Мы вернемся осенью (Повести) - Валерий Вениаминович Кузнецов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, что ты вздыхаешь?
Сократ потянулся, похлопал себя по груди и укоризненно взглянул на друга.
— Я знаю тебя всю жизнь и, сколько помню, ты всегда вздыхаешь. У меня сложилось впечатление, что повод для тебя не играет роли. Сейчас, как я понимаю, ты вздыхаешь оттого, что меня приговорили к смерти, и тебе меня жаль, не так ли?
— Так, Сократ, увы, так.
— А если бы речь шла о штрафе в тридцать мин серебра, ты не вздыхал бы? Точно так же вздыхал бы!
— Тридцать мин — это большая сумма, — вздохнул Критон, — но лучше бы все-таки такой штраф, чем...
— Ах, друг мой Критон, — Сократ тихо рассмеялся, — за столько лет нашего знакомства — как же плохо ты распознал меня!
— Но почему, Сократ? — удивился Критон.
— Попробую объяснить. Ты ведь не будешь спорить с тем, что я считаю, да и многие другие считают меня человеком, всю жизнь пытавшимся найти истину?
— Не только не буду... Я тоже считаю тебя таким человеком!
— А как ты полагаешь: можно ли заставить меня прекратить эти поиски путем наложения штрафа в тридцать мин серебра?
— Думаю, что нет, Сократ.
— Ну, а под угрозой смерти — можно ли заставить человека отказаться думать, сопоставлять, спорить... Искать?
— Думаю, что нет, Сократ, — повторил Критон. Слезы снова навернулись у него на глаза. — Но я должен заметить тебе, что с твоей смертью прекратятся все поиски...
— Ну, во-первых, — усмехнулся Сократ, — поиски истины не могут прекратиться с моей смертью: истина нужна всем. А во-вторых, смертно тело, что касается души...
— Сократ! — Критон осушил слезы рукавом и попытался говорить спокойно. — Я должен сообщить тебе две важные вещи...
— Подожди, мы говорили о душе...
— Сократ, я прошу... — Критон умоляюще смотрел на друга, увлеченного возможностью поспорить.
— Ну, хорошо, — вздохнул Сократ, — говори свои важные вещи. Первое?
— Первое: совет Одиннадцати решил, что ты умрешь сегодня, как только зайдет солнце.
— Так, — Сократ задумался. — Я действительно засиделся тут. Видимо, срок запрета на казни истек. А второе?
— Второе: ты не умрешь!
— Не вижу последовательности, — заметил Сократ. — В твоем рассуждении отсутствует звено, обосновывающее такой вывод.
Критон оглянулся и возбужденно зашептал:
— Побег! Мы устроим тебе побег. Ты укроешься в Мегаре. В Фивах...
Сократ с сомнением взглянул на свой отвислый, толстый живот.
— Интересно было бы взглянуть на меня со стороны во время побега. И потом, скажи на милость: что я буду делать в Фивах? Предсказывать будущее по собачьим внутренностям? Или давать уроки философии за деньги, как это принято теперь у наших софистов? Но тогда мне надо будет похлопотать о перемене имени. О лишении меня гражданства афиняне и так позаботятся.
— Ты отказываешься от побега? — с ужасом проговорил Критон.
— Пока нет, — невозмутимо ответил Сократ. — Просто выясняю вместе с тобой его последствия. Кстати, не подскажешь ли мне, что ответить моим будущим слушателям в Мегаре, если они поинтересуются, как соотнести мои утверждения о необходимости подчинения гражданина государственным законам с моим же собственным поведением?
— Он отказывается от побега! — Критон машинально качал головой и беззвучно шевелил губами.
— Друг мой! — Сократ обнял его за плечи. — Чем ты так огорчен? Тем, что тебе не удается сберечь нескольких лишних лет существования этому отвислому брюху? Этому дряхлому телу? Ты действительно полагаешь, что я в моем возрасте боюсь смерти?
— Не один я хочу, чтобы ты жил, Сократ, — Критон убрал его руку с плеча. — И ты прекрасно понимаешь, что не о дряхлом твоем теле идет речь. Твои близкие хотят, чтобы ты жил. Твои ученики хотят этого же. Не где-то там, в потустороннем мире, а здесь — с нами.
— Мои близкие, — Сократ накинул на себя одеяло, прошелся по комнате. — Мои ученики... Тиран Критий был моим учеником. А доносчик Мелет? Сколько раз он терпеливо выслушивал меня, пытался спорить, соглашался... Определенно, он имеет все права называться моим учеником. И Ксенофонт. Персидский наемник Ксенофонт — это ведь тоже мой ученик! Нет, друг мой Критон, все-таки ты преувеличиваешь влияние на тех, кто в разное время был близок мне. Конечно, молодых людей, длительное время общавшихся со мной и пытавшихся, подобно мне, во всем дойти до истины, — таких людей, в общем-то, и можно назвать учениками, стыдного в этом ничего нет. Но вот какую истину они откопают в своих поисках — предугадать сложно. А тем более связывать с моим именем. Люди берут истину и делают из нее то, что им кажется истиной. И всякий раз по-своему. Разве я учил быть доносчиком? Разве я оправдывал тиранию или восхищался наемниками? А кроме того, милый Критон, я подозреваю, что некоторая часть учеников предпочитает видеть меня в потустороннем мире. О Мелете и Критии я уже говорил. Алкивиаду тоже иногда хотелось, чтобы Сократа не стало... Так, видишь ли, действовала моя речь на его совесть. Так что твой тезис об учениках, оплакивающих своего учителя, обладает некоторыми изъянами. Что касается близких... Мне очень не хотелось бы огорчать их, особенно Ксантиппу, — Сократ слабо усмехнулся. — Сколько крику было, когда она узнала о приговоре... Можно было подумать, что у нее на кухне разбили горшок с маслом. Мне остается только надеяться, что вы, мои друзья, позаботитесь, в меру ваших сил, о ней и детях.
— Сократ, Сократ! Не о том сейчас нужно говорить! — отчаянно мотая головой и зажмурившись, перебил его Критон. — Конечно, ты меня переспоришь и убедишь в чем угодно — даже в том, что мне вместе с тобой нужно умереть. Но ведь все это слова... От твоей смерти никто и ничего не выигрывает!
— Нет, Критон, это не слова... Я ни в чем не виновен. Но если я уклонюсь от приговора, то дам повод всем и каждому сказать: вот
