Линия Крови - Владимир Границын

- Не каркал бы ты лучше, - одернула его жена. – Иди. Да сразу не открывай, спроси кто.

Иван прошел к столу, нашарил дрожащими руками спички. Запалил фитиль керосиновой лампы. От волнения у смотрителя перехватывало дыхание, сердце провалилось в пятки. Мозг сверлила одна, тщетно отгоняемая все последние месяцы прочь мысль:

«Вдруг и правда? Соседей всех выселили, так может, и моя очередь пришла? Я здесь не хозяин… Так может это и наоборот хорошо?»

Стук раздался снова. В дверь барабанили так, что она, того гляди, разлетится в щепки.

«На том и буду стоять: богачи где - не ведаю. Добро ихо, ежели надо – берите, а мне жить больше негде…»

- Иду-иду! – прокричал он, семеня к выходу. Голос прозвучал неожиданно пискляво – Иду! Сейчас открою.

Иван трясущимися руками отпер замок, отворил дверь. На пороге стоял высокий худощавый черноволосый мужчина в черном плаще. Вообще все одеяние ночного визитера было черным. Плащ и сапоги покрывала засохшая грязь. И… он был один.

- Вы… ты кто? – вопросил Иван.

Он уже понял, что к власти этот человек отношения не имеет, и на глазах начал смелеть.

- Что?! Хозяина не узнал? Вор!

Андрей отодвинул с дороги лысеющего крепыша в портках и нательной рубахе, прошел в холл. Острое зрение вампира выхватило из полутьмы перепуганные лица дородной растрепанной тетки, молодого парня и девочки подростка. Граф хищно усмехнулся, повернулся к полнокровному крепышу:

- Ну! Докладывай хозяину: кто таков, что делаешь в моем доме? Кто эти люди?

Сын Ивана в ту же ночь послужил для вампира пищей. Граф высушил его досуха, остальных до поры оставил. Ивана он предполагал использовать взамен Никанора. Пока, для страховки, оставил в качестве заложницы при себе его четырнадцатилетнюю дочь. Так вышло, что наиболее ярой помощницей в делах Черного Графа впоследствии стала Акулина – жена смотрителя. Ради дочки она была готова на все.

Из рассказов Ивана и Акулины граф узнал немало интересного. Оказалось, что практически все соседние дома новая власть у прежних хозяев поотбирала и приспособила под свои нужды. Так, например, в доме купца Самохвалова разместилась семья товарища Берштейна – главного революционера города. А в двух шагах от дома Вороновых, в бывшем особняке фабриканта Гарелина, расположился ныне городской комитет ВКПБ. Особо же Андрея заинтересовало сообщение, что Никольский собор, в который упирается Панская улица, закрыт и скоро должен быть взорван. Тогда вампир впервые подумал, что до определенного момента ему с новой властью может быть по пути.

Воронов выходил на охоту практически каждую ночь. Вскоре к нему присоединился сын Ивана – Клим. Поначалу охотиться они предпочитали подальше от центра – возвышающиеся над городом купола Никольского собора, хоть и закрытого для служб, ослабляли силу, душили, наводили глухую тоску. А потом храм, и правда, взорвали. Это было накануне Покрова. С опаской приблизившись ночью к развалинам, вампир долго стоял под хлопьями повалившего с небес снега. Противоречивые чувства раздирали его. С одной стороны даже руины хранили в себе опасную силу, но в то же время Андрей осознавал, что может пройти хоть до заваленного алтаря и ничегошеньки с ним не случится. Это будоражило нервы, придавало уверенности. Убеждало в собственных силах. Тогда он поверил – впредь все будет по-другому. В ту же ночь припорошивший церковные камни первый снег окрасился кровью ребенка. Вампир посвятил эту жертву врагу рода человеческого. Мыслями и мольбой к дьяволу он обратился напрямую впервые. И не был разочарован…

Вскоре количество контролируемых напрямую низших вампиров увеличилось до двух дюжин. Все они дневали в графском доме. Андрей решил, что пришла пора свести кое-какие счеты.

Хмурым днем поздней осени тысяча девятьсот восемнадцатого года в приемную Зареченского горкома ВКПБ пришел невысокий, плотного сложения, невзрачно одетый мужик. По виду - крестьянин. Едва войдя в помещение, он стянул шапку. Каждому из служащих норовил поклониться. Волнуясь, сказал, что у него важное дело к товарищу Берштейну. Посетитель нервничал и был явно напуган, но на предложение изложить суть своей проблемы одному из помощников наотрез отказался. Упрямо твердил, что дело его весьма важное и что товарищ Берштейн, когда узнает, как долго они его тут мурыжили, подчиненных по головке не погладит. В конце концов, видя, что от назойливого мужичонки не отвязаться, секретарь рискнул Берштейну о посетителе доложить. Берштейн крестьянина принял.

Посетитель боязливо вошел в просторный кабинет. Главный революционер города сидел напротив двери за огромным, как площадь, письменным столом. Берштейн оказался худым, лет пятидесяти на вид мужчиной с кудрявой, начавшей седеть шевелюрой и редкой курчавящейся бородкой клинышком. Одет товарищ Берштейн был подчеркнуто просто – в солдатский китель без знаков различия. Стол, несомненно, остался здесь еще от прежнего хозяина. Мужичонка покосился на камин, алеющие в котором угли наливали помещение уютным теплом, переступил с ноги на ногу. Берштейн направил на посетителя пристальный взгляд, улыбнулся.

- Проходите, товарищ. Мне доложили – у вас важное дело?

Посетитель кивнул, подошел ближе.

- Присаживайтесь, - указал хозяин кабинета раскрытой ладонью на стул напротив. – Присаживайтесь и излагайте, так сказать, суть. Только, прошу, без обиняков – все как есть. Здесь теперь не царские сатрапы. Для того мы здесь и работаем, так сказать, чтобы вникать в нужды каждого человека и гражданина.

Берштейн уже не просто улыбался – сиял. Собственная шутка не на шутку прибавила ему настроения.

Посетитель присел на краешек стула, помялся. Потом решился и выложил, что в селе Воздвиженском, которое в шестнадцати километрах от Зареченска, местный священник отец Сергий призывает крестьян к бунту против советской власти. И не только призывает, но собирает для контрреволюционных целей деньги и прочие ценности.

- Сергий из Воздвиженского… - задумчиво проговорил Берштейн.

Он сузил выцветшие, рыже-коричневые глаза и в задумчивости уставился куда-то вдаль над головой посетителя. Козлиная бороденка его задралась, обнажила морщинистую шею.

- Интересно, это не тот ли отец Сергий, что возглавил с месяц назад крестьянскую акцию против помещика Воронова? – цепкий взгляд Берштейна вновь впился в лицо Ивана.

- Тот самый, - хмуро подтвердил смотритель графского дома.

- Интересно… - повторил Берштейн и потянулся за папиросами. – Что же он, гад, выходит, притворялся? Курите, товарищ.

Иван глянул на протянутую пачку, мотнул головой. Берштейн наполовину вытряхнул из пачки несколько папиросин, ухватил одну зубами. Кабинет наполнили сизо-серые клубы. В руке у хозяина кабинета звякнул колокольчик. На пороге незамедлительно вырос секретарь.