Октавиус - Эрнест Марцелл

– Кто едет? – прокричал сверху хриплый голос с сильным восточным акцентом.

– Сэр Ричард О’Нилл желает видеть капитана Уильямса, – крикнул в ответ я. Гребцы по команде сушили весла, и шлюпка легко покачивалась на легкой утреней зыби. Стояла мертвая тишина, прерываемая только чавканьем волн о борт.

– А, это и вправду ты, Ричард. – Наверху появилась знакомая плоская рожа Уильямса, на лохматой голове которого возвышалась его повседневная шляпа. – Ну, чем обязан на этот раз?

– Я пошарил в дырявой суме и срок в срок приехал испортить тебе аппетит! – крикнул я, демонстрируя ему свой мизинец. – Мне кажется, что ты уже забыл о моем долге. Так что я привез его.

– Твой долг уже оплачен, – холодно отозвался Уильямс. – Не стоило беспокоиться.

– Я не люблю, когда мои долги оплачивает за меня кто-либо, – отозвался я. – Так что не води меня за нос как дурачка. Мне нужно поговорить с тобой. Все знают, что я поехал к тебе, так что советую воздержаться от всяких чудачеств.

– Ты угрожаешь мне? – спросил Уильямс несколько растянуто – было видно, что он задумался.

– Ждать я тоже не люблю, – ответил я. – Завтра в полдень мы отходим под охраной вон того капера. И у меня слишком мало времени, чтобы тратить его на пустые разговоры…

– Да, пожалуй, ты прав, – неожиданно сказал он и рявкнул: – Принять на борт!

Без тени былого страха я ступил на палубу «Ранера» и с усмешкой посмотрел на стоящих возле хозяина телохранителей. Мое общественное положение диктовало теперь условия, кроме того, в шлюпке сидели с дюжину до зубов вооруженных матросов. Сейчас я мог бы выдирать волоски из бород прихвостней Уильямса – но я не был злопамятным.

– Пройдем в каюту, – сказал Уильямс. – Становится свежо.

Мы спустились в его каюту, поражавшую своей немыслимой для такого судна роскошью: все вокруг было в золоте и красном бархате, стояла изящная мебель из красного дерева, золотые канделябры. Все это производило резкий контраст с внешним видом самого владельца, его засаленной шляпой и поношенным, драным камзолом.

– Не пью, – сказал я, видя, как он достал серебряный графин со стаканами. – Расскажи мне, почему ты испугался тогда Мулан и почему назвал ее другим именем.

– Браво, Ричард, – сказал тот в ответ, – ты добился невозможного и блестяще выиграл пари. Тебя и впрямь можно поздравить. Каждая собака в порту лает теперь о тебе – жаль, этого не слышно в высшем обществе, – он засмеялся, скаля коричневые зубы, и, подняв в мою сторону стакан, осушил его одним махом.

– Но я решил, что ты должен узнать, что за пари ты заключил на самом деле! – продолжил он, утирая губы. – Поэтому я и позволил тебе войти сюда… Ты ведь знаешь россказни о ее проклятье?

– Наслушался этой чуши по самое некуда, – ответил я. – Ей кто-то вбил в голову эту сказку, в которую она сама с удовольствием поверила, а все остальные только рады это размазывать вокруг. И ты, Ник, похоже, свято веришь в нее больше всех, будто тебе рассказал ее сам Спаситель.

– То, что ты называешь дурацкой сказкой, на самом деле чистая правда, – ответил Уильямс, и лицо его собралось в жесткие складки. – Да будет тебе известно, я сам лично привез эту девчонку сюда, в Ливерпуль, именно на этом своем корабле (тогда у меня была еще маленькая шхуна), и сам был свидетелем тех событий. Тогда я скидывал товар в Гуанчжоу – единственный китайский порт, куда можно было пристать, и у меня отбоя не было от покупателей – дело шло неимоверно прибыльно. И тут, как раз когда мое судно готовилось к погрузке, ко мне подошел один проверенный человек, что свел меня с одним стариком, которого я сразу узнал. Это была особа, приближенная к самому императору. Он предложил мне инкогнито переправить одного человека в Англию, а именно в Ливерпуль. За эту услугу мне была названа такая сумма, что я немедленно отказался от всех своих планов и начал готовиться к этому очень серьезному предприятию, так как рисковал головой. Ты хочешь знать, кто такая на самом деле та танцовщица из бара «Летучая рыба», вызывающая у всех только смех и недоумение? Так знай же: ее настоящее имя Шень Мун и она является незаконнорожденной дочерью китайского императора Хун Ли, того самого, что ввел жесточайший мораторий на торговлю европейцев в Китае. Исповедуя и всюду внедряя жесткие запреты, его величество меж тем сам ни в чем себе не отказывал. У него был целый гарем наложниц, однако его любовные похождения простирались также за много сотен километров от стен Запретного Города в Пекине. У Хун Ли были сотни или, может, даже тысячи детей по всей его империи, этого никто не может сказать и по сей день. Однако практически все они были вне стен Запретного Города – и страшная участь ждала тех, в ком признавали незаконнорожденных детей императора. Хун Ли было абсолютно все равно, ибо как только такой ребенок появлялся на свет, его сразу же предавали смерти, зачастую вместе с матерью. Однако матерью Шень Мун стала жена Син Ли Хуна, одного из знатных советников самого императора. Хун Ли неожиданно воспылал к ней страстью, причем настолько сильной, что совсем потерял голову. Это грозило многим настоящей катастрофой, и прежде всего самой императрице – законной супруге властителя. Но Хун Ли быстро охладел к своей новой пассии и оставил ее в покое. Однако это произошло в стенах Запретного Города, и когда жена Син Ли Хуна родила дочку, то последний понял, что ребенок не от него. Сам советник прекрасно понимал, что его жене грозит гибель, но, не смог взять на себя смертный грех убийства пусть даже и чужого ребенка. Девочку в глубокой тайне отправили в отдаленную и глухую провинцию, где за ней присматривал старый, вышедший в отставку придворный мудрец по имени Мо. Собственных детей у Син Ли Хуна не было, и вполне возможно, что он поступил так, внемля мольбам своей горячо любимой супруги… Но через четырнадцать лет случилась беда: Син Ли Хун скоропостижно скончался и жену его мгновенно отлучили от двора. Поговаривали, что это было сделано ревнивой императрицей. Но вскоре злые языки донесли до Запретного Города весть о якобы существующем незаконном ребенке Хун Ли. Императору не было никакого дела до тех женщин, с кем он когда-либо был, тем более что какой-то ребенок за пределами его дворца вовсе не представлял для него интереса. И поскольку Шень Мун официально являлась дочерью самого покойного Син Ли Хуна, то, скорее всего, это бы так и осталось пустым слухом. Однако мстительная и ревнивая жена императора не могла потерпеть того, что существовал плод измены ее мужа с женщиной, в свое время едва не погубившей ее. Когда этот слух донесся до ушей императрицы, она досконально разузнала все и пришла в дикую ярость. Естественно, что она никак не могла противостоять своему могущественному мужу и решила отыграться на ненавистной конкурентке ее ребенке, подослав к ним убийц. Разумеется, все это не доводилось до слуха его императорского величества, дабы избежать существенных неприятностей, и императрица занималась этим делом лично сама. Мать Шень Мун казнили, но саму девочку Мо в глубокой тайне и под чужим именем успел переправить в единственный открытый порт Гуанчжоу. Зная, что моя шхуна – одна из самых быстроходных, Мо самолично явился ко мне на борт перед самым отходом, и за большие деньги я согласился переправить Шень Мун, имя которой теперь было Мулан, подальше от глаз злобной императрицы.