Бездна - Юрий Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо её безмятежно, но что-то подсказало, что и она тоже после трудов праведных, хотя не могу предположить, чем занимается, сейчас в мире ГИИ все только отдыхают, а потом отдыхают после отдыхания.
– Что будешь пить? – спросил я. – Смотри, тут неплохо.
– И даже поем, – ответила она с весёлым вызовом. – Что-то проголодалась, полдня в беготне… Заплатишь за женщину?
– Чем угодно, – заверил я. – Хоть жизнью.
Она улыбнулась.
– Да, это теперь самая ценная валюта, ценность её растет.
– Бесценная, – уточнил я.
Она улыбнулась, я указал взглядом на свободный столик. Она кивнула и послушно шагнула к ближайшему стулу, но я успел отодвинуть, она подошла к столу, и я придвинул, только тогда сел сам.
Сердце моё подпрыгнуло в детском ликовании, когда она поблагодарила сияющей улыбкой, словно тоже помнит этот ритуал или знает о нем.
Незримые руки, управляющие глобальным искусственным интеллектом, быстро вынули из воздуха две фарфоровые тарелки с мелко порубленным жареным мясом и гречневой кашей, раньше это казалось чудом, хотя умом понимали, что всё делается из окружающего нас воздуха, всего лишь перестраивая атомы в другую структуру.
Вилки возникли рядом с опустившимися на столешницу тарелками, а на отдельных блюдцах – вкусно пахнущие ломти хлеба, аккуратно поджаренные, только что из тостера.
Она мило улыбнулась, глаза засияли, как две утренние звезды.
– Ой, как здорово!.. Как в детстве у бабушки в деревне!
– Застала? – поинтересовался я.
Она кивнула, осторожно взяла вилку.
– Да. В городе у нас уже перешли на синтетику, тоже вкусно, но у бабушки долго оставалось по старинке…
Я взял горячий ломтик хлеба, аромат помню с детства, хотя, конечно, сейчас всё синтетика, но отличить от натурального невозможно, как бы мы себя и друг друга не уверяли, что в те времена еда всё равно оставалась лучше.
– Вот так и живём, – сообщил я. – И кашу такую лопали… Кто в детстве, а кто и почти до старости.
Она умело зачерпывала вилкой, не рассыпая ни крупинки, гречка зёрнышко к зёрнышку, ядрёная, я смотрел с удовольствием, как все мы смотрим, когда подобранный на улице котенок хорошо ест из блюдечка.
– Очень вкусно, – произнесла она с набитым ртом, – значит, живёте вот так? Всё время лопаете?
Я хотел было возразить на автомате, в моё время было стыдно признаваться перед женщиной в безделье, существовало даже такое презрительное прозвище «тунеядец», к их носителям применялось не только общественное осуждение, но даже в какой-то период уголовное. Потом это сочли перегибом сознательности, не все могут быть правильными, для человека нужно оставить и улицу красных фонарей, казино и адюльтер, а уж право на безделье стало основным правом, как только быстрыми темпами пошла развиваться автоматизация.
– А что ещё? – спросил я с некоторым стыдом. – Когда-то в мое время считалось, что как только всё производство автоматизируется, оставшиеся без работы таксисты, слесари и грузчики уйдут в творчество, начнут играть на скрипках, рисовать картины, писать стихи… Сейчас даже вспомнить смешно! А говорили такие авторитетные личности…
Она улыбнулась, молча доскребла остатки каши, потом взяла тарелку в обе руки и слизнула последние крупинки розовым язычком.
– Очень вкусно, – сообщила весело. Щёчки порозовели, а голос прозвучал задорно. – Везет вам!.. Не побаиваетесь… переесть сладкого?
– Уже переели, – сообщил я мрачно. – Когда всё хорошо, это нехорошо.
– Чё, правда?
– Представь себе, – буркнул я. Показалось, что ёрничает, слишком уж беззаботно спросила. – А ты как?
– Я что, – ответила она так же беспечно, – это у вас интереснее. Важным делом занимаетесь!.. Наверное, другие завидуют?
Я сдвинул плечами.
– Не знаю. Мир дефрагментировался, всё в осколках. У нас своя группа, у других свои, остальные вообще поодиночке. Каждый творит свой мир, в нем и кукует. Да ты знаешь…
Она посерьёзнела, кивнула.
– Знаю. Но вы не они, вы трудитесь и творите. Воскрешение предков… это же эпохально!..
Я сказал с тоской:
– Да, но… как с проблемой реабилитации?.. Все больше голосов за то, чтобы поселить того же Пушкина в цифровом мире. Но это не жизнь в прежнем понимании, а условность… Ну Пушкина ладно, не жалко, а моих родителей в цифровую условность как-то не совсем.
Она спросила с интересом:
– А почему другие за виртуальный мир?
– Условность, – ответил я нехотя. – Мы вроде бы все в ней. Со дня рождения. Миры творили ещё безымянные сочинители мифов и сказок, Гомер и Гесиод, а Гуттенберг просто поставил это дело на широкую ногу. Дальше кино, жвачники, баймы… Мы всегда с охотой прятались в придуманные миры… Потому есть мнение, что предки будут счастливы. Обеспечим. Ну как сумеем.
– А ты?
Я ответил нехотя:
– Пушкина я готов поселить в виртуальном мире, не заметит разницы, но своих родителей хотелось бы без обмана.
Она засмеялась снова весело и беспечно:
– Какой ты гибкий!.. Вижу добротные взгляды на православную консервативность. Так называлась?..
Я сделал ещё по чашке кофе, на этот раз покрепче, нам всё равно не повредит любая крутость, зато аромат и вкус ощутится получше.
Не чинясь, она тут же взяла свою, сделала большой глоток. Я ощутил холодок в груди, кофе нарочито сделал почти кипятком, но, увлечённая разговором, даже не моргнула глазом.
– Просто не любим перемен, – ответил я осторожно, – которых не понимаем. Конечно, можно принять лемму, что всё новое лучше старого, тогда конфликта ноль, но в нашей памяти много и такого, когда новое ввергало в беду.
– Верно, – согласилась она, – однако хорошего намного больше. Иначе бы так и не вышли из пещер. Но, конечно, одни выходили раньше, другие позже.
– А кто-то вообще не выходил, – добавил я. – А у вышедших рождались дети, которые пещер не видели. Наверное, я из тех, кто так и остался во тьме?
Она сказала рассудительно:
– В пещере должна оставаться часть племени на тот случай, если вышедшие погибнут. Так что всё правильно!..
Я пробормотал:
– Но песни поют о тех, кто вышел. Даже о тех, кто погиб. Так что человеку не совсем то приятно, что нужно эволюции и сохранению вида. Но что-то совсем о серьёзном, а мы всё-таки самец и самка?
Она мило улыбнулась, в глазах весёлые смешинки.
– Но такое напоминание скорее действует с обратным эффектом. Ни ты, ни я сейчас не чувствуем себя самцом и самкой?
– Да, – признался я. – Это удивляет и… тревожит.
– Не в духе вашего замкнутого общества? – спросила она мягко. – Где еда, секс и виртуальные игры?
Я прямо взглянул ей в глаза.
– По мне это видно?
Улыбка испарилась с её лица, а голос прозвучал
