Мун и в ус не дует. Предвкушает все радости Рождества в знаменитом монастыре Святой Анны...

Вопреки опасениям осторожного сэра Конрада, с его любимой женой в дороге ничего не случилось. Быстрым шагом, который наиболее подходит тяжеловозам, упряжка влекла возок в течение четырех часов без привалов и после полудня добралась до городской усадьбы, снятой у мастера Эшли. Могучую четверку с некоторым трудом водворили в сарай, предназначенный для одной славной лошадки, а высокие гости под чутким руководством Джона Баррета принялись обживать дом. Для десяти рыцарских коней пришлось снять большой скотный двор по соседству. Бывшие обитатели его, откормленные на Рождество, уже покинули сей мир.

Опоздание госпожи графини на целые сутки едва не довело старика до сердечного приступа. Но, слава Богу, это оказалось единственной неприятностью в то благословенное Рождество.

Лорд-аббат Святой Анны, невероятно довольный как щедрым даром нового прихожанина, так и вестью об исчезновении беспокойного соседа с его нечестивой бандой, снизошел до того, что не стал ждать визита высокородной дамы, а сам с подобающей пышностью явился в домик портного вместе с приором, в сопровождении почтенного отца Пантора.

В такой ситуации, Леонсия не считала нужным следовать указаниям мужа и разыгрывать надутую аристократку. Один незаметный монах из свиты аббата, придерживавший его коня, только смешливо скривил губы, издалека рассмотрев ее приветливую улыбку. Но выражение губ брата Томаса никого не заинтересовало.

Аббат с должной учтивостью приветствовал знатную и богатую дарительницу, торжественно пригласил ее на праздничную службу и благосклонно принял предложение воспользоваться услугами ее пажа в малярских работах.

Восторженное любопытство юного лорда и его искренний интерес побудили приора пригласить наследника Ардена в обитель и показать ему некоторые сокровища, как златокованные, так и рукописные. В качестве гостя аббатства Родерик с удовольствием осмотрел богатую ризницу, драгоценную библиотеку и полюбовался работой своего друга Роланда над поврежденными и потускневшими фресками. Он не был разочарован.

Святые отцы также остались довольны им. Он беседовал с учеными клириками на отличной латыни, цитировал апостолов и знал наизусть жития святых. Никто не выведывал у него никаких секретов. Наоборот, его все хвалили и благословляли.

И на рыцарей тоже никто не нападал. Конечно, вокруг вилось много молодых сквайров, особенно когда из дома показывалась строгая светлокосая дева, но ни один не осмелился на что-либо большее, чем поклон издали. Как и предвидел граф Конрад, задираться с десятью стражниками было не по зубам даже самым отчаянным забиякам.

Они подверглись осаде другого рода.

Появление в скромном предместье Ноттингема двенадцати молодых мужчин, считая и пажей, вызвало интерес определенной категории общества. Женского пола.

Одна за другой, улицу посещали те, кого в городе презирают более всего: худые, изможденные, нищие, покрытые жалкими тряпками городские блудницы пытались привлечь внимание благородных господ. Их неумелые потуги завлечь галантного Алана де Трессэ или могучего добродушного Куно выглядели настолько карикатурно, что оставалось только смеяться — или плакать над глубиной людского падения.

Леонсия с ужасом ощущала свое полное бессилие. Она могла только приказать кормить несчастных горячей похлебкой. Женщины шли сюда не за этим, они ожидали грубых ласк и медных монет, но рыцари Ардена не могли позволить себе ничего подобного в присутствии леди графини. Да и вкус у них был другой.

Она не знала, что делать. Муж был далеко. И тогда Леонсия приняла решение.

Старых и уродливых шлюх отослали домой со щедрой милостыней. Более молодых, в том числе двух малолетних девочек, она приказала задержать и не отпускать. Когда одна из них разревелась и умоляла позволить ей хоть отнести хлеб братику, леди послала оруженосца в жалкую хижину привести обратно обоих. Остальные с безнадежным смирением ожидали решения своей судьбы.

Женская доля никогда не была доброй. Если тяжкий труд не кормит и не дает крыши над головой, а жить надо, остается только пустить в продажу то, что дано богом — свое собственное тело. Ибо, на беду или на удачу, мужской инстинкт делает это тело чем-то вроде предмета роскоши или даже подчас — первой необходимости.

Как и множество других благ, созданных богом и природой, женское тело расхищается и оскверняется неразумным использованием. Земле тоже больно, когда ее выжигают и отравляют, когда вырубают леса и пачкают реки нечистотами, но душу леса или реки, в невежестве своем, человек не услышит. А вот женщина, доведенная до отчаяния, — это предмет одушевленный. У нее есть глаза, в которых страдание, и речь, чтобы выразить его. Но нет защиты. Она объявлена сосудом греха.

Леонсии не было дела до общественного мнения. Благосклонность лорда-аббата надежно ограждала ее от поползновений городской стражи или даже шерифа. Когда прошла целая неделя, и канун Рождества отстоял лишь на несколько дней, в большой комнате дома Эшли собралось восемь особ женского пола в возрасте примерно от одиннадцати до сорока. Точных своих лет не знала ни одна из несчастных.

Графиня приказала купить на рынке толстые плащи-балахоны и посадить всех пленниц в повозку. На вежливый вопрос Лихтенвальда, как же, в таком случае, она намерена попасть домой, Леонсия только раздраженно фыркнула и велела приобрести двух кобыл: для себя и Эльфриды.